Ксавье Монтепен - Лучше умереть!
— Вовсе никаким не друзьям он будет его уделять! — горячо воскликнула Мэри. — Если он и согласился в чем-то мне уступить, то лишь потому, что это никак не влияет на его привычный образ жизни! А воскресенья он со мной проводить не хочет, как бы я ни просила! Он по-прежнему будет посвящать их той девице! И я ревную к ней!
— Ревнуешь к Люси! — воскликнул миллионер; в голосе его звучало явное пренебрежение к предмету ревности.
— Да, ревную! А почему бы нет? Ах! Ты и представить себе не можешь, папа, как я страдаю… Словно какой-то огонь сжирает меня изнутри, и я делаюсь такой злой! Бывают моменты, когда я просто закипаю от ненависти… Да, я могла бы даже пойти на преступление… Убить готова эту Люси! Ведь если она умрет, он не сможет больше ее любить…
— Ну что ты, Мэри, успокойся…
— Успокоиться? Как я могу успокоиться? Я люблю его, а разве кто-то в силах заставить свое сердце молчать? Я безумно люблю Люсьена и хочу, чтобы он был моим! А больше всего не хочу, чтобы он принадлежал другой!…
— Не стоит преувеличивать, девочка моя. В этой жизни вообще никогда не следует ничего преувеличивать. Положись на меня… Пройдет совсем немного времени, и ты увидишь, что Люсьен поведет себя уже совсем иначе. Скоро он сам захочет как можно скорее жениться на тебе.
— Папа! — воскликнула Мэри; она была почти вне себя. — Душа моя рвется на части от надежды и отчаяния. Сделай все, что от тебя зависит, чтобы я могла быть счастливой; я, со своей стороны, тоже постараюсь сделать все, чтобы завоевать Люсьена…
То неистовство, с которым Мэри произнесла эти слова, напугало Поля Армана.
— Только не сотвори какое-нибудь сумасбродство, детка! Ты же знаешь, как я дорожу твоей жизнью, твоим спокойствием. Подожди еще немного, верь мне, и счастье, клянусь, само к тебе придет!
Мэри ничего не сказала. Она ушла к себе, и оставшись одна, с искаженным от гнева лицом решила: «Раз его нужно завоевать, я буду сражаться! И сделаю все что угодно».
Эту ночь она провела ужасно: страдала, плакала, проклинала соперницу. Вздремнула она совсем ненадолго и в восемь уже поспешно одевалась.
— Отец уже уехал? — спросила она, спустившись вниз.
— Да, сударыня, только что.
— Прикажите закладывать карету.
Через четверть часа Мэри вышла из дома, села в карету и велела кучеру отвезти ее на набережную Бурбонов.
Миллионер тоже плохо спал этой ночью. Он устал от борьбы, которую ему чуть ли не ежеминутно приходилось вести, сражаясь за жизнь дочери. Эта борьба отнимала у него все силы, сжирала все его время. Поэтому на завод он отправился с твердым намерением незамедлительно покончить со всем, вынудив Люсьена согласиться на брак с Мэри.
Приехав в Курбвуа, он тут же вызвал к себе главного инженера. Люсьен не замедлил явиться.
— Садитесь, друг мой, — сказал миллионер. — Нам предстоит долгий разговор. Во-первых, позвольте мне поблагодарить вас…
— Поблагодарить, сударь? За что же?
— За то, что вчера вы были так милы с моей дочерью.
Люсьен вздрогнул и поневоле нахмурился: значит, речь опять пойдет о Мэри…
— Это вполне естественно, сударь, я ведь очень признателен как вам, так и вашей дочери за то внимание, что вы мне выказываете.
Миллионер продолжал:
— Я был очень рад, что мне представилась возможность на некоторое время отправить вас подальше от Парижа. Теперь вы вернулись, и нам нужно поговорить со всей откровенностью. Вы довольно долго не виделись с моей дочерью, как она вам показалась вчера? Отвечайте со всей прямотой!
— По-моему, она похудела, и лицо у нее очень изменилось. Мне кажется, что на это стоило бы обратить внимание докторов.
— Значит, даже не будучи медиком, вы заметили, что состояние ее ухудшилось?
— К несчастью, да, сударь… Надо быть просто слепым, чтобы не заметить этого.
Облокотившись на стол, миллионер обхватил голову руками. Две слезинки сбежали у него по щекам.
— Да, я, конечно, знаю, жизнь моей дочери в опасности. Мэри может умереть, но она пока еще не обречена. Есть еще последнее средство — замужество…
— Замужество… — автоматически повторил молодой человек, буквально ошарашенный тем, что беседа приняла вдруг такой оборот.
— Да, замужество может принести Мэри спокойствие и счастье, а затем и здоровье вернется… Ведь по сути Мэри терзают две болезни: одну из них она унаследовала от матери, и эта хворь вполне излечима; другой же она обязана вам, ибо гнездится она в ее сердце. И если в вас нет ни малейшей жалости, эта совокупность двух болезней неминуемо сведет ее в могилу…
Люсьен содрогнулся. Теперь было совершенно ясно, к чему клонит Поль Арман.
