Александр Щелоков - Крысы в городе
Беседуя на родном языке с американцем Эрвином Сабо, венгр Иштван Барнаи прекрасно знал — он может, ссылаясь на формальные причины, отказать в контроле чужих счетов, но тогда последствия для его любимого детища — БКБ — могут стать непредсказуемыми. Соединенные Штаты не та страна, интересами и просьбами которой можно безнаказанно пренебрегать.
Тем более что замораживание подозрительных вкладов для банков не такая уж убыточная операция. Если спецслужбы сумеют официально доказать, что вклады тех или иных лиц имеют криминальное происхождение, то, в соответствии с законом о банках, весь процентный доход на замороженный капитал остается в ведении банка — держателя счета, в данном случае — БКБ.
Выпив по рюмке коньяка, допив прекрасно приготовленный кофе, собеседники расстались довольные друг другом. Барнаи проводил гостя до двери, на прощание еще раз заверил, что БКБ всегда готов помогать правительству и правоохранительным органам Соединенных Штатов, великой страны и друга свободной Мадьярии, которой сейчас так важно быть принятой в НАТО.
Точно так же уполномоченные сотрудники спецслужб Соединенных Штатов посетили указанные в информации банки Женевы и Парижа. И во всех случаях переговоры дали положительные результаты: банкиры подтвердили готовность сотрудничать. Не на постоянной основе, конечно, это было бы отступлением от национальных законов, но в данном, единичном случае, поскольку дело касается опасности распространения наркотиков и безопасности Штатов…
Никакие тайны не устоят перед теми, на чьей стороне большие деньги, нежели у хранителей секретов, на чьей стороне сила, которой ты не в состоянии противостоять.
Над мадам Калиновской, над ее криминальными капиталами нависла опасность, о возможности которой она даже не подозревала.
О, наивная вера наших дельцов теневого и преступного бизнеса в то, что любой жулик, ухвативший на родине солидный куш и поместивший его в западный банк, получит надежную крышу и растущие дивиденды!
ЛЕКАРЕВ
— Жорка! Чечен! Выходи!
Громкий голос Психа долетел до Лекарева через распахнутое окно. Завтрак еще не бьш доеден, однако пришлось отставить кружку с чаем.
Лекарев встал из-за стола, выглянул на улицу.
— Ты что?
— Выйди, есть разговор.
Сунув ноги в ботинки (в доме по чисто вымытым полам Лекарев ходил босиком), вышел во двор. За штакетником стоял Лопаткин. Они поздоровались.
— Двинули на учебку, — предложил Псих. («Учебкой» он называл расположение «карташовцев».) — Там у нас нынче стрельбы. Разомнемся.
— Поехали.
Лекарев решил, что стоит собственными глазами взглянуть на стрелковую выучку боевиков (уметь стрелять и кричать «Бей жида!» — разные вещи). Но особенно хотелось оценить оружейные запасы учебки.
Стрельбы, на которые они попали, ни в чем не походили на то игрушечное «пуканье», которому в войсках обучались солдаты.
Боевики не лежали шеренгой на огневом рубеже. Командиры не маячили надсмотрщиками над распростертыми воинами. На стрелковом поле не было фанерных щитов, в которые не попасть может только пьяный.
Все участники стрельбы находились на тыловом рубеже и сидели в курилке на лавках, окружавших яму с песком.
Инструктор — мужчина в камуфляже, с бритой головой и злыми маленькими глазами — вызывал проверяемых на огневой рубеж по одному или по два.
Здесь не командовали: «Ложись!», «Заряжай!», «Огонь!» Для всех звучала одна команда: «Пошел!»
И упражнения у всех были разные. Перед началом проверки каждый тащил жребий и сам себе выбирал испытание.
Глядя на происходившее, Лекарев понял — стрелять «карташовцев» научили круто.
— Коршун, пошел! — командовал инструктор в мегафон. И тут же к огневому рубежу рванулся сутуловатый тип в длинном плаще и шляпе. Метрах в пятидесяти впереди на мишенном поле поднялись сразу три фанерные фигуры размером в рост человека. Боевик распахнул полы плаща и с бедра из короткост-вольного автомата полоснул по мишеням. Все три фанеры мгновенно упали.
— Отлично, Коршун! Рубака, пошел!
Очередной стрелок двинулся слева, ему пришлось повторить действия Коршуна в зеркальном отражении. Но это не сказалось на результате. Все три мишени оказались пораженными точно и быстро.
— Как они так ловко расстегивают плащи? — заинтересованно спросил Лекарев.
Довольный возможностью показать свою осведомленность, Псих пояснил:
— Расстегиваться не надо. У них полы стянуты резинками. Потянул в стороны, и стреляй.
