Фридрих Незнанский - ...Имеются человеческие жертвы
— Но кому, кому это все надо? — спросил один из студентов, сидевший на подоконнике, и все засмеялись.
И светловолосый человек, видя устремленные на него ждущие молодые глаза, чуть улыбнулся и продолжил:
— Власти пуще всего хотят избежать массовых забастовок и акций протеста. Сейчас здешним правителям это — как нож острый. Ну и срываются на то, что им привычнее всего. На насилие. Опыт есть опыт, стереотипы вещь нешуточная. Да вот беда — момент не позволяет. Вынуждены учитывать. Понимают: сейчас прямое насилие может оказаться и палкой о двух концах. Как-никак на носу выборы. Идет борьба за голоса. А избиратель почему-то не всегда приходит в восторг, когда его лупцуют дубинкой по голове.
— А что, никак нельзя иначе, что ли? — снова спросил тот же дотошный, но наивный студент.
Владимир Михайлович не удержал улыбки и тоже рассмеялся:
— Понимаете, это такое расщепление сознания. Когда разум вроде бы удерживает в рамках приличия, а подкорка подзуживает и толкает хвататься за дубинку и пистолет: зачем какие-то антимонии, лишние сложности, если имеются в арсенале старые, веками испытанные методы? Вспомните девяносто третий. Неужто непременно надо было доводить ситуацию до пальбы из танков? У них логика простая: если можно Москве, почему нельзя нам?
— То есть все-таки это Платов, да? — уточнил тот же вихрастый парень.
— Я не стану называть кого-то конкретно, — энергично помотал головой их старший собеседник, доцент кафедры социологии и политологии Владимир Русаков. — Мы должны всегда помнить о презумпции невиновности. Я говорю лишь о принципиальной модели. Так что давайте без имен. А если рассуждать строго и логично — для Платова такая публичная расправа над молодыми избирателями на глазах у всего мира сейчас была бы чистым самоубийством. Так что я скорей исключил бы такой вариант...
Студенты разочарованно загудели — хотелось иметь перед собой конкретного противника, конкретных виновников. А «коммуняка» Платов, купавшийся в роскоши на глазах у всего бедствующего города, лучше всех подходил на такую роль. Но Русаков не дал выплеснуться бунтарским порывам.
— Повторяю в стотысячный раз: мы должны мыслить и действовать только в рамках закона! Но то, что кому-то здесь наверху явно неймется скомпрометировать демократические силы — и ежу ясно. Зачем? Чтобы, прикрываясь доходчивыми фразами, подавить наше сопротивление коррупции и олигархии. Чтобы довести дело до конца и взять под свой полукриминальный контроль огромный промышленный регион.
— Ну а сами вы все-таки знаете, кто отдал приказ отбить у нас охоту становиться в пикеты? — настаивал задавший предыдущий вопрос.
— Нет, не знаю! Но то, что сегодня произошло, — чистейшей воды провокация. В ее хрестоматийно-классическом виде. Мы были все-таки слишком беспечны. Наверняка в колонны студентов, в наше мирное, но, прямо скажем, возбужденное и взрывоопасное шествие, просочились чужие люди...
— Ого! — зашумели ребята. — И кто же это, как вы думаете?
— Не будем спешить, — поднял руку Русаков. — Запомните: они там нас сейчас именно на несдержанности и надеются подловить. Спрашиваете, кто такие? Отвечу. Отчасти намеренно «засланные казачки», отчасти просто шпана. Возможно, затесались и пьяные студенты из других вузов, которых кто-то не поленился накачать средь бела дня. Скажу больше, я даже видел их сегодня днем... сумел выделить и запомнить несколько очень странных физиономий. Легко допустить, что именно они сыграли предназначенную им роль запала...
— А там и орудие пролетариата могло пойти в ход, — кивнул один из парней. — Ну и много еще чего... Вот «омоны» и оборзели. А что? Запросто!
— Поймите, ребята! Чтобы оправдаться перед населением и объяснить случившееся, властям теперь позарез надо будет представить нас и наше движение как взбесившуюся неуправляемую ораву, как социально опасное разъяренное стадо. Они такого момента давно ждали. Ну ничего, — убежденно тряхнул головой Владимир Михайлович. — Ничего! Мы все засняли на видео, работали операторы и областной студии, и с Российского телевидения, и с НТВ. Если эти кадры не вырежут в Москве, о том, что случилось здесь, уже сегодня вечером узнает вся страна и весь мир. А мы завтра же предельно внимательно просмотрим все наши записи, скопируем и передадим в прокуратуру. Нам будет что ответить и что показать, чтобы выдвинуть отцам города встречное обвинение. Мы не нарушили закон ни в одном пункте. Демонстрацию разрешили в правовом отделе мэрии. Так что на сей раз кое- кто, кажется, здорово оплошал... Все уяснили? Тогда, ребята, будем прощаться, мне пора. Надо еще успеть до полуночи смотаться в несколько общежитий — и к политеховцам, и к агротехникам... Им, кажется, всыпали даже щедрее, чем остальным.
