Леонид Левин - Только демон ночью (Часть 2)
Глава 20. Тылы.
В вертолете Гоша ненадолго пришел в сознание и сдерживая стон рассказал историю пленения. При отходе попал стопой в расщелину, подвернул ногу, от внезапной боли потерял на мгновение ориентировку, отстал в темноте от группы и попал в руки душманов. Те живо огрели его прикладом по голове, связали словно барана и кинули в кузов автомобиля. Остальное мы знали. Гоша снова потерял сознание, начал бредить, говорить и звать кого-то на незнакомом языке. Я повернулся к старшему группы. Тот упреждая мой вопрос покачал головой и сказал, - Он и не Гоша вовсе. Это его с учебки приноровились звать. Настоящее имя уже никто и не помнит. Такое, нерусское, черт ногу сломит. Сам согласился, зовите мол Гошей. Так оно к нему и прилипло. В госпитале нас разделили. Меня завели в процедурную, вкатали несколько обезболивающих и всяких иных уколов, прочистили и зашили подбородок с хрустом протыкая замороженную кожу и мясо хирургической иглой. Подрезали свисающие на манер бородки концы шелковых ниток, заклеили пластырем шов и отправили в палату отсыпаться, пообещав назавтра обследовать на предмет последствий падения вертолета. Для себя я прикинул, что чудом легко отделался, повреждений и переломов вообщем и целом удалось избежать, а ушибы в счет не шли, но подумав решил, что заслужил пару - тройку дней отдыха. На следующий день, рано утром, до полетов, в палату ввалились гости из отряда. Честно говоря, это меня приятно удивило. Так уж получилось, что за все немалое время службы в Афгане мне не пришлось тесно сойтись ни с пилотами, ни с технарями. Сам не пойму, что мешало. Так, привет, привет. Сначала времени не хватало, осваивал заново технику, вспоминал подзабытое. Потом, ежедневная, ежеминутная текучка заела. Да и положение мое оказалось двойственное, для технарей - начальник, для летчиков, вроде и нет. Люди все удивлялись, ведь не пьяница, не идиот, не доброволец, а слетел со стратегических высот на вертушки, из закрытого гарнизона со спецснабжением и уютными домиками - в Афганскую глушь. Это настораживало штабных, командование отряда, не говоря уже о контрике и замполите. Правда, толком даже они ничего не знали и знать не могли. Вопросы вертелись у многих на языках, но задавать впрямую их не решались, а я сам не торопился посвящать посторонних в свои дела. Так возникало если не отчуждение, то холодок в отношениях. Тем более приятно, что пришли не только те кто так или иначе обязан проявить участие - командир, замполит, но и просто свободные от службы ребята. Прежде всего пилоты рвались узнать из первых рук подробности происшедшего. Сразу после приземления я передал карту с отметкой места падения машины командиру, объяснил вкратце, где и как произошло. Долго разговаривать не пришлось, медики предъявили свои права и увезли нас с Гошей в госпиталь. Видок у меня был вероятно еще тот из-за накрученной на голове чалмы из бинтов и залитого кровью на груди комбинезона. Теперь, облаченный в госпитальную пижаму и тапочки я вышел во двор и мы расположились на лавочках стоящих в тени под брезентовым навесом. Сначала ответил на все вопросы, подробно рассказал о последних минутах экипажа. Помолчали, разлили по стаканам принесенный коньяк. Я только пригубил - еще действовал наркоз, а ребята выпили по полной, поминая погибших. Снова помолчали вспоминая погибших товарищей. Попросили и я рассказал подробнее о своих решениях и действиях. Как продирался по горам, как меня перехватили десантники, о скоротечном, но кровавом бое. Технарям особенно льстило, что их начальник не расстерялся и аварийно посадил вертолет. Показал класс. Летчикам, импонировало мое отношение к их профессии, то как старался учиться летать в Забайкалье, осваивать премудрости их профессии. Мы курили, угощались принесенным шоколадом, яблоками. Немного выпивали. Вскоре подтянулись спецназовцы, пришедшие проведать своего страдальца Гошу и все гурьбой перебрались в его палату. Сегодня Гоша чувствовал себя намного лучше. Врачи пообещали приживить вырезанный лоскут на место так, что и следа не останется, боль стала глуше и хотя он по прежнему лежал на животе и лицо пестрело желтеющими понемногу следами от душманских