Рауль Мир-Хайдаров - Масть пиковая
С первой минуты встречи Парсегян просил Камалова немедленно перевести его в другое место и чтобы местонахождение держалось в тайне от Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева, заведующего Отделом административных органов ЦК, который, по словам Беспалого, при первой возможности постарается отправить его снова на тот свет. Арестованный настолько был возбужден, испуган и нес такие невероятные вещи, что прокурор уже собирался вызвать психиатра, но Парсегян, словно прочитав его мысли, сказал:
– Вы, наверное, думаете, я сумасшедший и возвожу напраслину на уважаемых людей, но вы должны мне поверить, вчера в первой половине дня он был здесь, уговаривал меня держать язык за зубами и, прощаясь, оставил две сигареты «Кент». Хорошо зная Сенатора, у него в уголовном мире такая кликуха, я подумал, что он мог отравить их, и поэтому от страха отдал курево соседу, и он уже мертв.
Вот тут-то прокурор Камалов окончательно уверился, что говорит с сумасшедшим, потому что о смерти сокамерника Парсегяна никто ему не докладывал, но Беспалый отчаянно просил проверить его утверждения. Чтобы прекратить бесполезный разговор, прокурор выглянул в коридор и попросил дежурного офицера проверить сказанное Парсегяном.
Через две минуты офицер без стука влетел в комнату и испуганно доложил, что Снегирев, 1960 года рождения, задержанный за вооруженный разбой, мертв.
С этой минуты у них начался другой разговор, и длился он больше двух часов.
Наконец-то выяснилось, почему умирающий охранник из Прокуратуры республики настойчиво твердил: «Сухроб… Сухроб». Понял Камалов, откуда начался стремительный взлет районного прокурора и почему тот был огорчен арестом хана Акмаля.
Того, что рассказал арестованный, по кличке Беспалый, хватило, чтобы взять под стражу заведующего Отделом административных органов ЦК, но Парсегян встречался с ним лишь эпизодически, и в жизни Сенатора оставалось еще много белых пятен. Например, Беспалый ничего не мог сказать о прослушивании телефонов в Прокуратуре республики и о смерти молодого турка по имени Айдын, читающего по губам.
Но, несомненно, Парсегян стал бесценным свидетелем против такого изощренного и коварного противника, каким оказался Акрамходжаев. Прокурор даже отметил про себя, что он, наверное, будет самым опасным оборотнем, попавшим ему в капкан. Понятным оказался и страх Парсегяна, конечно, человек из ЦК приложит все усилия, чтобы убрать единственного свидетеля своей тайной жизни. Оставлять здесь Беспалого было рискованно, и прокурор, связавшись с генералом Саматовым, перевез задержанного в следственный изолятор КГБ.
Как бы ни испугался Парсегян, он ни слова не сказал о Салиме Хасановиче из Верховного суда, приберег его на всякий случай. Если арестуют Сенатора, как предполагал Беспалый, Салим поймет, что он его не сдал. Ход был дальний, но верный. Сенатор за убийство во дворе Прокуратуры получит вышку, а он за ограбление от силы десятку, вот тогда Салим и сгодится.
Вернувшись к себе в Прокуратуру, Хуршид Азизович пожалел об одном, что встреча с Парсегяном ничего не прояснила с анонимным письмом, а он на это очень рассчитывал и по ходу беседы пытался узнать кое-что, но оказалось, что Парсегян среди деловых людей был мелкой сошкой и ценился прежде всего за свое уголовное прошлое. А письмо не шло у него из головы.
Для Камалова сразу стало ясным, что писал его русский человек, и немолодой уже, ибо слова «отечество», «держава» в таком контексте, как они подавались в письме, живут чаще всего в русской душе, в этом его не переубедил бы никто, не зря же он сорок шесть лет прожил в Москве, в России. Не сомневался он и в правдивости информации, две выборочные проверки, что сделал он тут же, подтверждали искренность автора. Смущало одно обстоятельство, что крылось за письмом, – искренняя боль за отечество, державу, или возможность руками государственного аппарата устранить своих конкурентов?
Если первое, то следовало попытаться найти этого человека, его знаниям, жизненному опыту, связям не было цены, он один стоил многих людей, занятых в органах правопорядка, впрочем, многие и не могли знать тайн экономической диверсии против страны, такими знаниями обладают единицы, они и определяют финансовую стратегию. Конечно, автор анонимного послания и был одним из стратегов делового мира и оттого знал многое из настоящего и даже будущего. Вот если бы знать истинные мотивы его поступка?
