Елена Арсеньева - Безумное танго
Тьма вдруг начала заволакивать голову Алёны. Она билась, металась под этим гнущим к земле тяжелым телом, но рывки становились слабее и слабее. Ноги вдруг начали разъезжаться, подкосились; она рухнула на колени, а Фаина все давила сверху, давила на шею…
«Если потеряю сознание – все», – вяло проплыло в голове.
Еще раз рванулась, пытаясь сбросить смертельный груз, но вместо этого оказалась лежащей плашмя, уткнувшись лицом во влажные доски. Они были какого-то странного цвета, не светло-коричневые, как раньше, а мутно-красные и почему-то мягкие на вид. Доски вдруг начали расступаться, Алёна проваливалась в них, будто в какое-то красное болото. Это было так страшно, что она закрыла глаза, лишь бы не видеть… и вдруг тяжесть, вдавившая ее в страшное красное месиво, исчезла. Какая-то сила рывком вздернула Алёну на ноги, и кто-то прокричал ей в лицо:
– Жива?
Она медленно разлепила веки и уставилась в большое красное лицо, маячившее перед глазами и заслонявшее весь мир. Лицо было злое, даже яростное, но оно не было лицом Фаины, это Алёна знала точно, а потому не испытывала страха и только тупо смотрела и смотрела на него…
– Ой, Андрюха, она шевелится! – тоненько завизжало что-то за пределами лица.
Сердитые маленькие глазки оторвались от Алёны, тяжелый голос угрожающе взрыкнул:
– Ща я ей шевельнусь, паскуде…
«Да я тихо стою, я не шевелюсь!» – чуть не вскрикнула Алёна, как вдруг до нее дошло, что эта ярость адресована не ей.
Алёна почувствовала, как ее слегка подтолкнули куда-то. Ноги подломились, и она плюхнулась в мягкие объятия старого продавленного дивана.
Туман перед глазами рассеялся, она увидела комнату – свою комнату, знакомую, но вместе с тем незнакомую из-за царившего вокруг беспорядка. Стулья валялись, скатерть была сдернута со стола вместе с большой керамической вазой, расколовшейся надвое, с тумбочки упал приемник…
Алёна смутно вспомнила, как ударялась обо что-то, когда пыталась сбросить с себя Фаину.
Фаина! Где она? Убежала?
– Вон, гляди, шевелится! Гляди, сбежит! Андрюха, дай ей еще разок! – азартно завизжал кто-то рядом, и Алёна, покосившись, с изумлением узнала… Антонину Васильевну, соседку.
Не может быть!
Нет, точно, она. А могучая мужская фигура, которая склонилась над лежащим в углу бледно-зеленым кулем, – это соседкин зять, милиционер. А бесформенный куль лимонно-желтого цвета, внезапно шевельнувшийся, – это что? Фаина?
– Алёнка, ты живая? – Темные, задорные глаза Антонины Васильевны заглянули в лицо. – Живая, говорю? Ну, чего молчишь?
– Замолчишь тут, наверное, – тяжело пробасил зять, бесцеремонно ткнув ножищей куль, который жалобно всхлипнул, но тотчас затих. – Эта бабища ее только что не задушила. Вовремя вы ситуацию просекли, мамаша. – Он обернулся и с уважением поглядел на Антонину Васильевну. – Конечно, в окошки за людьми подглядывать – вроде как не совсем удобно, хотя, с другой стороны, если бы не вы, мы наверняка имели бы здесь нераскрытое убийство!
– Да и ты, сынок, не оплошал, – с нежностью отозвалась Антонина Васильевна. – Хоть и напрасно того черного бранил, а тут не оплошал!
– Как это напрасно? – В голосе Андрюхи прозвучала нотка обиды, будто кто-то звякнул чайной ложечкой по чугунному котлу. – Да он же небось наркоман, иначе разве бы… Дом покупать он решил, надо же такое наврать! Только вы, мамаша, с вашим добрым сердцем можете всякой ерунде верить! Вы думаете, если я инспектор ГИБДД, так в оперативной обстановке ни в зуб ногой? А нож ему зачем, этому вашему черному? Зачем ему нож, да еще такой, каким человека в один миг можно вскрыть, будто банку с тушенкой! Я, конечно, думать не думал, что у вас в переулочке возможны кровавые разборки, но, видно, криминал и сюда лапы протянул. Если лицо кавказской национальности, значит, преступник, я это всегда говорил и буду говорить! Не нравится такой подход – мотайте все отсюда на свой Кавказ. А то у них там война, они, понимаешь, от воинской обязанности за прилавками на Мытном да на Канавинском рынках отсиживаются, а криминогенная обстановка за их счет растет как на дрожжах! Еще хорошо, что он себе этим ножиком горло взрезал, а не кому-то другому!
Андрюха обернулся к Алёне, которая сделала попытку вскочить.
