Эдриан Мэтьюс - Дом аптекаря
— Все в порядке?
Лидия кивнула.
— Миссия выполнена. — Рут посмотрела на картину. — Раму сняли, но я закажу новую, и тогда мы повесим ее над камином, как в добрые старые дни.
Лидия надела свои доисторические очки в бакелитовой оправе и принялась изучать содержимое самодельной аптечки.
— Помогите мне, дорогуша. Я не вижу красных…
— Их и нет. Остались две зеленые, вам надо принять их после обеда.
— Хорошо хоть, что не до. У меня от одного только их вида начинается ужасная ипохондрия!
— Что ж, болеют и ипохондрики.
— Странно, но я вовсе не чувствую себя больной. Я просто стара, и мое место на кладбище.
Рут похлопала ее по колену.
— Как насчет того, чтобы взять эту слезинку у вас на щеке крупным планом, мистер Селзник?
— Вы все шутите, дорогуша. А мне уже не до шуток. Всем хочется жить долго, но никто не хочет стареть. Вот и вся философия.
— Я бы на вашем месте радовалась.
— Чему?
— Вы уже не молоды, а значит, неуязвимы.
Продолжать этот бесконечный и бессмысленный разговор Рут не хотелось. Она намотала на палец прядь, подергала, отпустила и взялась за ноготь.
Взгляд ее переместился на картину.
— Зачем вы это делаете? — тихо спросила Лидия.
Рут посмотрела на обезображенный ноготь.
— Бог его знает. Не хочу притворяться, что понимаю логику решений отравленного пагубными привычками мозга. Может быть, мне просто нечем больше заняться. Может быть, я просто пытаюсь найти другие жизненные ценности.
— А чем плохи нынешние?
Рут прикусила губу, но через секунду все же поборола нежелание говорить.
— С тех пор как я встретила вас, со мной происходит что-то странное, непонятное, непостижимое.
— Вот как?
— Раньше я верила в то, что вещи таковы, какими я их вижу. Теперь меня одолевают сомнения. Мне начинает казаться, что некоторые ключевые вопросы скрыты завесой фактов.
— О чем вы говорите? Я не понимаю.
Рут нахмурилась, подобрала с пола лотерейный купон и аккуратно порвала его на несколько полосок.
— Я говорю о вас. О себе. О картине. Я больше не понимаю, что происходит. Прежде я готова была поклясться, что дороже этой картины у вас ничего нет. Не стану рассказывать, каких трудов мне стоило добыть ее. И что же? Вот она здесь, перед вами, а вы… вы даже и не взглянули на нее.
— Вы только не думайте, что я не ценю…
— А что мне думать? Объясните.
— Все дело в письмах, дорогуша, все дело в письмах. Бедняжка Йоханнес… ему так не повезло. Он разочаровался в любви. Хотела бы я знать, что с ним сталось.
— Принимая во внимание, что вы его праправнучка, бесследно он не сгинул. Если только не додумался до клонирования человеческих особей. Впрочем, насколько я поняла из писем, кровь в нем бурлила вполне человеческая.
— Мне так его жаль. Очень, очень жаль. Нам, ван дер Хейденам, никогда не было легко. Нам все давалось трудом. И бед на нашу долю выпало немало. Это проклятие. Мы — рыба в мутной воде.
Рут сложила полоски купона и стала рвать их на более мелкие кусочки.
— Думаю, вы имеете в виду Сандера, еще одну горошинку в стручке.
Лицо старухи просияло.
— Ох, дорогуша, я совсем забыла вам сказать! Я видела его вчера. Помните, я говорила, что он приходит иногда?
Рут подула на клочки, и самодельное конфетти мягко опустилось на ковер.
— Вчера вы видели меня. Мне жаль вас разочаровывать, но это так. На улице было немного холодно, и я позаимствовала кое-что из гардероба вашего брата. Надеюсь, вы не в обиде. Извините, если огорчила. Я поступила необдуманно. Мне, однако, трудно понять, как вы согласуете известный факт его смерти с оптимистической верой в то, что он разгуливает по ночам по этому чертову дому. Не хотелось бы читать нотаций, но ваши способности рассуждать здраво явно серьезно нарушены.
Лидия вспыхнула:
— Со мной все в порядке! А вот вы позволяете себе непозволительное, когда говорите так обо мне. Я уже начинаю раскаиваться в том, что, посочувствовав, пожалев, впустила вас в свой дом.
— Вы мне посочувствовали? Вы меня пожалели? — воскликнула Рут. — А я-то думала…
— Что? Что вы думали?
— Ничего. Но я скажу, что думаю сейчас. Похоже, мы стоим друг друга. Вы и я. И не просто стоим — мы заслужили друг друга.
— Вы покормили кошку?
— Перестаньте уходить от темы.
— А почему вы считаете, что никто, кроме вас, не имеет права определять, какой быть этой теме? — парировала Лидия.
