Джоди Пиколт - Время прощаться
Бросилась к Томасу в кабинет, надеясь, что малышка там. Но он был один, спал, положив голову на руки. На столе полупустая бутылка виски и конфетти из рассыпанных таблеток.
Первое облегчение, когда я увидела, что он отъехал, а дочери рядом с ним нет, поблекло, едва я поняла, что понятия не имею, где Дженна. Такое уже было раньше: она проснулась и увидела, что меня рядом нет. Ее самый страшный кошмар сейчас превратился в мой.
У Гидеона родился план, потому что я четко думать не могла. Он связался по рации с Невви, которая делала ночной обход заповедника, а когда она не ответила, мы разделились и начали поиски. Он отправился в сарай с азиатскими слонами, я побежала к вольеру с африканскими. Такое дежавю: очень похоже на то, как Дженна исчезла в прошлый раз. Поэтому я не удивилась, когда увидела, что в вольере с африканскими слонами стоит Невви.
– Ребенок с тобой? – крикнула я.
Темнота стояла кромешная, тучи закрыли луну, поэтому я видела все, как в старом кино, где кадры плохо смонтированы – все сероватое и дергается. Но я заметила, как она замерла, когда я произнесла слово «ребенок». Как ее губы растянулись в улыбке, которая, казалось, резала без ножа.
– Каково оно, – спросила она, – потерять дочь?
Я принялась дико оглядываться, но было слишком темно, дальше полуметра не видно.
– Дженна! – закричала я.
Ответа не последовало.
Я схватила Невви.
– Скажи, что ты с ней сделала?
Я пыталась вытрясти из нее ответ. А она только улыбалась, улыбалась…
Невви была сильной, но мне удалось сомкнуть руки на ее шее.
– Отвечай! – кричала я.
Она задыхалась, изворачивалась. Если и днем в вольер заходить было опасно из-за ям, которые вырыли слоны в поисках воды, то ночью территория вообще становилась минным полем – но мне было наплевать. Я только хотела услышать ответ.
Мы спотыкались и падали, спотыкались и падали. И вдруг я замерла.
На земле лежало окровавленное тельце Дженны.
Когда сердце бьется, раздается противный, резкий звук. И наваливается боль, целый водопад боли.
– Каково это – потерять дочь?
Ярость охватила меня, пронзила тело. Я вскочила и бросилась на Невви.
– Ты убила ее! – вопила я, но про себя думала: «Нет. Ее убила я!»
Невви была сильнее меня, она боролась за жизнь. Я – за смерть своей дочери. А потом мы упали в старую канаву. Я попыталась ухватиться за Невви, но перед глазами потемнело…
Дальше я не помню, хотя, Богу известно, каждый день все эти десять лет я старалась вспомнить.
Когда я очнулась, на улице было еще темно. Голова раскалывалась. Лицо и затылок были в крови. Я выползла из канавы, куда свалилась, но голова кружилась, подняться я не могла, поэтому продолжала стоять на четвереньках.
На меня безжизненными глазами таращилась Невви. У нее был размозжен череп.
А тельце моей дочери исчезло.
– Нет! – заплакала я, пятясь назад, качая головой и стараясь не смотреть на место, где раньше лежала Дженна.
Потом с трудом поднялась и побежала. Я бежала потому, что уже дважды потеряла дочь. Бежала потому, что не помнила, как убила Невви Рул. Бежала, пока мир не перевернулся с ног на голову.
Очнулась я уже в больнице.
– О том, что Невви мертва, а Дженна пропала, мне сообщила медсестра, – рассказываю я Серенити, которая сидит на вращающемся стуле, а я на краешке кровати. – Я не знала, что делать. Я видела тельце дочери, но не могла никому рассказать об этом, потому что тогда полиция узнала бы, что я убила Невви, и меня бы арестовали. Я решила, что, может быть, Гидеон нашел Дженну и забрал ее, но тогда он тоже увидел бы, что я убила Невви, – я не знала, вызвал он уже полицию или нет.
– Вы ее не убивали, – уверяет меня Серенити. – Ее затоптал слон.
– Уже после.
– Она могла упасть, как и вы, и удариться головой. И даже если в ее смерти виноваты вы, полиция бы поняла.
– Пока они не узнали бы, что я спала с Гидеоном. А если об этом умолчать, можно вообще все скрыть. – Я опускаю глаза. – Я запаниковала. Глупо было убегать, но я убежала. Хотела, чтобы в голове прояснилось, хотелось решить, что делать дальше. Теперь я вижу, какой была эгоисткой и чем пришлось за это заплатить: ребенком, Гидеоном, Томасом, заповедником, Дженной.
– Мама?
