Елена Арсеньева - Безумное танго
Это была какая-то уловка, Рашид отлично понимал. Она отвлекает внимание, она морочит голову, надо не слушать ее, а…
Не отводя взгляда от голубых неподвижных глаз, он опустил левую руку, взял громко шуршащий пакет, вынул из него что-то твердое, квадратное, на ощупь похожее на фотоальбом. Не убирая ножа от дрожащего горла, скосил глаза, начал неловко, левой рукой, переворачивать страницы, ловя взглядом жуткие позы, жуткие лица.
Отбросил альбом:
– Что это?
– Это публичный дом господина Кейвана. Я тоже попала туда, но чудом вырвалась. А все эти девушки погибли. Кейван нарочно сделал такой альбом, чтобы пугать новых своих жертв: мол, от меня не убежишь, смирись… Девушки и так были в отчаянном положении, думаю, на родине у каждой были какие-то неприятности, как у меня, каждая надеялась избавиться от них и заодно заработать.
Алёна перевела дыхание, и Рашид ощутил, как дрогнуло под его ножом ее податливое горло.
– Сегодня на Средном рынке я случайно увидела Фаину Павловну. Она подошла к одной из женщин, продававших помидоры, и та передала ей пакет с деньгами. Сказала: шесть тысяч долларов. Фаина назвала ее Бюль-Бюль Мусатовной. Разговор шел про тебя. А потом Фаина начала спрашивать, слышно ли что-нибудь из Иордании. Но твоя мать ответила, что не может дозвониться до Кейвана и узнать… надо думать, узнавать она собиралась, жива я еще там или нет! Что Надя, что я – мы обе жертвы, понимаешь? А убийцы – другие…
– Моя мать? – тупо переспросил Рашид, чувствуя, как дрожит рука от напряжения.
Словно заколдованный ее немигающим взглядом, пробормотал:
– Ты ведьма! Ты сумасшедшая ведьма! Зачем я слушаю тебя? Ты обливаешь грязью мою мать, а она хотела мне помочь, это она дала мне адрес больницы, чтобы Наде там сделали операцию, чтобы мы могли сыграть свадьбу! Зачем я тебя слушаю?
Алёна рванулась так резко, что краешек острия чиркнул по коже, оставив царапинку, которая мигом набухла кровью. Рашид думал, что лживая тварь кинется в бегство, но она не сделала ни шагу, только выхватила из кармана платок и прижала к шее.
Губы у нее тряслись так, словно с них рвались тысячи слов. Но Алёна промолчала, только из глаз вдруг хлынули слезы, и она, сгорбившись, уткнулась лицом в сгиб неловко вывернутой руки.
Рашид мгновенно обессилел при виде ее слез, при виде этого отчаянного жеста. Вот так же плакала перед ним Надя, когда он умолял ее пойти на операцию… посылал на смерть…
И мысли, словно подстегнутые раскаленным бичом, понеслись вдруг вскачь, путаясь, натыкаясь друг на друга, как если бы они были живыми, страшными существами, которые каждое мгновение меняли форму, будто предгрозовые тучи, нет, будто капли крови, растекающиеся по лезвию ножа.
За что мать платила Фаине? Не за страх ли, который та пережила в руках Рашида? Но почему Фаина не обратилась в милицию – ведь это вполне нормально, если напал хулиган, если грозил смертью? Сказать по правде, он ждал прихода милиции, а потом подумал, что Фаина просто не узнала его, не поняла, на кого заявлять.
Ого, не узнала! Даже слишком хорошо узнала, потому что позвонила именно туда, куда надо, – домой. Матери позвонила и пригрозила… Ясно, та вывернула наизнанку карманы, а ведь дома с деньгами сейчас не очень хорошо, после того как купили новые машины в отцовский гараж.
Мгновенно вспыхнула новая ненависть к Фаине, которая вдобавок ко всему еще и обирает его семью, – и погасла при догадке: а почему Фаина позвонила матери? Откуда знает телефон? И почему мать так охотно заплатила? Только ли в этом нападении Рашида дело или…
Мать? Это мать подсунула ему адрес больницы, в которой умерла Надя! Это все она устроила? Ненавидела Надю – и…
Неправда. Нет. Мать не могла!
«Могла, могла, – сказала Надя, близко, горестно заглянув в глаза Рашида. – Могла и сделала. Но ты не веришь в это и никогда не поверишь. Тебе легче невиновного человека убить, чем поверить. Ну что ж… может, ты и прав! Иначе что ж тебе самому тогда останется, как жить будешь?»
И, махнув рукой, она пошла прочь, зачем-то прижимая к горлу скомканный платок. Серая мгла медленно заволакивала ее сгорбленную фигуру.
– Надя, подожди меня! – крикнул Рашид, делая лихорадочные движения, пытаясь разогнать, разорвать эту серую мглу, словно паутину, вдруг налипшую на лицо, сковавшую все движения.
