Алексей Недлинский - Поселение
А лето, у меня ж планы были: здоровый образ жизни, море, бляди, ркацители. Ну, выхожу, жарища, пива попил на вокзале - идти не к кому, потому что не с чем. И перспектива до сентября - только бутылки собирать. Переслюнил свою книжку телефонную - есть солидные номера, но не умею в долг жить, чесаться начинаю.
Даже к врачам ходил. И тут случай выручил: смотрю - мне азиат какой-то маякует.
Пригляделся - вспомнил: знакомый кореец, Ли фамилия. У них в Корее две фамилии:
Ким и Ли. Этот - Ли, значит. Из второй половины. Они тут арендуют землю у совхоза, хорошо живут, свой хутор. Собаку, кстати, первый раз я у него попробовал.
- Что, Гарик, дела? Почему не на море?
У меня с ним бизнеса нет - можно в жилетку поплакать. Рассказал, он посмеялся.
- А ты чего здесь?
- Тоже трудности, Гарик.
Оказалось, у него с урожаем завал. Некому собирать. Что-то в этом году не сцепилось, не подмазал, или щемануть его решили - не дают людей. А счет на дни идет - чуть не плачет мужик. А когда кореец плачет - невозможно стерпеть. Это как ребенок. Говорить не могу, сам рыдаю, рисую ему на листочке: 1:25. Он мне всю книжку закапал, пока переправлял: 1:15. Сошлись на двадцатке за работника, но стольник я авансом взял.
- А что за контингент, Гарик? Бичей-то я и сам наберу.
Понтуется, ясно, - сгниет все, пока столько бичей найдет. Но говорю:
- Нет, хануриков не подпустим к урожаю. Одни комсомольцы будут, сами как огурчики.
Ну все, заметано. Если что, говорю, стольник верну через неделю. А у меня знакомый по префу - директор техникума. Как раз базарили с ним недавно. У них обязалово - студентов летом припахать. Трудовой семестр, смычка с селом, стирание граней. И каждый год - головная боль: распихать всех. И с жильем, с кормежкой заморочки - родители потом возбухают. А у Ли для сезонников - барак с разгородкой, а хаванину жена с дочками стряпают. Нет, не собачину, что ты. Это у них деликатес, для себя откармливают. Ну, мчусь к директору этому. Оказалось, я для него - как голубь с ветвью в зубах. Как раз сессия заканчивается, а две группы еще не пристроены.
- Только, Гарик, транспорт пусть совхоз организует.
- Конечно, - говорю, - львовский автобус, а как же! - не сказал ведь ему, что к корейцу едут, я как бы от совхоза шустрю. Пусть начнут работать - там уже утрясется.
Львовский автобус - это у меня в автопарке кореш начальствует, мы с ним давно в хороших. Простой мужик, но любит шампанское, извращенец. Мчусь домой, две бутылочки из загашника - и к нему. Он увидел серебряные головки:
- Что-то надо, Гарик?
- Та-а... Оно так, что и надо, и не надо. Давай охладим сначала.
Ну, распили с ним газировки этой, уладили, полстольника я ему оставил: хочет - через бухгалтерию пусть проводит, хочет - леденцов себе купит.
Хожу уже медленно, но еще не все дела. Школьный мой кент один - художником в доме культуры. С ним проще, он сам мой должник, сколько раз на мои похмелялся.
Объяснил ему, что мне нужно.
- Конечно, - говорит, - можно даже и покруче что-нибудь, цитату из вождей.
- Не надо цитат, сделай, как я прошу, - я его знаю, такую цитату найдет - вместо Ли в ментуру все поедем.
И вот - всё, вроде, а тревожно на душе, как с незастегнутой ширинкой. Думал, думал, вдруг ударило - лабухов забыл! А на завтра уже церемония! Хорошо, когда батю хоронил, записал один номерок. Там душевный такой коллектив, надежды маленький оркестрик. Вот их бугру и звоню:
- Можете завтра в восемь?
- Погоди, сейчас гляну, когда первый жмур. Ага, в девять у нас. А надолго работы?
- Да двадцать минут. Репертуар-то есть подходящий?
Сговорились за полста. Первый раз за неделю спал без кошмаров. Назавтра - транспарант у техникума: "Урожай - в закрома Родины!", "Прощание славянки" гремит, полный "лев" комсомольцев - тронулись. А послезавтра - на море, как планировал. И ведь скажи, не заслужил разве? Всем по кайфу сделал, как Дед Мороз".
- Тебе бы, правда, по комсомольской линии, Гарик, с твоей энергией.
- Точно. Платили бы по два червонца с головы - я бы весь Китай под наши знамена привел.
ХХ
- Леня, а ты в курсе, почему тебя с нижнего перевели?
- Технорук дуркует.
- Нет, зря ты. Он тебя спасал. Мне вчера Нинон рассказала. А ей - Малинникова.
Чей-то муж звонил из Вишерогорска, кричал, что тебе голову отрубит. Кого ты там соблазнил-то?
Вот оно что! Володя, значит, больше некому. Ой-ой, смотри ты, горячий чалдонский парень! Не верю я в такие страсти. Ну, клуб он там хотел подпалить - так и то, наверно, понты одни, иначе - почему ж условно дали? Но чтобы голову - пусть не смешит. Селиван пол-Вишерогорска раком переставил - и ничего, ни пикнул никто.