То, что увидел на стрельбище Лекарев, потрясло его и расстроило. Перед его глазами демонстрировали выучку люди, готовые к бою: тренированные, крепкие, злые, с дикими необузданными характерами. Все они умели стрелять. И стреляли. С бедра. С двух рук. В прыжке. На бе…
В родной придонской милиции не найдется и пяти человек, способных на такое.
Псих, отлучившись на некоторое время, сходил к инструктору. Поговорил с ним. Вернулся. Сообщил довольно:
— Полковник разрешил тебе пострелять. Лекарев попытался отказаться от предложения.
— Плечо все еще не прошло.
— Я сказал; он придираться не будет.
Псих принес и отдал Лекареву пистолет Макарова.
— Держи.
Повинуясь привычке, въевшейся со времени армейской службы, Лекарев автоматически взглянул на номер. ГВ 8320 Д.
И сразу во рту появился соленый привкус. Это была машинка Денисова! Сколько раз тот шутя говорил: «Персональный номер. Д — это Денисов».
— Чечен, пошел! — скомандовал инструктор. Стараясь не выдавать обуревавших его чувств, Лекарев двинулся вперед. На ходу вставил магазин в рукоятку. Передернул затвор.
Он шел не спеша, и мишень поднялась, когда он находился от нее шагах в шестидесяти. Он вскинул обе руки, помогая больному плечу, и, почти не целясь, раз за разом стал нажимать на спуск. Вдали маячила черная фигура, примерно такая, какую он видел в ночь, когда убили Денисова. И все — свою злость, неумение прощать пролитую кровь — он пятью ударами вбил в ненавистный фанерный лист.
Мишень упала. Лекарев опустил пистолет и остановился. Инструктор широкими шагами сам сходил к мишеням. Вернулся, держа поднятый вверх большой палец правой руки.
— Чечен! Ты мне всю мишень раздолбал! Ну, рахит! В лексиконе этого крепкого человека бандитского вида слово «рахит» оказалось большой похвалой.
Лекарев и Псих протолкались в лагере до вечера. Только было собрались после обеда идти в Тавричанку, хлынул дождь. Ожидая, когда он уймется, они сидели под навесом. Здесь в прежние времена располагалась площадка для настольных игр. Рядом покуривали и перекидывались в картишки боевики.
Стемнело. Дождь все еще моросил. В казарме зажглись окна. Лекарев стоял у деревянной балюстрады, держась за резной столб, подпиравший навес. Из дверей казармы вышел человек. Он задержался у входа, расстегивая ширинку.
Сильный порыв ветра качнул фонарь, висевший на столбе. Лампочка неожиданно погасла и тут же снова вспыхнула. Вспышка осветила лицо боевика. Лекарев даже вздрогнул от неожиданности: это был тот самый бандит, черты которого он разглядел в желтоватом всполохе пистолетного выстрела. Ночью, когда тот стрелял в Денисова. Он, должно быть, видел этого человека днем, но даже мысли не мелькнуло, что они уже где-то встречались. И лишь внезапно погасший и тут же загоревшийся свет воскресил утраченные памятью черты ненавистного лица.
Да, это был тот самый тип, что стрелял в них на ночной дороге. Теперь понятно, откуда пистолет коллеги и напарника попал в арсенал боевиков.
— Кто это? — спросил Лекарев у Психа.
— А что? — тот неожиданно насторожился.
— Что ж он, гад, дует возле двери?! Псих засмеялся.
— Не бери в голову — он такой. Шибко крутой. На свое же дерьмо с ножом кидается. Пасется тут. Друг начальства.
Уже ночью, придя в Тавричанку, Лекарев попил чаю, обул сапоги, набросил на плечи плащ-накидку и пошагал на станцию. Он успел на последнюю электричку, которая шла в При-донск.
Лекарев вернулся домой далеко за полночь. Шел по тихой полуосвещенной улице, впервые чувствуя напряженность, с которой в это время по городу ходили запоздалые прохожие. С особой опаской он проходил мимо подворотен и углов домов на перекрестках улиц. Хотя рука уже практически не болела и он уже начал накачивать мышцу гантелями, вступать врукопашную с кем бы то ни было не стоило.
Судя по порядку, царившему в квартире, Фрося сюда заглядывала регулярно. На душе потеплело. В шкафу, отыскивая полотенце, он увидел на полочке вязаную кофточку жены. Взял, помял в руках, потом воткнул в нее нос, вдыхая родной, волнующий запах. Потом разделся, прошел в ванную. Пока набиралась вода, долго разглядывал в зеркале осунувшееся лицо. И остался недоволен человеком, которого сам почти не узнавал. Кто он? Наивный чистоплюй, дурак, считающий себя умным, или осел, старающийся идти против течения?
