Лили Райт - Танцуя с тигром
Отец снова закашлялся. Он был не в состоянии путешествовать. У него были больные колени. Его испанский всегда оставлял желать лучшего. Он с трудом насыпал зерно в кормушку для птиц и оплачивал счета. Он был слабым человеком с великой страстью или великим человеком со слабой страстью. Она должна была простить его. Она пыталась.
– Это последняя маска. – Его голос почти не долетал до нее. – Последняя маска, которая спасет все остальные. Твоя мама достойна этого.
– Подожди еще минуту. Я не дочитала.
Но она не читала. Она на цыпочках прокралась в спальню отца. На прикроватной тумбе она нашла банковский конверт, в котором похрустывала пачка банкнот. Она положила ее в карман, взяла с полки урну с прахом матери, а из шкафа ее дневник. Урной служила мексиканская talavera[40], расписанная синей и белой глазурью и закрытая пробкой. Анна забрала урну, дневник и конверт на кухню и положила их на обеденный стол. Что дальше?
Отец все еще говорил, и его речь подкупала, голос был почти кающимся:
– Я не буду ничего делать, если ты действительно против. Я не хочу бороться из-за этого. Скажи мне, что ты думаешь. Я доверяю твоему мнению.
Это было больно. Больно, потому что он имел в виду именно то, что сказал. Сейчас он полагался на ее суждение. Этот естественный переход к искренности должен был бы порадовать Анну, но вместо этого она вдруг ощутила странное одиночество. Она подошла к рукомойнику и налила себе стакан воды. Глаза были сухими. Живот болел. В этом рукомойнике ее мама мыла посуду. Она надевала резиновые перчатки. Она подпирала семена авокадо зубочистками и ждала, когда они пустят корни.
– Папа, а где твои маски?
– В подвале. Метрополитен привез их обратно. Двадцать два ящика.
Она услышала боль в его голосе. Отец стал очень сильным после того, как бросил пить, но сколько разочарований он мог вынести?
Анна надавила на переносицу. Ей хотелось быть счастливой женщиной, которая может обрести и любовь, и сокровища, но на улице был февраль, листья с деревьев облетели, а отец хотел вернуться в Мехико, где умерла ее мать, и, возможно, собирался тоже покинуть этот мир именно там. Он любил ее, но полагал, что изучение мексиканского искусства – его высшая цель и призвание, и, вероятно, так оно и было. Анне, слишком взрослой, чтобы играть ребенка, который хочет внимания, было сложно спорить с этим чувством внутренней пустоты.
– Что ты там делаешь? – позвал отец.
– Готовлю тебе обед. – Ей пришла в голову еще одна мысль. – А не находил ли этот твиггер какую-нибудь урну или что-нибудь еще кроме маски? Или там была только она?
– Мне ничего не известно об урне. Думаю, осколки уже могли откопать до него.
Анна нарезала тонкими ломтиками бекон и бросила его на раскаленную сковороду. Тяжелый запах свинины ударил в нос. Он был до боли знаком ей, и оттого душа Анны наполнилась печалью и ностальгией. Каждое воскресенье они с Дэвидом жарили себе бекон, а потом занимались любовью и читали газеты в свете разгоравшегося утреннего солнца.
Она протерла полки на кухне отца влажной губкой. Бледно-серое небо за окном пересекали три вороны. Предзнаменование смерти. На полке лежала буханка белого хлеба. Еще одна дурная примета. Все, что угодно, могло быть предзнаменованием смерти, если думать о ней достаточно долго. Конец срока годности. Морозильная камера. Метла. Совок. Мусор, подлежащий вторичной переработке.
Только пластмасса жила вечно. Пластмасса – счастливый материал.
Когда бекон стал хрустящим, она сделала сэндвич, положила рядом с ним мелкую морковь, гарнир из овощей, богатый витаминами, и поставила тарелку на тахту у ног отца.
– Забудь о Мексике, – сказала Анна, избегая встречаться с ним взглядом. – Посмертная маска – это всего лишь очередная ложь.
И, прежде чем он успел что-либо возразить, она ушла, сославшись на то, что ей пора бежать. И сбежала. С урной, дневником и конвертом.
5
Садовник
Была почти полночь, когда Хьюго опустился на колени у своей клумбы с георгинами, думая о девушке из магазина канцтоваров. По двору кружили светлячки. Как загадочные предупреждения. По всей долине будто взрывались фейерверки, но звука не было – только вспышки света. Собаки выли от тоски. Каждый клубень, который он посадил в эту почву, был ею. Снова и снова он накрывал ее круглые бедра почвой и похлопывал их своей садовой лопаткой, чтобы она оставалась, росла, цвела и раскрывалась перед ним, как делала это каждый день.
Легко было любить двух женщин одновременно, но оставить одну ради другой – невозможно.
