Сергей Валяев - Атомный П - Ц
Я бы их пожалел, да ничего им эта жалость не дала бы. С помощью двух еще крепеньких стариков труп был занесен в дом. Хозяйку дома успокоили соседки стаканом первача, и мы смогли с ней поговорить. Прозывалась она Трюмкиной Анной Семеновной, сорока пяти лет, дом достался от покойного муженька, с Карповым Наум Наумовичем знакомство завела по симпатии, работала в буфете, чем он занимался ей неведомо, наезжал раз в недельку, отдохнуть душой и телом, да в баньке попариться; мужик-то был добрый и не жадный был, был-был, ох-ох, касатик ты ж мой… — Всегда один наезжал? — Один-один. — Вы уверены? — и показываю фотографию господина Нестерового. — Знакомый, — рассматривает фото. — Я его видела, а вот где видела? — Надо вспомнить, Анна Семеновна. — Вроде он, только тут он какой-то староватый, что ли, — рассуждает. — В буфете и видела, — говорит. — И одного, и с Наумом захаживали. Коньячку вовнутря и начинай говорить про этих, про картавеньких. «Староватый», это меня задевает, но не настолько, чтобы обратить на это внимание. Задаю вопросы о школьном ранце? Откуда он и почему хранился в доме? И что сказал Карпов, когда приехал за ним? По словам хозяйки, Наум за последние две недели взвинченным штопориком ходил, неприятности, говорил, на работе; а ранец привез, дай Бог память, как дня три назад. Не удивилась — у Карпова в дому свое местечко, там книжки, газеты, патроны для ружья. — Где это местечко? — Там, — указывает на лестницу. — На втором этаже. — А что он говорил, — напоминаю, — в последний раз? — Что говорил? Еду, говорит, вызывают срочно. — Куда? — Да в Москву, — отвечает простодушная женщина. — Куда ж еще? Действительно, в нашу белокаменную ведут все дороги. Это становится интересным. Не найдем ли мы ответы на некоторые наши вопросы, взошедши на второй этаж? По крутой скрипучей лесенке поднимаемся наверх. Включаем свет — и… Я готовился увидеть, что угодно, но обнаружить на высохших бревнах глянцевые плакаты, рекламирующих неонацистское движение в России, простите-простите. Крепкие фотогеничные «арийцы» в черной форме выбрасывали руки в приветствии и с зоркой пристальностью всматривались в неопределенное будущие. За их спинами то ли пылали радикальные мировые пожарища, то ли восходило солнце нового порядка. Я выматерился: этого нам еще не хватало для полного счастья — коричневой чумы. На столе валялись книжечки идеологов этого движения от Гитлера до некто Артура Барашкова с политическим памфлетом: «Как очистить святую Россию от…» далее шло перечисление народов и народностей, которые, как я понимаю, мешали чернорубашечникам обустроить нашу державу для полного ее процветания. Комментарии, как говорится, излишни. И еще нами был обнаружен опус: «Истинные арийцы: опыт оккультной культуры» такого же автора — Барашкова А.А. Чтобы получить ответ на вопрос: к кому так поспешал со школьным ранцем, набитым долларами, секьюрити, я и Полуянов провели в комнате около двух часов, перерыв ее, как старый комод. И ничего не обнаружили. Очевидно, Наум Наумович придерживался законов строгой конспирации. — Ладно, — сказал я, пряча в куртку книжульки Барашкова. — Артурчик нам поможет. Прибывшая по нашему вызову оперативно-следственная группа позволила мне и Полуянову покинуть деревеньку, уже спящую в полуночной тьме. Кто мог подумать, что зараза проникнет даже сюда, в эту таежную залежь? Единственное объяснение: больное общество — больные идеи — больные люди. Через два часа я знал практически все о господине Артуре Артуровиче Барашкове. Был он выпускником Литературного института 1980 года, в годы застоя публиковал в газете «Правда» этюды о родном крае, потом увлекся национал-социалистическими идейками и, видимо, скоро посчитал, что высшей силой на него возложена мессианская роль в качестве пропагандиста этих идей. В четыре часа утра, когда меня все-таки поселили в гостиничном номере «Снежинска», я лег на поскрипывающую койку и пролистал опусы страдальца за русский народ. Я бы посмеялся над псевдонаучным бредом, утверждающим ярый расизм, веру в превосходство славян и мистицизм, однако факт, что продукция с агрессивной галиматьей расходится пятидесятитысячными тиражами, мешали мне в этом. Например, по утверждению автора, уничтожение людей, и прежде всего евреев, в концлагерях — это было возрождение ритуала приношения человеческих жертв для задабривания древнегерманских богов, что вполне отвечало требованию времени и логическому дару великого фюрера. Как надо относится к подобным выкладкам? Я закинул печатную ахинею под кровать и, засыпая, решил, что наша встреча с гражданином Барашковым неизбежна, как восход солнца.
