Оксана Обухова - Мисс Марпл из коммуналки
– Так вот подставку для лампы он мне обещал продать. Мы с ним еще в шестидесятом лампы вместе покупали, моя упала, подставка раскололась, а у него, говорил, где-то такая же завалялась… Черненькая такая, может, помнишь?
Но Танька уже практически не вслушивалась, поскольку магическое слово «продать» было произнесено в начале речи. Татьяна Петровна отступала в глубь квартиры, освобождая дорогу.
Темень узкой прихожей была густо приправлена запахом подгоревшей яичницы. Татьяна втянула живот, пропустила бабу Надю мимо себя и выглянула на площадку, прислушиваясь так, словно разговор велся не о покупке бесполезной лампы, а о продаже слитка золота. Оглядела лестницу и только после этого захлопнула дверь.
– Проходи, баб Надь. Только не прибрано у меня… Володька на работе, детей только что в школу выпихнула…
Мужа Володю Татьяна привезла себе из Клинского района, куда ездила с профтехучилищем на уборку моркови. Влюбилась в кудрявого тракториста и взяла с собой на московскую жилплощадь.
Сейчас семья работала на стройках – Володька всяческую экскаваторную технику освоил, – говорят, неплохо зарабатывал, но новой мебелью в квартире не пахло. Только подгоревшей яичницей и осыпающейся с потолка штукатуркой, поскольку жадна была Татьяна невероятно. И по причине скаредности все завтрашним днем жила. Копила.
Вот только спрашивается: зачем? Когда половицы под ногами ходят, как зубы от пародонтоза…
Татьяна провела гостью в комнату отца. Уставила одну руку в пышный бок, другой сделала круговой жест:
– Ищи. Где эта лампа. – И с горечью добавила: – Вот говорила ему: зачем тебе ремонт? Зачем? Все равно скоро съезжать… А он заладил одно: надо, надо, обои совсем ветхие. – И вздохнула прерывисто: – Вот, доремонтировался.
Дом Зубовых обещали пустить под снос уже лет двадцать. И все это время Татьяна Петровна жила на чемоданах. Уже двое детей на этих чемоданах выросли! А она все ждет и копит, ждет и копит…
И судя по тому, в каком состоянии находятся стены в прихожей – ужас, чернота одна, еще строителями называются! – Петр Авдеевич устал от серого уныния и разорился на дешевые обои в скупой цветочек.
А может, и не разорился, так как это вряд ли. Обои наверняка строительная семейка где-то притырила…
– А сами-то чего с Володькой не помогли? – оглядывая убогую инвалидскую комнатушку, про бурчала Надежда Прохоровна.
Татьяна Петровна выпучила глаза.
А были они у нее изумительные. Выразительно крупные, чуть навыкате и блестели замечательно – как новые оловянные ложки.
Жаль, что выражать таким глазам нечего. Кроме жадности да глупости…
– Дак есть нам время?! Володька на двух работах, я как проклятая пашу – и дом на мне, и халтуры!.. А он тут пристал: поклейте да поклейте…
– Бесплатно? – вставила между прочим Надежда Прохоровна.
Татьяна смутилась.
– А я и у себя не клею! – окрысилась. – Все равно съезжать! А обои мы ему принесли, вот!
– Ну ладно, Таня. Ты поищи, где лампа.
Татьяна рухнула на колени и, виляя полной задницей, устремилась под высокую кровать на сетке.
– Вот, – бормотала, – если только здесь. В шкафах-то я все проверила, там только тряпки.
«В шкафах» звучало громко. Единственный трехстворчатый шифоньер с поцарапанными дверцами наверняка давно и качественно обшарили в поисках возможного наследства.
Татьяна выудила из-под кровати внушительный деревянный короб, разверзла его пасть и загремела железяками:
– Так, это не то. Это не то… А это что? Не то.
Копалась долго. Рачительный батюшка ненужные приборы и предметы разбирал на части и скрупулезно трамбовал слоями.
– Нет ничего, – разродилась наконец с неподражаемым огорчением и понуро села перед коробом на попу. – Баб Надь, а дорогая хоть подставка-то была?
– На сто рублей сговорились.
– А-а-а, – заунывно протянула жадина и на карачках побежала к тумбе под телевизором «Рекорд». – Может, тут упрятал?
– Да вроде бы он говорил, что в гараже она, – «припоминая», проговорила баба Надя.
Татьяна кряхтя поднялась с колен и суетливо забегала оловянными глазками.
– В гараже? – переспросила тихо, как будто чиновники из муниципалитета, пришедшие отнимать родной гараж, уже стояли под дверью.
– Сходи, Таня, посмотри. Я тебе сто пятьдесят рублей дам, уж больно к старой лампе привыкла.
Борьба между жадностью и нежеланием привлекать внимание к незаконной недвижимости происходила недолго.