Я смотрю в зеркало, висящее позади стола, за спиной у Серенити, и вместо сорокалетней женщины с розовыми волосами вижу размытое отражение растрепанной золотисто-каштановой косички.
– Это я, – говорит она.
Я сижу, затаив дыхание.
– Дженна?
Ее лицо озаряет торжествующая улыбка.
– Я знала. Я знала, что ты жива.
Этих слов оказывается достаточно, чтобы я призналась, от чего бежала десять лет назад. Почему вообще сбежала.
– А я знала, что тебе уже нет в живых, – шепчу я.
– Почему ты уехала?
На глаза наворачиваются слезы.
– Той ночью, когда я увидела тебя на земле, увидела… Я сразу поняла, что потеряла тебя навсегда. В противном случае я никогда бы не уехала. Я бы изо всех сил пыталась тебя найти. Но было слишком поздно. Я не могла тебя спасти, поэтому попыталась спасти себя.
– Я подумала, что ты меня не любишь.
– Я любила тебя, – выдыхаю я. – Сильно, сильно. Но не очень умело.
Изображение проявляется. Я вижу футболку. Крошечные золотые сережки в ушах.
Я разворачиваю стул таким образом, чтобы Серенити тоже смотрела в зеркало.
У нее широкий лоб и острый подбородок, как у Томаса. Веснушки, которые стали моим бичом в колледже Вассара. Глаза такого же цвета и формы, как у меня.
Она выросла красавицей.
– Мама, – говорит она, – ты любила меня так, как надо. Ты держала меня здесь, чтобы я смогла тебя найти.
Неужели все настолько просто? Неужели любовь – не широкие жесты и не пустые клятвы, не обещания, которые легко нарушить, а свидетельство прощения? Череда крошек-воспоминаний, которые должны привести тебя к тому, кто ждет?
– Ты ни в чем не виновата.
И тут я не выдерживаю. Не думаю, пока она не произнесла эти слова, что понимала, насколько мне важно их услышать.
– Я смогу тебя дождаться, – говорит девочка.
Я встречаюсь с ней взглядом в зеркале.
– Нет, – отвечаю я, – ты достаточно долго ждала. Я люблю тебя, Дженна. Всегда любила и буду любить. Если кого-то оставляешь, это не значит, что отпускаешь его навсегда. Ты, даже когда меня не видела, в глубине души знала, что я все еще рядом. И если я не буду видеть тебя, – мой голос ломается, – все равно буду знать, что ты со мной.
Произнеся эти слова, я больше не вижу лица дочери – только наши с Серенити отражения. Она выглядит изумленной, опустошенной.
Но Серенити смотрит не на меня. Она не сводит глаз с удаляющейся точки в зеркале. Это Дженна – долговязый, угловатый подросток с торчащими локтями и коленями, каким она никогда уже не станет. Она становится все меньше и меньше. И я понимаю, что она уходит не от меня, а направляется к кому-то.
Я не узнаю́ мужчину, который ее ждет. У него очень короткая стрижка, он одет в голубую фланелевую рубашку. Это не Гидеон, раньше я этого мужчину не встречала. Он приветственно поднимает руку, Дженна радостно машет в ответ.
Я узнаю́ стоящую рядом с ним слониху. Дженна останавливается перед Морой, и та обвивает мою малышку хоботом, обнимает ее, чего не могу сделать я. Потом все поворачиваются и уходят.
Я смотрю им вслед широко распахнутыми глазами.
ДженнаИногда я возвращаюсь к ней.
Прихожу в то время, когда ночь еще не закончилась, а утро не наступило. Она всегда просыпается, когда я прихожу. Она рассказывает о детенышах, которые попали в ее «детский сад», о своем выступлении на прошлой неделе перед Службой охраны диких животных, о слоненке, который подружился со щенком, совсем как Сира с Джерти.
И я думаю, как же мне не хватало этих рассказов на ночь.
Моя любимая история, которая произошла в действительности, о человеке из Южной Африки, которого звали Слоновий сказочник. Его настоящее имя – Лоуренс Энтони. Как и моя мама, он полагал, что слоны не теряют веру в себя. Когда должны были быть уничтожены два диких стада за разрушения, которые они нанесли району, он спас их и перевез в свой заповедник на новое место обитания.
Когда Лоуренс Энтони умер, эти два стада пересекли территорию зулусов, шли больше чем полдня и встали у стены, которая окружала дом Лоуренса Энтони. Их не было рядом с домом более года. Слоны простояли два дня – молча, отдавая дань уважения.
Никто не мог объяснить, как слоны узнали, что Энтони умер.
Я знаю ответ.
Если ты думаешь о том, кого любил и потерял, ты навсегда с ним.
Остальное – детали.