До вылета в столицу нашей родины я вместе с Полуяновым успели посетить городскую квартиру господина Карпова. Там проживала его болезненная тридцатилетняя дочь с ребенком. На сообщение о гибели отца женщина с некой задумчивой рассеянностью проговорила: — Отмучился, сволочь. Теперь квартирка наша, — и поцеловала в лоб девочку, похожую сморщенным рахитным личиком на обезьянку. В убогой комнатке, где проживал Наум Наумович, наблюдался солдатский порядок и не было никаких признаков идей национал-социализма. Мы задали несколько вопросов дочери и после безличных ответов удалились прочь. — Нет, никого он сюда не приглашал, — сказала женщина. — Нет, ничего не знаю. И мы ушли в размышлениях о том, что совсем недавно господа Карпов и Нестеровой обтяпали самую выгодную сделку в своих комковатых жизнях, толкнув за общие пятьсот, наверное, тысяч долларов ядерный ранец, но не они нашли ни душевного, ни телесного успокоения: один уже разлагается на столе мертвецкой, а второй готовится к этому малопривлекательному действу с одной только разницей — мечтает утащить за собой все человечество. — Так, — рассуждал я, — если приезжал покупатель, то был он на машине. — И что? — И уехали они вместе, — предположил. — Три тысячи километров за трое суток. Думаю, они уже в Москве. — И что? — повторил вопрос Полуянов. — Что-что?! — возмутился. — Они там, а я тут, крути веселее баранку, шофер! — А Мстислава? — вовремя вспомнил старший лейтенант. — А что Мстислава, — пошутил я. — Пусть добирается на перекладных. Конечно же, мы перехватили девушку у подъезда академического дома и помчались на аэродром. Мстислава без эмоций созерцала таежный ландшафт и не поддерживала разговор. Была серьезна и походила на абитуриентку, которая робела перед экзаменами. — Не бойся, — брякнул, когда мы прибыли в аэропорт. — Я с тобой. — А я и не боюсь, — и посмотрела на меня так, что я почувствовал себя полным олухом. Не учусь на своих ошибках, вот в чем дело, не учусь и не хочу. По причине самовлюбленности и собственного устойчивого критинизма. С какой кстати решил, что нравлюсь девушке? Она мне — да, а я — ей? — Счастливого пути, — пожелали нам у трапа. — Не упадите. Я посмеялся: спасибо за такое своевременное пожелание, дорогой друг Полуянов, уж постараемся как-нибудь долететь до родной до столицы. Потом был полет у облаков, Мстислава отстраненно смотрела в иллюминатор. На его фоне прекрасный профиль девушки был точно нарезан на стекле. И казалось, что она недосягаема для меня, суетного охотника за призраками. И только когда наш лайнер заметно клюнул носом, идя на посадку, Мстислава спокойным и глуховатым голосом спросила: — Можно остановиться у вас, Саша?…Москва встречала нас теплынью «бабьего лета». Тяжелый и мощный гул самолетов ниспадал гигантским звуковым парашютом в осенний день. На платной автостоянке меня и юную спутницу поджидал джип, пятнистый от мокрых листьев. — А я думала, они нарисованные, — заметила Мстислава. Она не хотела останавливаться у тетки по той причине, что старая родственница была необычайно сварливой и могла, кого угодно свести в могилу. По утрам она прятала от домашних шоколад и сгущенное молоко — в целях экономии. И очень нервничала по поводу постоянных кризисных ситуаций, как в мире, так и в стране. И в результате нажила неприятную желудочную болезнь. Навестить тетку, поговорить по душам, посочувствовать — это, пожалуйста, но проживать под одной крышей какое-то время… Не знаю, насколько была правдива девушка, но меня подобное развитие событий устраивало. По дороге мы договорились, что я отвезу Мстиславу к родственнице, там она побудет до вечера… — Да, если вдруг задержусь на работе, — и передал ключ от квартиры. Смело въезжай и чувствуй себя, как дома. — Да? Я хотел было познакомиться с тетушкой и поспрашивать ее о бывшем супруге Карапове, вдруг сообщит нечто удивительное, да Мстислава отговорила — они не живут вместе уже лет сто и не имеет смысла волновать больную. Когда мы расстались у открытой двери квартиры любимой тетки, я прыгая по лестнице через три ступени, как никогда был уверен в самом себе: вперед-вперед, menhanter, все народы мира смотрят на тебя! Впрочем, народы мира меня интересовали меньше всего, меня манили красивые глазища! Боевые же действия начал с посещения квартиры господина А.