Тимоти Уилльямз - Черный Август
– А почему, собственно, любовник? Ведь она была очень привлекательной. Уверен, многие почли бы за счастье и жениться на ней.
– Долг перед семьей. К тому времени, как умерла ее мать, было уже слишком поздно… во всяком случае, так она мне сказала. Ей было за сорок, и она считала, что свое упустила.
– Лучшие годы жизни. – Тротти улыбнулся. – Если мне не изменяет память.
– Секс ее не интересовал. Она говорила, что секс – это все, что нужно мужикам. И что ублажать их она не собирается.
– И тем не менее завела себе любовника.
Боатти откинулся назад и сложил на груди руки.
– У нее был приятель. Спала ли она с ним, я не знаю.
– Но еще минуту назад вы произнесли слово «любовник».
– Слишком сдержанной, слишком застенчивой она была, чтобы такое обсуждать.
– Но вы-то, Джордже, уверены, что они спали? Она была привлекательной, следила за собой.
– А вы это заметили, комиссар?
– Я как-никак мужчина, Боатти.
– Вы находили ее привлекательной?
– Розанна Беллони была… Мне она казалась прекрасной.
Склонив голову набок, Боатти шумно сосал леденец.
– А из вас получилась бы великолепная пара.
Тротти отвернулся и уставился в окно.
– Вам так не кажется, комиссар?
– Синьорина Беллони мертва.
– Вы не ответили на вопрос.
– Я познакомился с синьориной Беллони в семьдесят восьмом году. Тогда со мной еще, так сказать, жила моя жена.
– Десять с лишним лет назад, комиссар. С тех пор…
– Другие времена, другие заботы… Кто был ее любовником?
– Вы решили найти ее убийцу, комиссар?
– Упрямый и невежественный – не забыли, Боатти?
– Упрямый, невежественный и раздражительный. И помимо всего прочего – лукавый, комиссар Тротти.
– Расскажите мне про ее любовника.
Боатти помотал головой.
– Мне она не говорила, кто он.
– А что она вам говорила?
– Розанна просто сказала, что у нее есть приятель – некий вероломный друг. Сказала, что он притворяется настоящим другом, а на самом деле ему нужно только ее тело. Чтобы делать с ним свое грязное дело.
– Так, значит, она все-таки с ним спала?
Боатти пожал плечами:
– Не знаю. Так далеко в своих рассказах она никогда не заходила. Но я что-то сомневаюсь.
– А где он теперь?
– Она мне сказала, что порвала с ним лет пять назад – а они к тому времени дружили уже лет десять.
– Он был женат?
– Разведен. И жил с сыном. О его жене Розанна никогда не упоминала. Хотя как-то сказала, что вполне понимает, почему та его бросила.
– Значит, они расстались в недобрых чувствах?
– Давайте по порядку. – Боатти поднял руку. – Она жила тогда на улице Мантуи. Их семье принадлежит там дом. Розанна с матерью занимала первый этаж. Сестра жила на втором, с отдельным входом… – Он помолчал. – Розанна переехала на Сан-Теодоро лет пять назад. А до этого жила с сестрой. Они жили раздельно, но, случись у той приступ депрессии, Розанна всегда могла бы за нею присмотреть.
– А как протекала эта ее депрессия?
– Пару раз я видел Марию-Кристину в «Каза Патрициа».
– Где?
– Ну в том заведении, куда ее поместили, – около Гарласко. Очень взвинченная особа. Сразу видно, что она сестра Розанны, но спокойствия Розанны в ней нет и в помине – разве что во время самых ее жутких беспросветных депрессий. Розанна, хоть и старая дева, но была очень женственной. Хорошо одевалась, следила за собой, как вы изволили заметить. Любила нравиться, ничто человеческое ей не было чуждо. Обожала детей и делала много добра людям. Мария-Кристина – а она лет на десять моложе Розанны – гораздо резче, гораздо мужеподобное.
– И малопривлекательна?
Боатти пожал плечами.
– Она могла бы быть привлекательной. Но теперь совсем стала сдавать. Сильно прибавила в весе. Розанна рассказывала, что ей давали что-то гормональное. И лоснящаяся, щекастая физиономия. Хоть бы подкрасилась – никогда. А вот же…
– Да?
– Он с ней спал.
– Кто?
– Возможно, это тянулось годами. Может быть, Розанна была сама во всем виновата. Отказывала ему в том, чего он так хотел. В физической близости мужчина нуждается столь же остро, как и в дружбе.
– Вопрос сложный, – сказал Тротти, почувствовав, как засвербило под языком.
– Может быть, Розанна просто не могла себя заставить.
– Что?