— А нам что теперь делать?
— То есть как — что? — опешил Владимир Михайлович. — Сидеть тихо, думать, грызть гранит, зализывать раны и ждать дальнейшего развития событий. В общем, как завещал классик, учиться, учиться и учиться... И помнить: такие провокации всегда устраиваются с прицелом. С тонким расчетом на шальные мозги и неустойчивость молодой психики. Сейчас они пристально следят за нами, за нашим «Гражданским действием». Так что всякая наша ошибка неизбежно обернется против нас. Нельзя, чтобы нас выставили архаровцами, которые сами напросились на зуботычины. Ну, все. Счастливо, ребята!
Он поднялся и начал протискиваться к выходу, стараясь не наступить на сгрудившихся на полу, — высокий, статный, с копной легких светлых волос на голове.
— Подождите, Владимир Михайлович! — Трое студентов, в том числе и длинный вихрастый Николай, устремились за ним. — Мы проводим вас.
— Да бросьте вы, — чуть нахмурившись, отмахнулся он. — Вот еще глупости! Тут ехать-то всего минут двадцать...
— Нет-нет, — возразили взявшиеся быть провожатыми своего лидера, — город большой, а ночь, знаете... темная.
Все четверо вышли за дверь, и тут же в комнате вновь поднялся гвалт и крик.
11
— Ну что, слыхали?!. Конечно, Русаков прав — пылко восклицала одна из девушек. — Тысячу раз прав! Мы не должны подставляться. Не имеем права!
— Конечно, Платову того и надо! Ему бы только «Гражданскому действию» напакостить. Особенно теперь, перед выборами. Знает же, что мы решили агитировать и голосовать против него...
— Да на них можно просто в суд подать! И на премьер-министра, и на Платова, и на мэра! За нарушение прав человека, за попрание Конституции! А еще — за ущемление в праве на образование! — звонко выкрикнула одна из девушек, маленькая и хрупкая, с гневно сверкающими огромными темными глазами.
Несколько человек засмеялись:
— Молодец, Лизка! Красиво излагаешь. Только, девочка, держи карман шире — так прямо они и разбежались... Кто мы такие, чтоб им отвечать нам из своих кремлей и особняков?
— Тут и вопросов нет, — кивнул один из парней. — Чего далеко ходить? Взять хотя бы нас с Сажневым. То, блин, ночами вагоны грузим, то мясо на третьем хладокомбинате таскаем. Старики на пенсии. Пенсии — пшик... Если столько теперь за общагу платить, за буфет — значит, все. Бросай учебу, и ту-ту домой! А дома работу хрен найдешь. И чего делать? На гоп-стоп? А у меня, между прочим, медаль золотая.
— Вот и продай свою медаль! — покатились со смеху двое с перевязанными головами, которых языкастые приятели уже назвали «кровными братьями». — Золото в кармане, а еще прибедняется!
— Вам шуточки... А что правда делать-то?
— Главное, не дергайся, — невесело усмехнулся тот, кого говоривший назвал Сажневым. — Учебу не оплатишь, общагу не оплатишь — сами выпрут. А там уж за любимым государством не заржавеет. Завтра же повесточка — и пишите письма: военкомат, и будь здоров — ать-два! К «дедам» на шашлык. Или куда-нибудь в тмутаракань — конституционный порядок поддерживать. Чтоб, чего доброго, тмутаракань не откололась.
— Вот-вот, — подхватила пылкая девушка. — Выходит, жить как люди должны теперь только богатые. Грызть гранит — только богатые. Значит, и после самая лучшая работа у кого будет? А кто у нас самые богатые? Жулики да бандюги.
— Что-то в общагах я богатых не встречал, — заметил один из студентов.
— И не встретишь, — усмехнулся один из студентов. — Чего им тут делать? Богатые квартиры да комнаты снимают. За баксы.
— Ага, а нам — хоть подохни.
Все смолкли. Спорить тут было не о чем, да и спорить никто не собирался. Новое постановление касалось их всех, лишая маломальских шансов на продолжение учебы. А значит — на мало-мальски сносное будущее.
Напряжение постепенно спадало.
— Привилегии, привилегии... — вновь и вновь раздувала угольки дискуссии неугомонная девушка Лиза. — Сколько копий поломали, все уши прожужжали... Боролись!.. А уж тельняшки на груди рвали!.. Социальная справедли-ивость!.. Мы, демо- кра-аты! А где она, демократия? И какая лично мне разница, кто мне судьбу корежит —партийная тварь или блатная? Суть-то одна!
