Алексей Недлинский - Поселение
Заинтриговала, сил нет, - как Гюльчатай Петруху. Но сами стащить - не посягаем:
вдруг лысая окажется? Или в лишаях? Нет, лучше - возвышающий обман, локоны пепельные воображаем. И вот - пообтерлась, попривыкла к нам, конфет моих (изюм в шоколаде) с кило переклевала - и - нате, любуйтесь! Ну, не пепельные, русые всего лишь, и не локоны - прямые, зато - почти до пояса, густые, шелковые, в два водопада от пробора.
- Чего ты стеснялась-то?
- Та-а... Лень потом снова укладывать.
Думаю, просто до бани, немытые, не хотела показывать. И правильно. В самую десятку теперь пульнула, наповал. Даже Толян от скорняжества оторвался (а у него ответственный этап: обезжиривание):
- У моей супружницы первой такие были. Состригла, дура, потом, немодно, говорит.
А я тащусь от длинных волос.
Мы все тащились. Так бы и зарыться мордой! Орлы-то мои не решались, а я не утерпел, уткнулся сзади. И в духоте, в аромате этом - не пожалела шампуня! - хоботом поерошив, приложился. Под затылком, в шейку. Зарделись ушки у лапушки, но строгость напустила:
- Думаешь, красивый, так все можно? Позорник.
Я еще и красивым ей кажусь! Не реальность уже - вольты, сон в летнюю ночь! Не знаю, чем бы кончилось - хорошо, Виноград подкатил. В город едет - надо метровым балансом грузить. Самосвал три куба берет, ерунда, но метровника - это с полтысячи бревешек, да уложить аккуратно, короче, сбил я волну, разрядился, протрезвел - а когда вернулись в будку - Ленуся благодать свою опять под шапку собрала, изюм в шоколаде доеден, ей домой пора.
XVI
"Зачем Герасим утопил Муму? Я не пойму, я не пойму..." - это Толян навывает свою любимую, докраивая малахай. У Ленуси выходной. У меня минор. Васильич свинтил куда-то - или дрыхнет в работящей будке, - без аккомпанемента остались.
- А Жулика тоже на шапку?
- Не, масть не та. На котлеты, если не зачумится.
Вовчик с Андрюхой малолетку вспоминают, страсти всякие - похохатывают при этом.
- Ленька, вот бы тебе где учителем, - Толян вдруг встревает.
- А что?
- Расскажите ему.
Рассказывают. За двойку - бойцы (это масть такая на малолетке) тубарь на уши ученику надевают. Буквально - с размаху так, берется за ножки тресь. Если грамотно - табуретка развалиться должна. Мощное средство. Великая дидактика.
Коменский не дотумкал.
"Мума еще могла бы долго жить..."
- На взросляк когда переводят - кажется: в рай попал, скажи, Андрюх?
Выстраиваем пирамиду беспредела по колониям: малолетка - на пике, общак (общий режим), усилок (это мой), строгач - самый спокойный.
"Могла гулять - среди полей, среди берез..."
- Нет, вы женские зоны забыли.
Забыли, точно. Так ни опыта нет, ни рассказчиков - как сравнивать?
"Ее так жаль, до слез, до слез..."
- У меня же жена - подельница. Откинулась в прошлом году, сюда ко мне заезжала.
Ну! Мы и не знали.
- А что ж не осталась?
- А вдруг мать умрет? Не пропишут потом, всё, прощай, столица.
Да, в Москве сурово с этим делом.
- И как на женской? Поделилась?
- Вкратце. Между малолеткой и общаком, примерно.
Вдруг звонок (у Толяна будка - вроде штаба, телефон стоит). Технорук Мухина спрашивает.
- Он только что вышел, гражданин начальник. Сейчас сбегаю за ним.
- А что за голоса в будке?
- Это ребята, дровники, погреться зашли.
- Дай их бригадира.
Вот напасть! Беру трубку.
- Почему не работаете?
- Так нет машин.
- Окомлевку колите, нечего сидеть. Я проверю.
Окомлевка - это пни такие, чуть не метр на метр, мы их целиком раньше грузили.
Десяток закатишь - машина с верхом.
- Блин, кончился курорт. Не могли тихо посидеть!
Возле каждого штабеля - гора этой дряни, как раз до конца срока хватит.
- Толян, это ты со своей Мумой. Я как чувствовал: накликаешь.
- Ничего, разомнетесь.
Размялись. Даже во вкус вошли. А что - за это ведь не платят, почему не поколоть? Десять шагов отсчитал, поставил колышки. Вровень с головой штабелек уложили - шабаш. Достаточно для отмазки. Уже прозреваю внутренним оком: весь нижний - в аккуратных поленницах, каждая щепочка - на пользу стране.
Возвращаемся в будку, там Юрок сидит. К моему черносливу пристроился.
- Базар к тебе. Пойдем, туз нарежем.
Не жду хорошего, без смешинки парень, тяжело с такими базарить.
- У тебя что с Ленкой?
- Ничего. Дурачимся... (еще какое чего - в смысле чувств, конечно, но кто мне Юрок, чтоб откровенничать?)