— Мальчик мой, жизнь моей ненаглядной дочери — в ваших руках. В прошлый раз я просил вас серьезно подумать. Я предложил вам вместе с ее рукой принять часть моего состояния. Теперь я предлагаю вам все состояние целиком — только спасите моего ребенка. Ревность постоянно разжигает ее болезнь. Если вы отвергнете мою дочь, она умрет. Неужели в вас нет ни малейшей жалости и вы позволите ей умереть от несчастной любви? Неужели вы откажетесь жениться на ней?
— О! Сударь, — в страшном волнении воскликнул Люсьен, — если бы вы знали, как я страдаю с тех пор, как узнал о любви госпожи Мэри, вы бы, право, сжалились надо мной! Разве я не был с вами достаточно откровенен? Разве не сказал вам, что сердце мое не свободно?
— Да, это так, но я полагал, что речь идет об одном из тех мимолетных увлечений, что по большому счету решительно не имеют значения. Кто же в молодости не влюблялся безумно? Допустим, к моей дочери вы не питаете столь горячих чувств — ну и что? Разве хорошая дружба не стоит любви? Для начала довольно и того, что вы питаете к ней уважение и признательность, а потом придет и любовь, как это было со мной, когда я женился на матери Мэри!… Что уж тут раздумывать… спасите девочку!
— А я и не раздумываю, сударь, — твердо произнес Люсьен, — любые раздумья в подобной ситуации были бы предательством по отношению к той, которую я люблю. Я сам очень страдаю от того, что причиняю страдание вам; мне очень жаль, что я вынужден ответить отказом, и делаю это с тяжелым сердцем.
Гнев и глубокая боль отразились на лице Поля Армана.
Люсьен продолжал:
— Вы только что говорили, как это было с вами. Ну что ж! О вашей честности чуть ли не во всем мире буквально легенды ходят, так скажите мне: если бы вы сами в свое время любили бы бедную девушку и поклялись бы ей, что она станет вашей женой, неужели бы вы нарушили клятву и предали бы ее, неужели предпочли бы любви честолюбие и согласились жениться на дочери Джеймса Мортимера? Ну, ответьте же!
— Чего вы от меня хотите? — выйдя из себя, закричал миллионер. — Я знаю только одно: моя дочь для меня — все, а она умрет, если вы будете упорствовать!
— Прошу вас, сударь, успокойтесь!
— Да как я могу успокоиться? Речь идет о жизни моей дочери, а вы хотите, чтобы я был спокоен! Ах! Вы просто безжалостны! Ну хорошо, теперь уж я не стану раздумывать! И спасу Мэри против вашей воли, но с вашей помощью!
— Но поймите же наконец, — сказал Люсьен, — что брак с вашей дочерью станет для меня тяжелым бременем! Ведь, спасая госпожу Мэри, я непременно убью свою возлюбленную!
— Э! — воскликнул миллионер, утратив уже, похоже, власть над собой, — ваша возлюбленная недостойна вас!
Люсьен побледнел.
— Недостойна меня! — сжав зубы, проговорил он. — Ах, сударь, не говорите больше таких вещей, иначе я решу, что отцовская любовь лишила вас рассудка.
— К счастью, это не так, и поэтому я еще могу спасти вас… спасти вашу честь…
— Что же угрожает моей чести?
— Тот брак, который вы намерены заключить!
Говорил все это Поль Арман отнюдь не в сердцах… Он специально оттягивал решающий удар, чтобы сделать его воистину сокрушительным.
— О чем это вы? Говорите же, сударь! Говорите же!… — вскричал Люсьен: он был вне себя.
— Я еще могу помешать вам оскорбить память вашего отца, вырвав из вашего сердца эту постыдную, позорную, святотатственную любовь.
И без того бледное лицо Люсьена просто побелело.
— И вы говорите сейчас о моей любви к Люси? — сдавленно произнес он.
— Да, о вашей любви к Люси.
— Объяснитесь же, сударь! И сейчас же! Я хочу знать! И требую ответа! Если вы хоть минуту еще помедлите, я решу, что вы готовы пойти на клевету, лишь бы разлучить меня с моей возлюбленной.
— Известно ли вам, кто она такая, эта Люси, на которой вы собрались жениться?
— Да, сударь: честная девушка.
— Сирота, двадцать один год назад помещенная в парижский приют и вписанная в тамошние списки под номером 9. Вам это известно?
— Да, сударь, и это не имеет для меня ни малейшего значения! Брошенный ребенок ни в чем не виноват, тут родителям стыдиться следует.
— Допустим! — сказал миллионер, улыбнувшись при этом как-то гадко. — Все это очень благородно и великодушно с вашей стороны, но позвольте спросить: вы не пытались сами, ради собственного спокойствия, узнать, кто же ее родители?
