Дональд Стэнвуд - Седьмой лимузин
— Карл? Где это вы спрятались? А у меня для вас чудесные новости! — Теперь он заорал, как уличный глашатай. — Внимание! Общее внимание! Вот, спасибо. Мне надо сделать крайне важное сообщение! — Любую компанию Рейнхардт считал столь же подвластной его воле, как свою театральную труппу. — Сегодня вечером для нас согласилась выступить мисс Беккер!
Если бы, в другом месте и при других обстоятельствах, он назвал ее Салли Рэнд или цыганкой Розой Ли, раздались бы непристойные шутки, выкрики и свистки. Но сейчас гости Гривена только заохали и зааплодировали, как будто сейчас должен был подняться занавес.
И это оказалось недалеко от истины, так как Джозефина Беккер взобралась на кофейный столик, встала на пуанты и с невероятной нежностью сняла часть своего алого оперения и позволила ему упасть наземь. Люди, отталкивая друг друга, встали полукругом около рояля. Мисс Беккер прошептала что-то на ухо Фрицу, который побагровел, как будто его вот-вот должны были лишить невинности. В другой ситуации Гривен, возможно, тоже разволновался бы.
— Прошу прошения. Макс, но я вынужден…
— Карл, вы действительно безнадежны. — Однако Рейнхардт по-прежнему держал его за руку. — Великое искусство куда важнее вашего злосчастного мочевого пузыря.
И вот Гривен, удерживаемый Рейнхардтом, принялся пожирать глазами мисс Беккер вместе с остальными. Она стояла высоко подняв голову, ожидая, когда уляжется общий шум. Негры были тогда в Германии экзотическими гостями, их ненавидели и боялись, памятуя об алжирцах, входивших после войны в состав французского экспедиционного корпуса. Но слава Джозефины Беккер сперва в Париже, а теперь уже и в Берлине затмевала эти предрассудки; с первого же ее выступления в «Фоли Бержер», где она исполнила чарльстон в костюме, состоявшем только из снизки бананов вокруг пояса.
Теперь она смачно запела «Маленькую бирманку». Низкий прокуренный голос напоминал о закоулках множества городов от Сент-Луиса до Монмартра. «Джаз, — забормотали в аудитории еще непривычное слово. — Какой великолепный джаз!» Впрочем, берлинцы произносили это слово как «тшас».
Пока Джозефина пела, фрагменты оперения слетали с нее один за другим. Гривен не смог бы точно сказать, хорошо или плохо танцует мисс Беккер. Ее тело как бы перетекало из одного стиля исполнения в другой: то она была дешевой потаскушкой, то нубийской принцессой, словно сошедшей с египетских фресок. Но ничего пошлого, ничего безвкусного в этом танце не было. Еще одно перо промелькнуло в воздухе, едва не упав на нос Фрицу. Показался сосок, шоколадный на светло-кофейного цвета груди. Потом и другой, а руки и ноги беспрерывно двигались, ритмическими гипнотизирующими волнами, и вот она внезапно сорвала с себя последние покровы, представ перед публикой обнаженной.
Гривен мельком посмотрел на Элио — целомудренно и даже благоговейно тот упивался, казалось, только линиями и контурами. Стояла в публике и Анжела, и вид у нее был такой, словно она вот-вот рухнет в обморок. Якоб Роше гладил ее по руке. Ну, будет тебе, будет, отнесись к этому как к антропологическому упражнению.
Мисс Беккер поклонилась публике. Грянули оглушительные аплодисменты. Браво! Бис! Она исполнила на бис мрачноватую версию «Медианы». Ее движения были на диво слаженными, компания волей-неволей начала раскачиваться ей в такт. Но Гривен чуть было не забыл о том, что Люсинда никогда не упускает своего часа. Именно этот момент она и избрала для того, чтобы появиться на сцене, причем не в одиночестве.
Сама того не желая, Джозефина Беккер стала катализатором назревавшего весь вечер скандала. Гибкая, как ива, она коснулась обеими руками пола, сперва присев, а потом распрямившись во весь рост. И на заключительном этапе ее соблазнительные, чтобы не сказать похотливые, ягодицы оказались прямо перед носом у Джулиана Сполдинга.
Но все же смеяться Гривену не стоило. Дьякон побагровел и бросился прочь, расталкивая толпящихся зрителей.
— Женщина! Ради Бога, укройся!
Мисс Беккер повернулась лицом к нему, стыда она по-прежнему не испытывала, но сейчас она была уже не знаменитой певицей и танцовщицей, а всего лишь голой женщиной в толпе разодевшихся на торжественный прием гостей.
— Дорогая, — обратилась она к Люсинде. — Мне следовало знать, что ты мастерица пошутить.