А. Барашкова. Проживал он у знаменитых трех вокзалах в шлакоблочной башне с одним подъездом, из которого тянуло общественным сортиром. Маленькая испуганная женщина-пичужка с пучком немытых волос, открывшая дверь, назвалась женой идеолога. Сам супруг доблестно отсутствовал. Я продемонстрировал его мятые опусы и признался, что проездом в столице и мечтаю получить автографы от Артура Артурьевича самолично. — Поищите в типографии, — поверила жена почитателю таланта ее мужа, кажется, «Красный пролетарий». «Красный пролетарий» так «Красный пролетарий», сказал я себе, хотя на самом деле черт знает что, если с его издательских машин выползает такая макулатура… Не буду подробно рассказывать о своих поисках неонацистского идеолога на пролетарском предприятии. Такого количества книжных кирпичей сразу и в одном месте я не видел никогда в жизни. Это была рукотворная лавина, которая в скором будущем вот-вот обрушится на головы доверчивым читателям — почти в буквальном смысле этого слова. Маленького и тщедушного философа в очках и потертых джинсиках я обнаружил на огромном складе комбината в укромном уголке, где он и два еще таких же заморыша вычитывали гранки очередного шедевра. Убедившись, что передо мной тот, кого ищу, без лишних слов цапнул за шиворот и, подняв на уровень своих глаз, поинтересовался в культурной форме, где я могу найти руководителей движения? — Не имеете права! — взвизгнул Артур Артурович, дрыгая ножками, как ребенок. — Кто вы такой? — Вышибу мозги, — перешел на более грубый тон. — Где ваши фюреры, козлы? И не обратил внимания, как один из пришибленных национал-социалистической идеей сбежал с корректорской. — Так я не понял, козлы еще раз, где найти ваших фюреров! — продолжал наступление. Придушенный любомудр Барашков трепыхался под моей рукой и ничего не мог сказать внятного. Наверное, ему было трудно полемизировать в таком подвешенном состоянии? Потом я услышал цокот подков по бетону: на помощь работникам умственного труда спешили два чернорубашечника в форме военизированного штурмового отряда SS. Они были крепкие малые, в них чувствовалась спортивная выправка, но молодость есть молодость. Я решил, что одного из них можно временно исключить из жизни. Кинув Барашкова на пачки макулатуры, я прервал бег первого «наци» ударом ноги в пах. Говорят, такая лечебная процедура часто бывает необходима в экстренных случаях. От такого оздоровительного мероприятия боец скрючился до эмбрионального состояния и рухнул на пол. Его товарищ по оружию не успел понять, с кем имеет дело, и попытался ткнуть меня рукой. Я перехватил ее и вывернул так, что перед глазами моего оппонента, очевидно, поплыли кровавые рунические символы, если судить по его вою. Когда человеку больно, то он, как правило, готов к конструктивному диалогу. Через минуту я уже знал, где куются атлетические кадры штурмового отряда «Volf». — «Волк», что ли? — уточнил я. — «Волк»-«Волк», — подтвердил юнец, уже находящийся в моем джипе. — Ну посмотрим, какие вы «волки»? — резюмировал я. — А у нас старший Макс, — решил предупредить мой новый друг, — мастер спорта по борьбе. — Надо же и я мастер спорта, — усмехнулся. — Только по стрельбе. Атлетический клуб по интересам находился в небольшом уютном районном стадиончике «Авангард». По еще травяному полю метались юные футболисты. В секторе для прыжков пружинили молодые спортсмены, похожие на кенгуру. Лозунг на кирпичном здание утверждал, что спорт и молодость есть грядущее России. С этим я был согласен, и поэтому предупредил нового друга, что его будущее находится в его же руках. Меня прекрасно поняли, и мы поплелись в помещение стадиона. Там было безлюдно, пахло искусственной кожей, фальшивыми кубками и пылью на спортивных стягах. Пройдя по коридору, остановились у двери с табличкой «Тренерская». — Макс, меня убьет, — сказал мой спутник. — Не успеет, — пошутил, — это лучше сделаю я, — и чужим телом открыл дверь. «Тренерская» соответствовала своему названию: дешевенький стол, ряд стульев, полки с алюминиевыми и стеклянными кубками, на стене карта Московской области. За столом находился упитанный увалень в полтора центнера весом. Ничего не указывало о его принадлежности