Перед глазами чуть прояснилось, и он понял: нет, это не Надя – это Алёна уходит прочь, к своему дому, прижимая платок к шее.
Алёна? Значит, это она спросила с такой горечью: «Что же тебе самому останется, как жить будешь?» И пошла прочь, как ни в чем не бывало?
Нужно броситься за ней, догнать и наконец…
Он не тронулся с места, только водил растерянно глазами по бревнам, по траве, по кровавому подтеку на блестящем острие ножа, валявшегося на этой замусоренной стружками и куриным пухом траве.
«Как жить будешь?» Как?..
Инга Васнецова. Июнь 1999
Она открыла глаза и долго смотрела в неровное белое небо. По небу змеилась трещинка.
«Разве бывают белые небеса с трещинками?» – подумала она и внезапно сообразила, что никакое это не небо, а потолок.
Итак, она находится в каком-то помещении с белым, неровно побеленным потолком. Но где именно? Дома? Или у Вадимки? А может, у кого-нибудь еще из парней? Неужели напились вчера так, что она забыла, где находится?
Но что это маячит на обочине сознания? Какой-то черный каменный свод, который нависает над ней, опускаясь все ниже и ниже, словно грозит совсем придавить. Голова болит, горло саднит, чьи-то руки вцепились ей в плечи и тянут спиной по камням, ей больно, а чей-то голос кричит: «Инга! Инга, ты жива?!»
Алёна. Это был голос Алёны!
Инга резко села – но тотчас завалилась набок от сильнейшего головокружения. Пришлось полежать, зажмурясь, унимая спазмы, стиснувшие вдруг желудок. Перед глазами – настоящая свистопляска! Немалое прошло время, прежде чем удалось отогнать разноцветные огненные круги, но и тогда Инга с трудом могла соображать и оценивать то, что увидела.
Какая-то клетушка, огороженная желтыми клеенчатыми ширмами. Небольшое окно с белыми занавесками; за окном брезжит рассвет. На стуле, сложив руки на животе и низко опустив голову, дремлет женщина в черном бесформенном одеянии.
«Может, это чистилище?» – растерянно подумала Инга. Боль в голове была поистине адской, мозг просто-таки плавился от этой боли.
Она лежала тихо-тихо, боясь даже вздыхать глубоко, блаженно ощущая, как дрема затягивает ее переполошенное, словно бы обожженное сознание. И вдруг ударило по сердцу воспоминание о темноглазом лице, которое надвинулось на нее, и в глазах было такое выражение, какого Инга не то что никогда не видела, но даже вообразить не могла. У нее вырвали из рук сумку, потом удар в лицо опрокинул навзничь, еще один удар – по голове, потом грубые руки волокли по земле, запихивали куда-то, она не могла сопротивляться… И еще одно воспоминание: как она бежит по мягкой, невозможно мягкой мураве между серыми, покривившимися сараями, в ужасе оглядывается, но шум мотора не отстает, она понимает, что машина ее преследователя совсем рядом, ее просто не видно за сараями, но она здесь, от нее не убежать, и тогда Инга достает из сумки и прячет под крышу сарая плоскую черную коробку.
Это мина замедленного действия. Она лежит под крышей до сих пор. И если ее кто-нибудь невзначай найдет, мина взорвется.
Инга открыла глаза и опять села. Вернее, попыталась сесть, придерживая голову обеими руками: почему-то казалось, что от этой боли шея запросто может переломиться и тогда голова оторвется.
Ну да, он ведь так и рыкнул в ярости, когда поймал Ингу: «Сука, я тебе голову оторву!» Но все-таки не оторвал. А ведь старался.
Инга опасливо покосилась на женщину в черном, которая, как она догадывалась, сидела здесь нарочно для того, чтобы ее стеречь, и спустила ноги с кровати. Скрипнула кровать, скрипнул пол, но женщина не проснулась, только глубоко вздохнула.
Ингу от страха бросило в такую дрожь, что даже голова перестала болеть.
На цыпочках приблизилась к окну. Ерунда, второй этаж, но этими трясущимися руками она не сможет удержаться за подоконник, сорвется. Еще один удар – и голова тогда уж точно оторвется, как и грозил этот гад…
Выглянув из-за ширм, Инга увидела большую комнату с несколькими кроватями, на которых спали женщины. Возле каждой кровати – тумбочка. Инга зачем-то начала считать их, но сбилась и бросила.
Да ведь это больничная палата. Ну да, она находится в больничной палате. Господи, интересно, от чего же можно вылечиться в компании шести или даже восьми больных женщин?! Некоторые лежат тихо, а другие похрапывают, даже храпят. И какой спертый воздух! Надо скорее уйти отсюда.
Она оглянулась на свою отгороженную кровать. В больницах в палате отгораживают того, кто находится в особенно тяжелом состоянии, может, даже умирает. Это она, что ли, умирает? Да нет, непохоже…