Что сам я за рогодавцем своим по всей Садовой с молотком наперевес гнался - это не показатель. Я на французской классике воспитан: Кармен, Вальмон. А здесь-то откуда этому взяться? Или уж собрался рубить - руби, зачем хозяину звонить.
Неохота настоящий срок тянуть? Тогда онанируй в тряпочку, если такой ревнивец. А с бабами - ни-ни. У ревнивого, прежде чем с девкой сойтись, мешок сухарей должен быть насушен.
Примерно так мы с Гариком обсудили, и я решил: надо на нижний съездить. Не хватало, чтоб чалдоны питерских зашугивали.
В первый же выходной и отправился (у лесников они скользящие, а на нижнем без выходных шуршат).
В Вишерогорске спрыгнул на ходу из кузова - сначала Перчаткина проведаю. Он откинулся уже с полмесяца, живут с Римкой, расписались, девчурка папой зовет, полная идиллия. Посидели, почаевничали. Я за три года первый раз в цивильном доме - как чукча в Эрмитаже себя чувствую. Не дано, не дано вольному человеку таких минут, что он может знать о жизни? Не пробовал я ни йогу, ни травку - недосуг всё, но вот - безо всяких асан и снадобий - три года камер и бараков - только-то! - и весь на резкость наведен: кровать (не шконка!), над ней коврик, под ней детский горшок ком в горле, мурашки в носу, вечный кайф!
Или, вспоминаю, после суда вернулся в Кресты - и одного в камере заперли.
(Цирик: - Не повесишься? - Еще чего!) На два часа всего, но я-то не знал, на сколько. А по тюремной трансляции - Чайковский. Никогда не любил (двадцать лет, обычное дело) - и вдруг - такая ласка, нежность по нервяку, доехало, наконец: и вправду гений Петр Ильич! Гомосек ты мой родной...
В расслаблении выполз от Сереги, весь мир бы обнял - о: карга какая-то в горку пыхтит.
- Заморилась, бабусь? - беру кошелку.
- Спасибо, сынок.
Ну, а я что говорю? Все люди - родственники, так и есть. Бабки и зэки это понимают.
Зашел в магазин - ого: масло сегодня дают, что за день! Беру килограмм, хотя для вольных лимит - двести грамм в одни руки, пойми этих продавщиц. С того раза, кстати, перестал недолюбливать работников торговли. Есть в них какой-то симпатичный завиток.
Уже по дороге к нижнему нагоняю Фазу. Его давно в сучкорубы сослали, стараниями Сойкина. Идет себе Фаза потихоньку, скрип-скрип, а за ним кабыздох лохматый, как привязанный. Но не привязанный, совершенно по вольной воле - на верную погибель.
А уверяют - инстинкт у собак. Фигня это все. У Фазы в кармане - кусок колбасы.
Он этим куском помахал у барбоса перед мордой - тот от деревни и не отстает.
Колбасу чует, а что под топор идет - не чует. И наш брат, сапиенс бестолковый, так же себя ведет - но это не обидно. Мы ведь здоровые инстинкты в себе задавили. А вот за пса - досада берет.
Ленуся с Васильичем в новой будке, Санька-маркировщик теперь сторожем, но без моих орлов - непривычная обстановка.
Ленуся, помнишь, как ты обрадовалась? Когда девчонка радуется, а виду не хочет показать - вдвойне трогает. Потому что радость у нее даже из ушей тогда выпирает, не говоря про глаза. Мне неловко стало - сам-то ведь знал, что увижу, и за дорогу свою радость слегка подрастряс. А для Ленуси - сгинул и вдруг - воскрес, еще и кило масла под мышкой.
Короче, Володя минут через тридцать нарисовался. Эх, не надо было мне по Вишерогорску среди бела дня шляться! Не инстинкт же у парня, в самом деле?
Познакомились, погутарили о нейтральном. И - уехал он, еще руку мне пожал. С Ленуси веселье слетело, конечно. Плохо, что опять с ней наедине стоял, возле будки (не при Васильиче же ворковать!).
- Ой, что он теперь дома начнет!..
- А чего ты его не прогонишь до сих пор?
- Куда прогонишь? Мы же в его доме и живем с матерью.
- Тьфу ты, вот попадалово. Ну, не горюй, Ленусь. Хочешь, масла возьми полкило?
Засунешь ему в грызло, если лаяться будет.
- Да он не лается... Отрежь кусок. Нет, полкило не надо, грамм двести.
Больше не виделся никогда с Ленусей, через день только письмо ей с орлами передал. Мол, приглашение в силе, приезжай в Питер хоть одна, хоть с Володей, адрес написал, как проехать. И ответ получил. Потерял подлинник, да и не было там ларинских красот, чтоб беречь. Володька ей два зуба вышиб ("Теперь улыбка позорная"). Из Чалдонии, чувствует, никогда не выберется, мол, не судьба. "Лучше ты, если сможешь, приезжай опять". Вот деваха! И зубов ей не жалко. Ну нет, я не изверг, не поехал. И так здесь к двадцати пяти все с железом во рту, смотреть страшно.