Но даже если автор письма и ставил перед собой иную задачу, все равно анонимному посланию, как и неожиданному свидетелю Парсегяну, цены не было. Благодаря этой информации Камалов не только устранял попытки экономической диверсии, но давал знать преступному миру, что он в курсе дел, Прокуратура владеет ситуацией и что время безнаказанного грабежа страны кончилось. Но кроме сиюминутной выгоды имелась и другая сторона, долгосрочная, что ли, из-за этой дерзкой анонимки он несколько по-иному глянул на работу Прокуратуры и правовых органов и убедился лишний раз, что они по-прежнему тащатся в хвосте событий, уступая право первого удара преступному миру, ни о каком упреждении противозаконных акций не было и речи. Оттого, получив пакет, он лично сам снял копию на ксероксе и тут же переправил письмо в Москву не только потому, что там указывались конкретные адреса в столице, а прежде всего чтобы показать изощренность и размах противозаконных финансовых операций, а отсюда хотел навести Прокуратуру на мысль, что сегодняшние методы борьбы с экономической преступностью не имеют ни малейших шансов на успех.
Как утверждал анонимный автор, экономические интересы страны ныне нужно защищать как государственные тайны и секреты, иначе усилия любого правительства, пытающегося вывести государство из кризиса, окажутся напрасными. Камалов считал, что сегодня позарез нужны эксперты высокого класса, знающие банковское дело, нужны эксперты по экономике, по финансам, причем специалисты должны быть и явные, и тайные, иначе победа и в скором времени навсегда будет за мафией. Уж ее-то эксперты ошибочных рецептов не дают, они мобильны, высокооплачиваемы, и их решения моментально, без проволочек проводятся в жизнь. Держать под контролем квалифицированных специалистов, работу банков и финансовых учреждений – значит упреждать события, а не собирать в лучшем случае по крохам уплывшие на сторону народные деньги.
Ознакомившись с организационной преступностью в крае, Камалов как специалист понял, что в борьбе с уголовным элементом традиционные методы уже малоэффективны, ибо хорошо изучены противником. И тут следовало действовать по-новому, внедрять в криминогенную среду своих талантливых Штирлицев, без знания проблемы изнутри победа над преступным миром невозможна. А в том, что воровской мир давно уже решил эту проблему, подтверждал лишний раз пример Сенатора, по словам Парсегяна, тот даже мечтал возглавить руководство республики.
Сейчас, пока Камалов ждал телефонного звонка Уткура Рашидовича, начальника отдела по борьбе с организованной преступностью, в следственном изоляторе КГБ следователи Прокуратуры старались закрепить показания важного свидетеля. Камалов понимал, Сенатора нужно арестовать как можно скорее, пока он не узнал, что Беспалый остался жив и надежно упрятан. Но арестовать заведующего Отделом административных органов ЦК так же трудно, как и хана Акмаля, по сложившейся традиции следовало поставить в известность руководителей республики, и вряд ли кто гарантировал бы в таком случае, что разговор не станет известным ему. Камалову не хотелось упускать Сенатора, человек, имевший тесные контакты с уголовным миром, представлял угрозу и на нелегальном положении.
А обстановка в республике складывалась не в пользу перестройки, он-то хорошо знал, как неспокойно по всей Ферганской долине, то тут, то там вывесят зеленое знамя ислама, то появятся вдруг во множестве листовки: «Узбекистан – узбекам!», «Русские, убирайтесь в Россию!» А иным должностным лицам приходили письма с угрозами, и обо всем этом знали и в Прокуратуре, и в ЦК.
Шел четвертый год перестройки, а обещанных благ, повышения жизненного уровня не ощущалось и в обозримом будущем не предвиделось. Пропали товары первой необходимости, резко выросли цены на продукты питания, ударившие прежде всего по многодетным дехканским семьям. За хлопок платили гроши, и по-прежнему он оставался монокультурой, обрекал на голодное существование богатый край. Как тут не зреть недовольству. И такие люди, как Сенатор, чтобы спасти свою шкуру, отвлечь от себя внимание, могли поднести спичку к пороховой бочке народного гнева.
Прокурор знал, что хан Акмаль в Москве умело затягивал следствие, пытался торговаться за жизнь и до сих пор не выдал своих богатств, а если между ним и Сенатором был какой-то сговор, не оставил ли он его своим преемником в крае, и не у него ли хранятся астрономические суммы, награбленные у простых дехкан? Вот такой неожиданный виток мыслей закрутился вдруг у прокурора Камалова. И в это время у него раздался звонок, докладывал Уткур Рашидович.