– Лежите, девушка, отдыхайте, – сказал начальственно. – Отдохнете – в отделение поедем. У вас тут, я гляжу, преступная группировка. Эта дама, тот черный… Давно надо было мне просигналить, что лицо кавказской национальности тут у вас обосновалось. Это, мамаша, целиком и полностью ваша ошибка. И вот вам результат! Привадили наркомана! Накурился, видать, вот и не перенес ломки. Конечно, вроде как нехорошо о мертвом… а все-таки этого места теперь ребятишки будут бояться, да и когда еще дождик его кровушку смоет…
Алёна закрыла глаза. Она-то думала, что Рашид сразу ринулся домой, разбираться с Бюль-Бюль, а он… Ну да, что бы он ей сказал? Что бы сделал ей? Мать… Вот он и предпочел разобраться с собой, а не с матерью.
И все-таки он отомстил Бюль-Бюль! Отомстил! Как она будет жить, узнав, что сын все-таки соединился со своей Надей? Или у мусульман и православных разные места в раю? Хотя вряд ли, что это, паспортный отдел, что ли! Вместе они сейчас, вместе…
Только эта мысль и могла сейчас утешить Алёну.
Юрий Никифоров. Июнь 1999
– Так это твою кассету я вез в Амман? – повторил Юрий, не слыша своего голоса.
Бусыгин смотрел, прищурясь. Он был явно удивлен, но еще вопрос, чем больше: догадливостью Юрия или этим бесцеремонным «ты».
Наконец медленно качнул головой:
– Не мою. Но имевшую ко мне прямое и непосредственное отношение. Если бы не ты, если бы не Саня Путятин… – он резко перекрестился, – я был бы там, где сейчас Саня.
Он вернулся к бару и принес оттуда непочатую бутылку «Бифитера», достал из встроенного холодильника миску, полную льда. Щедро налил джина, щедро сыпанул льдинок:
– Давай за него. Не чокаясь, на помин души.
Юрий покорно отхлебнул. «Если бы я не вернулся, а Санька остался жив, интересно, они с Бусыгиным помянули бы меня?» – мелькнула мысль, и Юрий вдруг почувствовал: да, помянули бы. Выпили бы вот этак джинчику, Санька, может, уронил бы покаянную слезинку… Забавно: Лора была любовницей и Сани, и Бусыгина. Наверное, Саня их и познакомил. А может, Фролов – они с Бусыгиным небось знакомы еще по его прежней отсидке.
И он опять едва не подавился, потому что с языка слетело еще прежде, чем даже оформилось в голове:
– А не ты ли был с Фроловым на том пионерском сборе?
– О-па, – выдохнул Бусыгин. – О-па, о-па, Америка-Европа! Когда же ты умудрился в кассетку свой нос сунуть, а? В Аммане? Где видак нашел? Похоже, не такой уж ты лох оказался, каким тебя покойник Санька описывал! Киношку посмотрел, от таких чертей вырвался… А ведь они никак не могли тебя живьем выпустить.
– Да уж простите, – сказал Юрий. – Вырвался вот… Сам не пойму, как так получилось. Судьба играет человеком! А кассету я в Аммане не смотрел, не до «Черного танго» мне там было. Увидел я ее уже здесь, вот в этой квартире.
– Копию снял, что ли? – почти не разжимая губ, произнес Бусыгин, и на его лице набрякли все складки, все морщины.
– Вы смеетесь? Какую копию? Ничего я не снимал. Пришел в эту комнату, вот так сел в кресло…
Юрий с наслаждением откинулся на мягкую, податливую спинку.
– Положил руки на подлокотники.
Пальцы уже привычно поворачивали деревянный кругляшок.
– Сунул туда руку, достал кассету, точно так же, как сейчас достаю… под названием «Черное танго». Потом включил видак и начал смотреть. Хотите глянуть? Только звук не прибавляйте, а то больно уж горн крикливый у этих ваших пионеров.
Он протянул Бусыгину пульт, а сам отошел к окну.
Тот, впрочем, не садился: смотрел на экран, не шелохнувшись, и по его неподвижности можно было понять, что он видит кассету впервые.
Странно… это было странно! Но теперь уже никто ничего не мог объяснить Юрию, кроме самого Бусыгина, поэтому приходилось ждать. Даже если вместо объяснения последует выстрел в затылок, все равно – ждать!
Хотя стрелять он не будет. Здесь, в квартире своей любовницы? А труп куда девать? Вроде бы у Лоры в ванной не стоит бочка с такой химической гадостью, о которой рассказывала Алёна.
Алёна! Какой страшный мир их сейчас окружает, агрессивный, алчный, разъедающий плоть, как вещество в тех страшных баках в Аммане. Скорей бы отделаться от всего этого, пока он и сам не стал такой же расчетливой, беспощадной биомассой, как все, что его окружает.
Неразборчивое журчанье голосов стихло: кассета кончилась.
Юрий обернулся. Бусыгин задумчиво смотрел на него.
– Надо же… – сказал негромко. – А я и не знал, что Егор… Мы там все по отдельности развлекались, кто во что горазд, и, значит, каждого отдельно снимали. Я-то думал, была только одна кассета. Выходит, не одна. Но дорого бы я дал, чтобы… – Он осекся и прямо взглянул на Юрия. – Спасибо еще раз. Конечно, я понимаю, из этого шубы не сошьешь, но можешь рассчитывать как минимум на сто тысяч баксов. Одна из капелек, которые капнут из моих скважин, – твоя по праву!
