Вячеслав Барковский - Русский транзит 2
Нет, денег Николаю Алексеевичу было ну нисколько не жалко! Но он вовсе не собирался собственноручно губить своего лучшего друга Толика Юрьева — убивать в нем способность к сопротивлению, к поиску выхода из любой, даже самой тяжелой ситуации.
Николай Алексеевич настаивал на том, что Юрьев должен сам заработать каждую свою копейку, что он должен наконец пробудиться от позорной спячки и взять то, что богатейшей россыпью лежит у него под ногами. И так далее и тому подобное…
— Надо же когда-то начинать делать бабки! — почти возмущенно возопил он, глядя на пристыженного Юрьева.
А вот когда дело Юрьева закрутится, он, Николай Алексеевич, непременно придет ему на помощь поддержит и советом, и деньгами.
— А пока извини. Толя, — закончил дружескую встречу Николай Алексеевич.
После этого разговора Юрьев ни разу не просил у Коли денег — язык не поворачивался да и уши начинали гореть…
И все же он никак не мог взять в толк, почему этот, на тысячу лет вперед обеспеченный человек, так любит встречать его у себя в загородном доме и с таким упоением рассказывать, показывать, угощать? Только ли потому, что они старые друзья? Но ведь он. Юрьев, был теперь человек совсем иного круга, иного пространства. И Коля уже казался ему почти инопланетянином со своими бешеными деньгами, умопомрачительными машинами и крутыми делами. Что начинающий алкоголик мог дать всемогущему Коле, кроме, может быть воспоминания о том давнишнем университетском времени, когда они с телячьим восторгом поджидали свое будущее на скамейке в Александровском садике и вечность принадлежала им?!
Однако Юрьев почти физически ощущал, как одинока Колина душа и как по-щенячьи беспомощно она жмется к нему, ища в их встречах отдохновения… нет, пожалуй, забвения.
В обществе опустившегося Юрьева респектабельный Николай Алексеевич подспудно бежал от своего высокого общественного и материального положения, где нужно было всегда, несмотря ни на что и, так сказать, наступая на горло собственной песне, соответствовать, соответствовать, соответствовать…
И Коля радовался, как ребенок, когда приходил Юрьев. Он, словно дорогие сердцу игрушки, показывал ему свой зимний сад «Африку» или «Тропики», как он любовно называл его (увидев однажды за Полярным кругом небольшой тропический лес в теплицах, он в считанные месяцы устроил нечто подобное Прямо у себя в доме), коллекцию стрелкового оружия, облицованный итальянским мрамором камин в дубовом кабинете с медвежьей шкурой на полу… При этом он счастливо улыбался, когда Юрьев вдруг замирал от восхищения.
Как-то раз, находясь в отличном расположении духа, Николай Алексеевич, словно какому-то душеприказчику, даже раскрыл ему, сгоравшему изнутри нещадным огнем расплаты после очередного возлияния, парочку своих маленьких домашних секретов, которые, впрочем, совсем не сделали из Юрьева Али-Бабу с заветным «сим-сим» в кармане и тем более не погасили его огнедышащего нутра.
Частенько Николай Алексеевич звал Юрьева с собой на рыбалку. Но, главное, он приглашал Юрьева на охоту, да еще на какую!
Они ездили на японских джипах куда-то за Выборг и валили там кабанов; из пригородных питерских лесов привозили целые багажники парной лосятины; охотились на тетеревов и глухарей. Юрьев брал с собой сына, и тот буквально влюбился в Колю-самого меткого стрелка и самого остроумного рассказчика.
Кроме того, Николай Алексеевич не пил спиртного, что также возвышало его над остальными в еще незамутненных глазах подростка.
Коля действительно был лучшим стрелком и самым опытным охотником в тех компаниях. Охота была его первой и главной страстью, она была его жизнью. Юрьеву даже порой казалось, что бизнес, деньги, успех для Коли — только работа, что все это существует для него постольку, поскольку они обеспечивают его все растущие потребности в охоте на разнообразных представителей животного мира, которых имело смысл брать на мушку.
Как-то, примерно год назад, Коля собрался в Африку — охотиться на львов. Но с визами произошла какая-то заминка. Неделя, которую Николай Алексеевич отвел себе на сафари, уже началась, а вылет все откладывался. Тогда Леонид Михайлович, Колин личный врач и друг, предложил Николаю Алексеевичу поменять саванну с ее духотой и вездесущими кровососущими на тундру с ее свежим воздухом и бархатистыми мхами, то есть отправиться прямо в противоположную Африке сторону за Полярный круг. И Коля вцепился в это предложение обеими руками, тем более что слетать в Африку на охоту он мог всегда, а в тундру — увы, только когда пригласят.