Она спешно бросилась прочь, а Гривену пришлось волей-неволей вспомнить о том, что он здесь хозяин дома и должен следить за поведением гостей. До сих пор все текло так гладко, и какое право имеет один из нас указывать другим, как себя вести, и если тебе это не по вкусу…
— Да, я с вами согласен. — Этот Сполдинг оказался хладнокровным ублюдком. — Нам не следовало вторгаться к вам нынешним вечером. У вас свои радости, у нас свои.
И он холодно посмотрел на Оскара Ритфельда, все еще что-то жующего. Тот с виноватым видом отложил в сторону тарелку и поспешил на выход вместе со всей своей компанией.
— Нет! — Люсинда, бросившись вперед, преградила им дорогу к двери. — Все скоро разойдутся, и тогда мы с вами сможем спокойно посидеть в мире и согласии. — Она обняла Гривена за талию, надеясь предотвратить дальнейшую стычку. — Вы еще подружитесь. Я уверена…
Но Сполдинг просто взял Люсинду за плечо; интересно, что он о себе думает и почему имеет наглость обращаться с ней подобным образом?
— В другой раз, возможно. И не расстраивайтесь. Мы помянем вас в своих молитвах. Ваше желание нравиться людям — это слабость, но она простительна.
И, не оглядываясь, он ушел. Анжела, заколебавшись, последовала было за ним, но сперва, вырвавшись из рук Якоба, подбежала к Люсинде попрощаться.
— Я вам скоро позвоню.
— Не думаю, — сказала Люсинда, глядя в сторону. Анжела, повесив голову, поплелась на выход, Роше вышел за нею и окончательно закрыл дверь. Вечерника сразу же пошла веселее, гости оживились, как дети, оставшиеся без родительского присмотра. Гривена принялись хлопать по спине. Да, он показал, кто в доме хозяин! Люсинда хищно и опасно улыбалась всем, кто спешил к Гривену с комплиментами. Гривен заподозрил, что с ней что-то не так. И обратил внимание на то, что ее поведением обеспокоен и Элио, постукивающий серебряной вилкой по тарелке на руинах ледяного «Бугатти».
Фриц заиграл «Нет, у нас нет бананов» в исключительно бойком темпе, несколько парочек пустились в пляс, правда, кое-кто уже еле держался на ногах. Люди настолько напились, что мужчины, не стесняясь, танцевали друг с другом.
— Позвольте вас пригласить. — Гривен обнял Люсинду за талию, и они прижались, тело к телу, лицо к лицу, давая понять остальным, чтобы не вздумали им мешать. — На протяжении всего вечера я тебя практически не видел.
— Зато ты меня достал, — кротко ответила она.
— Сама знаешь, что не я это начал.
Люсинда уперлась подбородком ему в плечо. Сейчас ему были видны только кончик ее уха и часть затылка.
— Заткнись, Карл. Главное, заткнись.
Раз-два. То ли танцоры, то ли тапер сбились с ритма.
— Ну, и что же такое хотел объяснить нам дьякон! Ты с ним вдвоем куда-то пропала страшно надолго.
Рядом с ними плясали в обнимку, целуясь и запуская друг другу в рот языки, двое самых симпатичных во всей киностудии холостяков.
— Господи всемогущий! Карл, принеси мне чего-нибудь выпить. Я сейчас закричу.
Карл отошел от нее, вернулся к полуразрушенному шедевру. По бокам ледяного автомобиля мутными потоками стекала размокшая черная икра, правда, на крыше еще кое-что оставалось. Элио ходил со скорбной миной, как будто прибыл к родственникам на похороны.
— Я другим не чета, — заплетающимся языком произнес он. — Все эти… паскудники. А я еще сумею пригодиться.
Гривен понял, что Элио изрядно напился. Что ж, наполним не два бокала, а три.
— Этот для вас, — сказал Гривен, взяв два бокала в обе руки. — Я сегодня прислуживаю. Меня назначили.
Ах нет, только не это! Рейнхардт и Брехт «случайно наткнулись» на Люсинду и вовлекли ее в свою звездную свиту. Гривен еще ничего не слышал (всему свое время), но уже издалека ему было видно, слишком хорошо видно, как мило она с ними держится, как кивает и поддакивает в нужных местах. Он подошел поближе, держа на весу бокалы, осторожно обошел Рейнхардта, чтобы его не забрызгать.
— Карл! Герой вечера! Спасибо, мой мальчик.
Выхватив у Гривена бокал, великий режиссер блаженно приложился к вину. Гривен, закусив губу, передал последний бокал Люсинде.
— Вас медалью наградить надо за то, что вы избавили нас от этого ужасного человека. Священники! — Рейнхардт состроил гримасу. — Им бы надо получать разрешение на свою деятельность или носить наручную повязку.
— Он не священник, — глухо сказала Люсинда. — Обыкновенный человек, которому был Зов.
— Еще хуже. — От Брехта и пахло точь-в-точь так же, как от его возлюбленных пролетариев. Сигарным дымом, кислой капустой, мужским духом. — Когда простому человеку начинают являться ангелы, он становится предателем своего класса.