– Отдать ему себя – свое тело. Как-то раз – вскоре после похорон матери – Розанна пошла зачем-то наверх и застала сестру и этого человека – своего приятеля – в постели. – Боатти снова пожал плечами. – Это привело Марию-Кристину в жуткое исступление. Она бросилась на Розанну с ножом. Кое-как им удалось ее успокоить, но Розанна тут же окончательно решила, что самое время отправить ее в Гарласко. В «Каза Патрициа». А сама Розанна переехала жить сюда.
– Бедняга.
– Кто?
– Джордже, вы знаете, кто был этим человеком?
Боатти покачал головой:
– Его имя мне неизвестно.
– Благодарю за помощь.
– Но я знаю человека, кому оно может быть известно.
Городская башня«Осторожно, ведутся работы!»
Они шли вверх по Новой улице, которая мало-помалу начала оживать после продолжительного послеполуденного перерыва. Рабочие с пневматическими дрелями прокладывали в мягком грунте улицы узкую траншею.
– ЭНЭЛ проводит электрический кабель, – сказал Боатти и, сделав неопределенный жест, добавил: – А наша коалиция коммунистов и консерваторов выкладывает каменными плитами улицы, которые испокон веков были вымощены булыжником.
Пешеходами по большей части были туристы и приезжие, которые поглощали огромные порции мороженого и, не обращая внимания на производимый рабочими грохот, тщательно изучали витрины центральных магазинов, хотя большинство из них уже закрылось в преддверии феррагосто.[17]
Чтобы повернуть на улицу Кардано, комиссару и Боатти пришлось перешагнуть через натянутую над землей веревку.
Они вышли на Соборную площадь. Дорожного движения здесь не было. Не было здесь больше и Городской башни, и площадь поэтому казалась каким-то совершенно незнакомым местом – с иным освещением, с неопределенным будущим. Обломки сооружения увезли, и, кроме уцелевшего и патетически торчавшего рядом с собором основания башни, предупредительных флажков да оградительных барьеров, мало что напоминало здесь случайному прохожему о памятнике, который выдержал восемьсот с лишним суровых зим долины По.
– Восемьсот лет? – Боатти покачал головой. – Гораздо больше. Не исключено, что какой-нибудь епископ возвел башню еще в восьмом веке, когда Город и Церковь составляли единое целое. Позднее, во времена коммуны,[18] ее расширили и приспособили для нужд нарождавшейся буржуазии. Отсюда и ее название – Городская башня.
У подножия того, что некогда было башней, в знак памяти о четырех горожанах, погибших под ее развалинами, стоял пьедестал с мемориальной доской и несколькими венками.
– Я тогда находился на Новой улице – сидел и попивал кофе с одним коллегой, – сказал Боатти. – Не слышал ни звука. Пока не завыли сирены и не побежали люди.
Боатти улыбнулся. Он шел, засунув руки в карманы своих широких мятых брюк.
– Когда раздался грохот, две девушки пытались позвонить пожарникам. И тут на них обрушилось все здание.
– Говорят, винить некого. – Тротти положил в рот леденец. – Внутренние трещины, которые не выявил бы и рентген.
– И вы этому верите, Тротти?
– Башню, наверное, расшатала страшная прошлогодняя буря. Иначе с чего бы ей вдруг развалиться? Через восемь с лишним столетий.
– Итальянцы быстро постигают науку выживания.
Тротти остановился и взглянул на своего молодого спутника:
– Какую науку?
– А помните Джакомо Бони?
– Кого?
– В 1902 году Бони возглавлял инспекцию по надзору за состоянием архитектурных памятников в Венеции. Он-то и предупредил отцов города, что колокольня св. Марка вот-вот завалится.
– Вы что, пишете о нем статью?
– Отцы города должны были сделать выбор, и они его сделали. Убрали Бони и решили, что проблема снята. А через несколько недель, как нарочно, колокольня возьми и развались прямо посередине площади св. Марка.
Мужчины невесело рассмеялись и зашагали дальше.
На Соборной площади почти никого не было. Одинокий прелат в черной одежде и широкополой шляпе проворно вышагивал к зданиям курии. В руке он нес служебник.
Здание, к которому они направлялись, находилось на одной из узких улочек, спускавшихся от улицы Кардано к реке. Прежде там всегда была картинная галерея, но после облавы переодетых полицейских из «Костуме»[19] заведение закрыли, и оно шесть с лишним месяцев пустовало. Тротти слышал, что потом там открыл свое дело какой-то парикмахер из Парижа, но бывать внутри ему никогда не доводилось.
Снаружи стоял красный велосипед для прогулок по горам, горизонтальный руль которого чем-то напомнил Тротти коровьи рога.