Леонид Михайлович сделал все сам: сначала получил разрешение на въезд (вернее, перелет) на Архипелаг для всей компании, согласно списку, который передал ему Николай Алексеевич, потом приглашение от адмирала — главного человека на Архипелаге, которого он когда-то успешно прооперировал.
Николай Алексеевич наличными оплатил спецрейс «ПЕТЕРБУРГ-АМДЕРМА-2» туда и обратно и вместе с охранником, врачом и обалдевшим от неожиданности Юрьевым вылетел в край белых медведей, нерпы, нельмы и атомных подводных лодок.
На военном аэродроме, куда они плавно сели после трехчасового полета над Ледовитым океаном, их встречал сам адмирал в шинели, по-молодецки распахнутой на груди.
Дул ледяной северный ветер, который сразу прохватывал насквозь, парализуя волю и перехватывая дыхание.
Спустившиеся с трапа самолета на бетонные плиты взлетной полосы пассажиры жались в кучу и кутались в свои куртки и пуховики в надежде сохранить хоть каплю тепла, которое они везли с Большой земли.
Один только адмирал с готовностью подставлял свое горло непогоде, словно не замечал ее. У адмирала было лиловое от длительного употребления северного ветра лицо, но, видимо, плевать он хотел на всю эту обжигающую холодом ледовитость.
«Он что, не чувствует этого собачьего холода?! Или он вообще бесчувственный?!» — удивился тогда Юрьев.
«Бесчувственный» военачальник обнял у трапа Леонида Михайловича (дорогого Леньку!) и пожал остальным руку.
Через час после прибытия все они уже сидели за широким адмиральским столом, уставленном бутылками и снедью. Коля привез зелень, фрукты и коньяки, а хозяин выставил безмерно гольца, красной икры, водки и два круглых подноса с дымящимися горами мяса.
— Откуда сей деликатес, товарищ адмирал? — спросил Николай Алексеевич. Ведь это языки, верно?
— Можно просто Петр… Откуда, говоришь? Земля-матушка кормит! — Адмирал встал из-за стола со стаканом коньяка в руке и подошел к карте Архипелага. — Моя земля! — При этих словах он закрыл своей огромной с растопыренными пальцами ладонью почти весь южный остров, на котором они сейчас находились.
Среднего роста, но чрезвычайно широкий в плечах, он стоял перед ними, слегка прищурившись; расстегнутая на бычьей шее рубашка, багровое до синевы лицо с приплюснутым, как у боксеров, носом и небольшими желтыми жировиками на скулах, толстые блестящие губы, вытянутые, словно для жадного глотка, но, главное, зычный, не предполагающий никаких возражений голос все говорило о властной и волевой натуре их обладателя. Это был не просто местный царь и бог, как любят выражаться придурошные газетчики о воинских начальниках, удаленных от генерального штаба на расстояние перелета межконтинентальной ракеты Это было священное идолище Архипелага, его единственный вершитель (сокрушитель!) человеческих судеб и всемогущий распорядитель человеческих душ.
— Здесь все вокруг мое, продолжал адмирал, в четыре глотка расправившись со стаканом «Арарата» и даже не сморщившись для приличия. — Все от маленькой озерной рыбешки до личной жизни бригадного писаря и его второй жены… Эти дураки после Академии Генштаба все за Москву цепляются, грызут там друг дружку, парятся… А я сюда на волю, на стратегический простор к Полярному сиянию, белым медведям и белым ночам…
— Но ведь у вас, Петя, и черные ночи бывают, длинные-длинные, насколько я пони маю? — произнес с улыбкой Леонид Михайлович.
— Ничего, Леня. Здесь электричества хватает; у меня тут и своя «Африка» оранжерея, и своя «Атлантика» — пятидесятиметровый бассейн с голубой водой и скучающими пловчихами. Так что после ужина милости прошу на «Гавайи»! Да, и ананасами вас угощу! — Адмирал выпил второй стакан коньяку; как и после первого, забыв закусить.
«Он что, и алкоголя не чувствует?! Во мужик даже не пьянеет!» — восхитился уже пьяный Юрьев.
— Откуда ананасы-то, Петя, из вечной мерзлоты? — иронически спросил врач.
— Не надо, прямо из Африки. У меня ведь, Леня, самолеты. Да еще какие! В любую минуту могу направить их в сторону потенциального агрессора и устроить ему там светопреставление. А мои подлодки? А надводный флот? Это вам не в академию по утрам с дерматиновым портфельчиком бегать лекции всяким блатным засранцам читать. Это, брат, сила, мощь! Со мной не считаться — нельзя! — Адмирал в несколько глотков выпил свой третий стакан, даже не крякнув, и как бы нехотя впервые закусил ложкой икры. — А если эти толстозадые губошлепы там, в Москве, не угомонятся, если не начнут, наконец, уважать армию и флот, то можно и угомонить их. И угомоним!