к современным «наци», разве только маленькие усики «а la Hitler». Сказать, что Макс удивился, это не сказать ничего. Его челюсть отпала и он был похож на борца «сумо» против которого вышел на ковер орангутанг во фраке. Чтобы не возникало никаких иллюзий касательно меня, я ребром ладони срубил своего молоденького спутника, а затем, совершив балетно-спецназовский оборот вокруг себя, нанес удар ногой в голову с гитлеровскими усиками. Хлюпающая кровью туша обвалилась подобно тому, как обрушиваются поселки городского типа. — Эй, старшой, ты готов к диалогу? — поинтересовался, когда мастер спорта по борьбе начал подавать признаки жизни. — Сука, я тебя сделаю, — нет, не был готов. — Макс, будь проще, — участливо обратился к дуралею. — Меня интересует информация, тебя — не только твое здоровье, но и жизнь твоих будущих детей. Выбирай, — и навел на пах туши пушку «Стечкина». — Отстрелю! Считаю до трех! Что там говорить, трудно найти желающих лишиться природного богатства без анестезии. По этой уважительной причине Макс согласился на сотрудничество, признавшись, что он только мелкая сошка в Движении. Его дело готовить молодые спортивные кадры к борьбе за чистоту расы. Основные же силы Движения находятся на спортивной базе «Трудовые резервы», что в пятидесяти километрах от столицы, и показал отметку на карте Московской области. И назвал фамилию «оберфюрера» — Рюриков. Посоветовав на прощание мастеру спорта из «Авангарда» забыть обо всех неприятностях, я выехал в областной «штаб партии», где надеялся обнаружить следы господина Нестерового, которого, без всяких сомнений, национал-социалисты решили использовать в своих корыстных целях. Джип уверенно летел над скоростным шоссе. Я чувствовал, что дальнейшие события будут развиваться стремительно, как праздничный огонек по бикфордовому запалу. Редко ошибаюсь в своих предчувствиях, вот в чем дело. Увидев ржавую трафаретку «Спортбаза „Трудовые резервы“ — 2 км.» вырулил внедорожник под тяжелые лапы елей. Проверил АКМ и боекомплект к нему. Меж деревьями бродила тишина с осенне-рыжеватым свечением. Плавал запах теплой еще земли и древесины. То ли вечная природа благоприятно действовала, то ли предчувствие ближнего боя волновала кровь, но чувствовал себя превосходно. Вперед-вперед, без страха и упрека, menhanter! Короткими перебежками приблизился к зоне повышенной опасности. Пал в траву, пропахшую полынью и солнцем. На флагштоке обвисал, как трусы, черный стяг с руническими символами. У кирпичного здания молодые люди в защитной форме готовились, кажется, к соревнованиям по стрельбе. Курсировали автомобили. Во всей атмосфере этого подозрительного спортивного уголка чувствовалась некая нервозность. Скоро часть отряда загрузилась в джипы и укатила выполнять поставленные боевые задачи. Парадом командовал крикливый коренастый мужичок в форме штурмовых отрядов. Я понял, что это и есть господин Рюриков в звании «оберфюрера», который сможет помочь мне. Когда наступило сравнительное успокоение: по дорожкам бродили только два ленивых бойца, я начал движение. Петляющим шагом приблизился к первому чернорубашечнику. Запах грошового одеколона-уникса буквально сбивал с ног. Пришлось задержать дыхание, а после резким движением прихватить шею врага удушающим приемом. Он хрипнул от удивления — хрустнули коралловые шейные позвоночки… Его товарищ оказался также неспособен защитить не только великие идеи нового порядка, но и свою малокалиберную жизнь. Потом пробираюсь по стенке к двери, проникаю в здание, легким быстрым шагом прохожу по длинному коридору. Звуки телевизора в предбаннике «Дирекция» привлекают внимание: штурмовик с мощным бритым затылком с увлечением смотрит детский сериал о животных и жует яблоко. Фруктовый витаминизированный шар оказался последним в его мимолетной и, точно, неправедной жизни: жестокий удар приклада АКМ выплеснул из затылка мозговую кашу, похожую так на яблочную жижицу, которой хлопотливая мама кормила когда-то любимого и обожаемого бэби. Предсмертная судорога пробивала тело охранника, а я уже рвался в кабинет, где проходило как бы производственное совещание. Только вместо ручек и карандашей у присутствующих обнаруживалось автоматическое оружие. Обстановка вынуждала работать в режиме максимальной жестокости и расстреливать всю живую силу противника. Времени и возможности проводить просветительскую беседу на