— Потерпите. Хотя бы разок. Для разнообразия. Мне надоело ходить вокруг да около. Я хочу услышать ясные и четкие ответы. Если, конечно, вас не затруднят мои вопросы. Например, такой. Томас Спрингер когда-либо появлялся у вас со своим чернокожим другом по имени Камерон?
— С чернокожим другом?
— Только не говорите, что вы запамятовали. Или что к вам никогда никто не приходит. Эти отговорки не пройдут. Итак?
— Ну, раз уж на то пошло… Да, я припоминаю, что видела здесь того, о ком вы спросили. Должна признаться, я была не в восторге от его манер. Выдул полбутылки моего джина.
— В этом разговоре упоминалось мое имя? В любом контексте.
Лидия фыркнула.
— Не думаете же вы, что я помню детали какого-то давнего разговора. Может быть, мы и говорили о вас, а может быть, нет.
— Спасибо, вы мне очень помогли. Ладно, попробуем зайти с другой стороны. Помните, зачем к вам приходил господин Бломмендааль?
Старуха закрыла глаза, ясно показывая, что не намерена отвечать.
— Видите ли, я знаю, зачем он приходил, — немного смягчившись, продолжала Рут. — Я знаю о завещании. — Она попыталась взять Лидию за руку, но та резко отстранилась. — И я знаю, что вы руководствовались самыми благими намерениями. Только вот ситуация полностью вышла из-под контроля. Вы говорили Томасу или его другу, что намерены изменить завещание?
Лидия медленно покачала головой и открыла глаза.
— Вы рылись в моих вещах, — едва слышно, с болью проговорила она. — Вы злоупотребили моим гостеприимством.
— Признаюсь, да, рылась. Если бы не рылась, мы не нашли бы писем. Но еще я рылась в них потому, что вы до невозможности скрытная. Хотите, чтобы я вам доверяла, а сами кормите меня полуправдой, вымыслом и просто ложью.
— Я поделилась с вами всем.
— И это я тоже знаю. — Рут вздохнула и закрыла лицо руками. Она не знала, что еще сказать.
— Так это Скиль вам досаждает? — встревожилась старуха. — В этом дело?
— Скиль — старый, немощный и совершенно сбрендивший старик. В отличие от вас. Если мне кто-то и досаждает, то определенно не он.
— Конечно, он, — уверенно отрезала Лидия. — Я всегда вам говорила, что это он.
— Претендует на картину Скиль, но есть и другие заинтересованные стороны. Если вы прочитали письма, то понимаете почему.
— Картина, — хмыкнула Лидия.
— Да, картина. А что?
— Это ведь какой-то новый процесс, да? Новая технология?
— Это фотография, черт бы ее побрал! Фотография, понимаете? — Рут чувствовала, что теряет терпение. — Возможно, первая фотография в истории человечества. А если так, то она стоит больших денег. Mucho dinero. Говоря вашим языком, особнячок в колониальном стиле в центре Питсбурга и сколько угодно джина из золотого крана прямо у вас в кухне.
— Мне не нужна картина. Она ваша.
— О? Могу спросить почему?
— Она мне не нравится, — высокомерно объявила старая упрямица. — Думала, что нравится, а теперь вижу, что нет.
Обе повернулись к картине.
Йоханнес никуда не делся — он все так же смотрел из своего окна. Теперь он не собирал музейную пыль. И не скучал в отделении химического машиностроения. Йоханнес ван дер Хейден вернулся домой. В аптеку на Кейзерсграхте. Туда, где все случилось. Несчастный, он смотрел в окно, все еще спрашивая себя, почему мир обошелся с ним так несправедливо, так жестоко. Неудивительно, что Эстер сделала то, что сделала. По крайней мере Джакомо не терялся. Не растрачивал жизнь по пустякам, не предавался пустому самобичеванию, не жаловался на судьбу и не хныкал. Да, хорошего в нем было мало — та еще скотина, — но в его беспардонном прагматизме было что-то живительное.
Рут была согласна с Лидией.
От картины — или фотографии, как ни назови — разило желчью. При всех ее с дотошной тщательностью выписанных деталях, при всей прелести мимозы, при всем очаровании Эстер — да, ей картина тоже не нравилась.
— Значит, нас уже двое, — со вздохом согласилась она.
— Тогда почему вы ее украли?
— Извините?
— Только не уверяйте меня, что вы ничего такого не делали. Я знаю. Никакого рассмотрения не было. Никакого решения не принималось. И претензии Скиля никто еще не отверг. Вы взяли картину. Сами по себе, не сказав мне ни слова. И вам еще достает наглости говорить о полуправде, вымысле и лжи! Пусть я сделала вас своей наследницей — за что, дорогуша, приношу извинения, — но вы сделали меня соучастницей в краже. Меня могут арестовать за хранение краденого. А теперь ответьте, кто из нас кому удружил? Я вас спрашиваю!