- Короче, если лезет к тебе - пни ее, суку. У нее же муж-зэк.
- Не замужем она, что ты гонишь.
- Муж. Не расписаны - все равно, вместе жили. Твоя бы блядовала, пока ты здесь,
- как тебе?
- Да на здоровье! - легко так, искренне говорю, потому что нет никакой моей.
Вычеркнута.
- Ну, смотри, - не с угрозой, а, дескать, дело твоей совести. Кольнул-таки в уязвимое.
Что ж, спрошу завтра у Ленуси. Но - пнуть? Нога отсохнет. И почему это больше никто не в курсе про сожителя? И с чего это Юрок вдруг такой ревнитель очага? Не ожидал. Теряюсь в догадках. Расстроен.
- Ленька, чего там с Юрком терли-то? - Толику день без сплетни - пропащий день.
- Спрашивал, у кого лучше бухало заказать, из шоферов, кто не палился ни разу.
- А что, жены бригадников не могут привезти?
- Нет, они же подписку давали: никакого алкоголя в поселок. Зачем им заморочки?
- А ты кого посоветовал? - у самого-то свои каналы: капитан Мухин. Толян деньги дает - Васильич отоваривается в городе. Выгодно обоим: у одного зарплата целее, другому - зелье без палева.
- Никого. Уже два месяца не в гараже - откуда я знаю? Пусть к новому диспетчеру идет.
XVII
В юности меня пронзил Стендаль - формулой из дневника (пятнадцатый том собрания сочинений): "Остаться наедине с женщиной и не овладеть ею - значит оскорбить ее". Ну, это француз, южная кровь, буржуазные нравы. Я модифицировал для северного климата, не вразрез с кодексом строителя коммунизма: вместо "овладеть"
- "объясниться в любви, сделать предложение". Беда, что как начал в жизни применять - сразу на согласие напоролся, нашлась авантюристка. (А как назвать? - ведь ни собственности, ни ответственности и посейчас, а тогда - много паче.) Добром не кончилось - ну, так что? Это жизнь виновата, а формула - замечательная.
На очереди - Ленуся, стало быть. Только наедине - не остаться никак, это и сдерживает. В нашей полтора на два меньше четырех человек не бывает, да еще собаки эти, телефон, дымище слоями... Нет, не грот Амура, не располагает.
- Хотите, вам свою родину покажу? - с утра Ленуся.
- В смысле?
- Так вот же, Арефа, я там родилась.
Мороза нет (минус пятнадцать всего), можно прогуляться, полкилометра где-то.
Дворов в пятнадцать деревенька, все уже истлело, зияет. Один дом только с крышей и стеклами. Но Ленусин не этот. Показывает развалину.
- Почему переехали-то?
- А тут три семьи осталось всего - решили: проще в Вишерогорск нас перевезти, чем сюда электричество тянуть. Семнадцать лет уже никто не живет.
Грустно. Заходим в дом что с крышей. Все голо, но возле крыльца - поленница.
Березовые чурочки, черные аж от времени, люкс-дрова, термояд. Не то, что у нас - только с полведра солярки разгораются (это Толян жаловался, ему же ночью просыпаться приходится, раза три по-новой топит).
- Андрюха, Вовчик! Возьмем по охапочке?
Навьючил орлов, сам с Ленусей тормознул:
- Идите, мы догоним.
Ну, и про сожителя - самый момент. Оказалось - да, фигурирует некто. Володя. Не зэк, а всего-то годишник условно схлопотал, месяца три назад. Клуб хотел поджечь, во время танцев. Спьяну, конечно.
- Он вечно, дурак, как пьяный - что-нибудь начинает. Не хочу я с ним. Лучше за Воронина замуж выйду.
- А он что, предлагал, что ли?
- Предлагал.
Воронин - это Юрок и есть. Вот ударник, и здесь поспел! Теперь все ясно.
- А ко мне в Питер приедешь?
- Зачем?
- В гости. Буду скучать по тебе.
- Это ты сейчас говоришь. - Нет, взяли манеру: умняк на рожу вешать, умудренные какие! Видишь - не врал, скучаю же, правда.
Держу ее за руки, улыбаюсь. Ей тоже весело. Вдруг - помрачнела.
- Собянин проехал. Его "Краз" . Увидел, кажется.
- Ну и что?
- Они с Володькой друзья. Расскажет.
Собянин - местный лесовозчик, вишерогорец. По лицу вижу: всерьез испугалась.
- Ладно, возвращайся одна. Я еще чурок наберу.
До конца дня у Ленуси настроение испортилось, с кисляком и ушла. А тут еще бабка к нам нагрянула под вечер, хозяйка дров. Собянин настучал, с ним и приехала.
Оказывается - с весны она в Арефе живет, вроде дачи у нее. А мы, паразиты, без топлива оставляем. И кроет, и кроет нас, ведьма, - не остановить. И креста на нас нет, и Бог накажет, и начальству она пожалуется.
- Ну, всё, всё, бабуся, отнесем обратно, мы ж не знали.
- Несите, чтоб я видела.