эстетические темы у меня не имелось. Обработав плотным свинцовым огнем пространство кабинета, я предусмотрительно сохранил жизнь «оберфюреру» Рюрикову, сидящему по центру стола. И пока из пяти соратников по общей борьбе чавкала кровь, я задал ему несколько вопросов. Увы, мой собеседник находился в шоковом состоянии. Пришлось нанести ему удар в голову, а после подхватить обмякшее тело и волочь на себе, как мешок с картофелем. Мое отступление прошло благополучно: желающих вести бой не встретил, возможно, их уже и не было? Запеленав Рюрикова, я кинул его на заднее сидение джипа. Полдела было сделано, теперь оставалось только разговорить «оберфюерера». Главное, чтобы не был чересчур идейным. С такими много мороки: молчат, пока всю кровь не попортят своим доброжелателям. Проехав несколько километров по трассе в глубину области, я нашел удобный спуск к дикому бережку местной речки — удобный для душевного разговора. Когда вытащил из джипа живой куль, увидел, что «оберфюрер» Рюриков настроен весьма агрессивно: он корчился на земле и требовал к себе внимания. Что такое? Я вырвал из его глотки кляп и услышал такой мат-перемат… Чтобы успокоить оппонента, уронил его, надрывающегося в оре, в речку. И воды с примесью ртути, серной кислоты и свинца объяли последователя фашистской идеологии. После того, как он поплавал лицом ниц вместе с золотыми рыбками, я задал интересующий меня вопрос об ученом, прибывшем из далекого городка Снежинск. Знает ли он его? Если не знает, тогда кто может знать? — Да, пошел ты… Как и подозревал: напоролся на идейного. Пришлось проверять его мировоззренческую закалку ударом приклада АКМ по коленной чашечки — левой. Это больно и неприятно даже для фанатиков лучезарной идеи «ледяного мира» и «полой Земли». — Ну? — спросил я, когда строптивец прекратил кататься по бережку. — Не слышу положительного ответа? — Что надо, сука? — прохрипел. Я повторил вопрос, пропустив мимо ушей оскорбление. Когда человек находится в таком критическом положении между небом и землей, то ему не до высокого слога, это правда. — Ничего я не знаю, — взвыл «оберфюрер». — Ни про кого. — А кто может знать? — Что знать? — Что-нибудь знать? — Не знаю. Я понял, надо мной издеваются и нанес процедурный удар по коленной чашечке — правой. Для гармоничного развития личности. Все тем же прикладом АКМ. Да, не каждый день выдается таким плодоносным на кровоточащие и визжащие тела. Меня можно обвинить в жестоком обращении к животным. Однако выбирать не приходиться: вспухнуть на ядерном облачке перспектива малопривлекательная. Хотя в нашей современной истории такое однажды уже случалось лет десять назад. И что? А ничего: народ встретил уникальный эксперимент первомайскими демонстрациями, песнями, детьми на плечах, плясками под каштанами и здравницами в честь державных естествоиспытателей. И это правильно — если не мы, то кто? Перевернет вверх тормашками заплесневелый мирок сопливого филистерского счастья. Не привык наш человек жить в раскормленном благополучии, скучно ему, душа болит и ноет, и хочется залить ее родной да отколоть такую феерическую крамолу… — Ну как жизнь? — поинтересовался здоровьем своего недруга, клацая затвором автомата. Ничто так не бодрит, как монокль дула автомата ижевского самородка Калашникова. Вдруг появляется страстное желание: жить и жить, и верить, что тот, кто готов спустить курок, человек милосердный и с ним можно договориться. Вероятно, «оберфюрер» наконец понял, что со мной лучше заключить договор и жить, чем плавать питательным кормом для рыбок. И признается, что на все мои вопросы ответ получу от партийного казначея Шпеера. Как-как, удивляюсь я. Шпеер, это такая фамилия, а что такого? Нет, ничего, говорю, посмеиваясь такой нелепицы: «Шпеер», а заведует партийной кассой исступленных антисионистов. Ну и ну, чудны дела твои, Господи! Точный адрес партийной кассы мой очередной друг Рюриков не знал, но признался, что однажды посещал подозрительную квартирку и, кажется, помнит ее местоположение. Приятно иметь дело с человеком, идущим тебе навстречу. Правда, возникли проблемы именно с движением «оберфюрера», он жаловался на боли в суставах и делал вид, что разучился ходить вовсе. Короче, решил воспользоваться удачной ситуацией. Пришлось прийти ему на помощь и тащить в машину. Впрочем, человек я сострадательный и часто помогаю тем, кто нуждается в сочувствии.