– Сто пятьдесят?
– Ну, двести!
– Пойдем. Татьяна повернулась к гостье широкой спиной и отправилась в свою комнату менять ночную рубашку и халат на джинсы и свитер.
По дороге к незаконной недвижимости Татьяна, обрадованная перспективой легко заработать двести рэ, разоткровенничалась:
– Я этот гараж сдавать хочу. Отец уже и нанимателя нашел, – пыхтела на ходу, и глаза-ложки – а может, даже черпаки – оживленно посверкивали. – Вроде под склад какой-то. Деньги, они, баба Надя, никогда лишними не будут…
– А кому сдавать? – вроде бы безразлично поинтересовалась бабушка Губкина.
– А кавказцам каким-то. Они уже у Смирновых склад организовали… А я что – хуже?
Если бы не исключительная полосатая шапочка, мелькнувшая на фоне гаражной стены, Софью Тихоновну Надежда Прохоровна не узнала б ни за что. Великоватые Клавдиины сапоги изменили походку, горделивая посадка шеи упряталась под горб заскорузлого плащика…
Надежда Прохоровна опустила руку вниз вдоль тела и сделала товарке незаметный знак ладонью. Мол, уходи, не попадайся на глаза…
Софья Тихоновна посмотрела на подружку с каким-то первобытным ужасом, попыталась объяснить что-то глазами, но та, повторив жест, так дернула подбородком, что Софу буквально сдуло за гаражи.
Прятаться на этой плешивой местности было категорически негде. Только в углу, образованном стойкой и планкой гигантской буквы «Г».
Из этого угла неслись нескромные мужские баритоны.
– О, – сказала Татьяна, – уж с утра начали!
И ходют все, баб Надь, и ходют, куда только милиция смотрит!
Бранящиеся мужики, словно расслышав упоминание всуе карающих органов, моментально затихли.
Татьяна отшвырнула ботинком залетевший под дверь гаража клочок газеты, недолго помучилась с вполне приличным навесным замком и распахнула створки:
– Входи, баб Надь. Смотри, где тут твоя лампа.
Если бы не внушительные накопления хлама, разложенного вдоль стенок, гараж можно было бы назвать довольно прибранным. Вся рухлядь рассортирована на горки: картон, газеты, стопочки выброшенной кем-то на помойку марксистской литературы с бантиками бечевочек поверху. Ящики с пыльными некондиционными бутылками и банками. Тулупы и телогрейки под верстаком. На верстаке тиски и жестянки. В углу коробка, аккуратно зашторенная раскрытым журналом «Огонек».
Надежда Прохоровна вошла в гараж, Татьяна, привлеченная глянцевым блеском «Огонька», сунула нос в угол. Сняла журнал и разразилась:
– Вот тихушник! Водку спрятал! От родной дочери, от зятя – в гараже!
Надежда Прохоровна подошла ближе, глянула Татьяне через плечо: в плотном картонном ящике стояли шесть разнокалиберных бутылок, под горлышко заполненных бесцветной жидкостью.
Насколько разглядела – все с водочными этикетками, одна так вовсе – «Абсолют».
Но впрочем, вряд ли. Рядом с коробкой стояла пустая пластиковая канистра, на горлышко канистры была надета зеленая пластмассовая воронка.
Тут и разливали, поняла Надежда Прохоровна.
Татьяна между тем не поняла ничего. Выдернула из коробки закамуфлированную под изморозь бутылку «Абсолюта», свинтила пробку, понюхала, смочив, лизнула палец:
– Водка. Или спирт. Разведенный.
Надежда Прохоровна пихнула ногой пустую канистру и тихо буркнула:
– Не водка. Отрава.
– Ой! Тьфу! – Отплевываясь, Татьяна таращилась на бабушку Губкину. – Баб Надь, ты что?!
– А то, – нравоучительно протянула бабулька. – Помнишь, от чего отец помер?
– О-о-ой, – присела малярша на табурет у верстака. – Ой, точно-о-о… – И выпучилась пуще прежнего. – Так ты, баб Надь, ты что… Он сам, что ль, отравился?!
Получалось – сам. Достал где-то технический спирт в пластмассовой канистре, сам разбавил, сам разлил, сам – умер.
Эх, жадность человеческая! Дети – ироды, не помогли отцу обои поклеить, да и тот хорош – сам помер и еще трех человек в могилу прихватил.
– Да где ж он эту гадость-то взял?! – убивалась Татьяна. – Баб Надь, он ведь издалека эту канистру приволочь не мог! Он буханку хлеба и кефир еле до дому приносил! А тут – восемь литров!
– А ты подумай, – хмуро предлагала отставная крановщица.
– О-о-ой, – голосила сиротинушка. – О-о-ой! Да выбросить эту гадость, и вся недолга! – и потянулась к канистре.
