Фридрих Незнанский - Опасное хобби
— Нет, он должен быть красным… — уже без всякой надежды сказала Лариса, потому что вспомнила, как однажды шепнула Вадиму, что отец, кажется, всерьез постарел: начал прятать картины среди всякого рванья на антресоли. Но Димка вроде бы не проявил тогда никакого интереса, не спросил ни о чем… Неужели запомнил, негодяй?! Что ж, сама виновата…
Турецкий в это время, сидя за столом-сейфом вместе с лысым криминалистом из НТО, благоговейно разглядывал рисунок за рисунком, а затем, перевернув лист, изучал надписи, сделанные на немецком языке, на приклеенных к обороту рисунка небольших бандерольках.
— Эти штуки называются у них, по-моему, атрибутивные ярлыки, — сказал лысый криминалист. — Кому принадлежит, откуда взяли, номер и дата. Кругликов лучше знает, он скажет, как правильно.
Не зная немецкого языка, Турецкий тем не менее понял, что вот этот, например, на котором еле видна карандашная надпись, сделанная по-русски, гласила: «Кранах», — принадлежал Дрезденской картинной галерее, какому-то кабинету, или комнате, и имел номер 17043/4 в 1942 году. И так — на каждом рисунке. Только номера разные.
На внутренней же стороне папки стоял лиловый штамп ленинградского Государственного музея Эрмитаж, чернильный номер 970351 и тоже дата — 1950 г.
Ничего себе! Получается так, что эти рисунки великих мастеров были украдены немцами — 42-й же год! — потом перекочевали к нам в Питер и уже оттуда каким-то тайным, или вовсе и не тайным, образом попали в руки Георгия Георгиевича Константиниди, который и хранил-то их даже не у себя, а у дочери, в тайнике туалетного столика. Детектив!
Ничего вразумительного по этому поводу Лариса сказать не смогла. Отец просто передал ей эту папку, когда купил им с мужем тот самый ореховый спальный гарнитур, в туалетном столике которого ящики выдвигались таким странным образом — только начиная с верхнего. В днище нижнего и был сделан тайник для папки. Лариса никому не говорила об этом, отец был категоричен, предупредив, что в папке ее будущее. И если б не эта трагедия?..
В общем, ясно: неправедными, скорее всего, путями появилась папочка в тайнике. Хорошо, что хоть известно ее происхождение. Штамп имеется, дата, номер. Значит, надо обращаться в Эрмитаж. Вот ужо радость-то для Леонида Сергеевича Кругликова!
Заметив, что Лариса Георгиевна чем-то очень расстроена, Турецкий не преминул проявить учтивость и поинтересоваться причиной.
— Пропало… — как-то отрешенно ответила Лариса.
— А что, очень ценное? — уже понял Турецкий.
— Да, — вздохнула она. — Семь полотен. Кандинский, Малевич и Марк Шагал. Особая гордость отца.
— Да как же это могло случиться-то? Неужто грабители знали?
— Ну… об этом мог знать только один «грабитель», — с презрением сказала она. — Богданов, чтоб ему…
— Может быть, именно эти полотна и есть причина гибели вашего отца? — предположил Турецкий, глядя на Грязнова.
— Ну а это-то тогда ему зачем было? — Она пренебрежительно махнула рукой вдоль пустой стены. Рамы лежали кучей возле плинтуса. — Неужели мало было Дега?
— Так Дега ж мы нашли, — возразил Турецкий.
— Как? — расширила глаза Лариса и удивленно посмотрела все на того же Грязнова. — Где же? А почему вы?..
— Клянусь вам, — Грязнов прижал ладонь к груди, — я ничего об этом не знал!
— Ты и не мог знать, — усмехнулся Турецкий. — И Дега — вашего или другого кого-нибудь, и Эдуарда Мане, и два рисунка Сезанна, и Гойю, и еще кое-что мы сегодня нашли у Виталия Александровича Бая. Ночью. В аэропорту, когда он уже собирался вылететь в Австрию. Кстати, без таможенного досмотра. Вот так, господа!
— Я ж ведь спрашивал тебя! — чуть не взмолился Грязнов.
— Да некогда ж было, Слава! Я сказал тебе: потом. Вот ты теперь и узнал. Так что за Дега, Лариса Георгиевна, уже можете не беспокоиться. Просто изучаем сейчас его происхождение. Не художника, конечно, а кто прежний хозяин картины и как она сюда залетела.
— Понятно, — с иронией заметил Грязнов. — Меня, значит, спать отправил, а сам… Друг называется! Представляете, Лариса Георгиевна! А ведь сколько лет вместе проработали…
Турецкий понял, что Слава сейчас просто отвлекает внимание хозяйки от весьма грустных мыслей о потерянных навсегда для нее полотнах. Потому что вряд ли история их приобретения старым коллекционером была «чистой». И Лариса, по всей вероятности, не могла этого не знать. Но сейчас лучше держать ее в друзьях, нежели в противниках. Тут Славка прав. И надо его поддержать.