Они с Соледад вместе построили свою жизнь. Выросли. Каждый предмет в их доме имел свою историю. Они варили бобы в специальной кастрюле, задергивали занавески, чтобы заняться любовью. Мыли ноги в ведре, смеясь над тем, какими стариками могут выглядеть со стороны, дивясь мозолям, которые принимали такие странные формы, что напоминали ракушки с дальнего пляжа.
– Tu vienes?[41] – В дверях появилась Соледад, тень в рабочем халате. Ее волосы струились по плечам.
– Скоро, – отозвался он. – Нужно посадить еще одну грядку.
– Ты ни в чем не знаешь меры…
Хьюго ударил по заднице свою «любовницу», наудачу подул на почву.
– Я человек, за которого ты вышла замуж.
– И чем я только думала?
Он взмахнул садовой лопаткой, указывая на звезды:
– Надо было тебе выходить замуж за Него.
– За кого?
– За Господа. Представь себе дом. Вилла в Пуэрто-Вальярте.
– Господь живет в Канкуне, – иронично улыбнулась Соледад.
– Со всей толпой туристов?
– Господь мог бы выбросить оттуда всех туристов, чтобы теплая вода принадлежала только ему.
– И почему же он до сих пор этого не сделал?
– Он ждет меня. – Она торжественно сложила ладони.
Хьюго бросил в дверь камешек.
Соледад подпрыгнула.
– А ты в плохом настроении, как я погляжу.
– Это мое настроение. Можно мне иметь настроение?
После минуты тишины последовало обвинение:
– Ты просто притворяешься, что высаживаешь свои георгины.
От удивления Хьюго уронил садовую лопатку и, сидя на корточках, пошатнулся.
– Притворяюсь?
– Ты говоришь, что тебе нужно посадить георгины, но это не то, что ты делаешь на самом деле.
– А что я делаю на самом деле?
– Я не знаю, но если бы знала, то заставила бы тебя остановиться.
– Перестань пытаться выглядеть умной. – Он посмотрел на жену. Не особо красивая женщина – ее младшая сестра Соня была более привлекательной, но при этом вечно всем недовольной, – в самом расцвете сил, она излучала теплоту и нежность, словно подарок самой луны.
– Иди в постель, – сказала она. – Тебе завтра на работу.
Он хлопнул лопаткой по ладони.
– Я работаю и сейчас. Дополнительная работа, как видишь.
Хьюго не сказал жене о том, что наркобарон Оскар Рейес Каррильо предложил ему оплату в сто раз больше его обычной получки за поимку кое-кого в Тепито. Ему и Педро. Обоим. Если дело будет сделано хорошо, Рейес даст им еще работу. Хьюго знал, что Рейес вышел на него, потому что он работал у Томаса Мэлоуна. Однажды Рейес должен был использовать эти связи, но именно сейчас Хьюго совсем не хотелось, чтобы это «однажды» наступило.
– Уже скоро, – сказал он. – Ты готова?
– Я учила английский.
– Мы собираемся поймать gringo de mierda[42].
Соледад пересекла двор, оглядываясь на часовню за спиной. В башне горел красный свет, как и всегда поздней ночью.
– Тсс!
Хьюго отмахнулся от ее беспокойства садовой лопаткой:
– Он не услышит.
Соледад потянула его за руку:
– Пойдем в постель. Ты посадил уже сотню георгинов. Ya basta[43].
Он вырвался.
– Оставь меня в покое, женщина!
– Ты весь дрожишь.
Она побежала в дом, вернулась с одеялом и обернула им плечи мужа. Хотя он и был ей благодарен, но ничего не сказал. Его пальцы были напряжены. Икроножные мышцы невыносимо болели. Он хоронил свою любовницу. Его жена не оценила бы такую жертву.
– Какого цвета будут георгины? – Соледад присела на корточки и зашептала прямо ему в шею. Ее дыхание пахло ромашкой и медом.
– Желтые.
– Желтые, а еще какие?
– Все желтые.
Она вздрогнула, потом обвила его руками, как мать укутывает свое дитя в полотенце после ванны. Он позволил себе быть в ее объятиях. Она заговорила, старательно подбирая слова:
– Если все георгины будут желтыми, наш сад будет самым красивым во всей Оахаке. Расскажи мне еще раз, когда уже?
Он привлек ее к себе и посадил на колено. Вдали квакали лягушки, воспевая дождь.
– Мы на полпути. Может быть, осталось немного больше. – Он потер бровь большим пальцем. – Мы можем пожить у моей двоюродной сестры в Техасе. – Уверенность в одном этом факте делала реальными все окружающие его предположения. – Мы уедем теплой ночью, поедем на автобусе с корзиной tortas[44] и фруктов, пересечем Рио-Гранде на плоту. Хайме постелет нам матрац на полу. Мы будем беззаботно спать на белых простынях, которые нам дадут. Утром я заработаю наш первый доллар. Мы положим его в книгу и передадим нашим детям, когда они поступят в университет и станут докторами наук и юристами, которые везут свои семьи на отдых в Канкун, где Господу принадлежит весь пляж.