— Я до сих пор еще одной вещи вам не сказал, Лариса Георгиевна. Дело в том, что, на мой просвещенный взгляд, убийцу вашего отца мы уже открыли. Поздно, к сожалению. Наказать его уже нельзя. Это был тот самый человек, который покушался этой ночью на нас с вами. Но у меня он все же успел взорвать машину и заложить под дверь квартиры другую — адскую, а у вас ему окончательно не повезло, охрана оказалась бдительной. Один из милиционеров, к слову, ранен. Чего вы так смотрите? Ну да, это и есть, как представил его Бай, его помощник, шофер и личный телохранитель, так сказать, с правом ношения огнестрельного оружия. Правда, Бай уверяет нас, что ни о чем подобном не только не знал, но даже и не догадывался. Вот с ним мы сейчас и работаем. Вам это интересно?
Но Лариса молчала, глядя на Турецкого расширенными от искреннего изумления глазами, время от времени переводя взгляд на Грязнова.
— Да, кстати, еще один маленький вопрос, но его, я думаю, решить не очень сложно. Где ваша вторая машина? «Мерседес», как мы понимаем, Богданов продал армянам и деньги за него получил. Кажется, тридцать миллионов рублей. Армяне сейчас в СИЗО, не все, к сожалению, но говорить о «мерседесе» можно будет лишь после суда, когда судебные исполнители займутся возмещением ущерба. Но ведь у вас же были еще и «Жигули»? Слава, на чем в пятницу по Москве раскатывал Богданов?
— Сейчас скажу… — Грязнов полез за своим блокнотом.
— «Семерка» серого цвета, сорок — пятьдесят четыре, эмэн, — небрежно сказала Лариса. — Это же моя машина. Он ездил на «мерседесе». А правда, где она?
— Я могу, конечно, только догадываться, и лучше позвонить ребятам на Садово-Сухаревскую, в отдел розыска ГАИ, и дать им примерную наводку. Но по-моему, искать машину надо либо где-нибудь на платной стоянке возле Шереметьево-2, либо у того, кто его провожал в аэропорт. Вот тебе, Слава, телефон, можешь позвонить и спросить сам. А то мне, понимаешь, не очень ловко. — Он хмыкнул. — Да и девушку жалко. Как-никак, все ее «кинули», по меткому выражению одного из наших бандитов.
Грязнов прочитал номер и спросил:
— Уточни район.
— Министерство культуры.
Грязнов хлопнул себя ладонью по лбу, и вышло это так по-мальчишески, что Лариса улыбнулась.
— Ва-а-апросов нет! — Грязнов взял трубку и обернулся к Саше: — Как ее?
— А-ле-вти-на-фи-ли-мо-но-вна, — по слогам, но подряд произнес Турецкий и выдохнул воздух с шумом. — Повторить?
Но Грязнов только махнул ладонью. Через минуту они услышали следующее:
— Не могу ли я пригласить к аппарату Алевтину Филимоновну? Ах, это вы и есть, очень приятно. Что у вас, простите, с голосом? — Слава обернулся к Турецкому словно за разъяснением, но Саша лишь успокоил его движением ладони. — Ах, голова?.. Понятно, тогда постараюсь кратко… Нет, лучше теперь. Грязнов моя фамилия, коллега Турецкого Александра Борисовича, знаете такого? Ах, знаете? Пре-красненько. Позвольте уточнить, не в курсе ли вы, уважаемая, куда девалась машина убывшего с вашей помощью за границу Вадима Борисовича Богданова, принадлежащая его законной пока супруге Ларисе Георгиевне Богдановой? Ах, даже так? Смотрите, как романтично! Понимаю… и сожалею… Когда прикажете? Прямо хоть сейчас? Прекрасненько. Тогда мы сейчас подошлем нашего сотрудника… с документом, разумеется, а как же, и вы передадите… Какой кабине-тик? Спасибо, уважаемая.
Грязнов бросил трубку, вытер пот со лба и растянул рот в улыбке:
— Ну, ребяты, — как говорит моя любезная Нина Галактионовна, — полный отпад! Подарил, подлец! А?.. Саша, кого пошлем? Мне ее видеть не хочется…
— Скажи моему водителю, пусть с кем-нибудь из ваших съездит и пригонит. И ксивой своей перед носом у нее помашет. Ей на пользу пойдет. Это только начало, старик. А если откроется лажа с ФСБ, сам понимаешь, могут и со службы попереть, дуру.
Когда Грязнов ушел, Лариса обернулась к Турецкому и посмотрела на него таким взглядом, что ему стало неудобно. Но, видимо, это была просто ее манера — благодарить за сделанное ей одолжение. Потому что сказала она уже без всяких эдаких затей:
— Я вам очень благодарна за вашу заботу. И другу вашему. Я правильно поняла ваши отношения?
— Абсолютно! — улыбнулся Турецкий. И подумал: «А она все-таки молодец! Взяла себя в руки, и дай ей Бог…»
В комнату вошел Полунин, удивился, чему это здесь смеются, хотя вроде бы он повода не подавал.