кулаков, но темные глаза жизнерадостно блестели. Старший лейтенант представил меня Гоше, рассказал, как выбивали гранатами зенитчиков, добивали разбегающихся его мучителей, продемонстрировал еще раз как сам он заполучил пулю в ладонь. В госпиталь старшой правда ехать отказался и рану ему обработали в батальонном медпункте. Познакомили Гошу и с летчиком вертушки, вывозившим его на Большую землю. - Спасибо, друзья! - Парень протянул нам, поморщившись от усилия, руку, Приглашаю к себе в Грозный. Будет шашлык, молодое вино, все как положено. Жизнь мне спасли, такое не забывается. - Мы обменялись рукопожатиями. От напряжения и боли на его лице выступили капли пота, а глаза закрылись. Все переглянулись и тихонько встали. Визит отнимал у раненного слишком много сил - пришло время закругляться. Я проводил ребят до выхода из госпиталя и вернулся в палату. Но не надолго. Пришли контразведчики уточнять обстоятельства гибели машины. Вели беседы под запись, скрепляя мои объяснения подписями. Потом штабисты спецназа уточняли детали операции. Нагрянули члены летной комиссии... Отоспаться не пришлось. Вечером еще раз заглянули ребята с сообщением что спасательнопоисковая группа нашла вертолет, собрала, то, что осталось от пилотов и удалось найти. Завтра технари запаяют останки в цинковые гробы и с первым рейсом парней отправят домой. - Командир предложил тебе поехать сопровождающим, - Сообщил заместитель. Согласен? Все равно ведь положен отпуск. Ранение, ... да и срок уже подходит. Я вспомнил наш старый гарнизон, первую встречу с афганской войной, майора, его жену, сына, разнесенную гранатой комнату и отрицательно покачал головой. - Я ведь их близко не знал. Пусть едет кто-то из летчиков. Хоть домой заскочит. - А твой дом? Семья? - Уж не знаю где теперь мой дом. Квартира осталась в старом гарнизоне. Из всей семьи - один отец в Харькове. Отпуск, пожалуй, оформлю. К нему и поеду. Заскочу ненадолго в гарнизон, возьму кое-что из вещей, не в афганке же щеголять. В отпуск съезжу, а двухсотые сопровождать - уволь. Однако отпуск пришлось отложить. Неожиданно навалились проблемы с движками, расход ресурсов которых в высокогорье оказался неожиданно большим. Затем добренькие дяди увеличили поставки Стингеров и возросли боевые потери вертолетов. В этой суете прошел следующий год. Наконец стало ясно, что усталость становится постоянной составляющей организма и переходит в болезнь и снова встал вопрос об отпуске. Тем более, отчим прислал телеграмму с просьбой приехать, если конечно есть возможность, попал мол в больницу, стало сдавать сердце. Вообщем оформил отпуск, получил деньги и чеки, сунул отпускной билет в карман кителя, попутный борт доставил меня в Кабульский аэропорт откуда и начался два года назад Афганистан. Неиспользованного отпуска набралось более чем достаточно. Путь лежал в Харьков. *** Ташкент первым принимал возвращаюшихся из Афгана и последним провожал туда очередные порции военного люда. Конечно, кроме Ташкента существовали и другие ворота и калитки ведущие на войну, но так уж получилось что тыловой столицей афганской войны оказался Ташкент. Здесь располагались штабы, заполненные под завязку людьми в форме, вроде-бы присутствующими на войне, иногда даже навещающими войска по ту сторону границы, изредка оказывающими на ее ход самое непосредственное влияние, но с другой стороны упирающимися всеми четырмя копытами от непосредственного участия в боевых действиях и глубоко презирающие тех неудачников, что лазали по горам и долинам под пулями неуемных душманов. Кроме них в Ташкенте располагались госпитали принимающие изорванное и изрезанное, наконец просто замученное экзотическими и самыми заурядными болячками солдатское мясо. Здесь его сортировали. Кого оставляли в надежде отправить через короткое время обратно, тяжелых обрабатывали и рассылали по российским госпиталям, безнадежных - хоронили на местном кладбище. Как во всяком прифронтовом городе в Ташкенте сложилась уникальная, непередаваемая обстановка чумного, непроходящего, беспробудного и злого похмелья, какой-то подпольной деятельности по продаже и перепродаже всего на свете от горючего и смазок, пайков, круп, муки, до совсем уже темных дел с наркотиками и оружием. Слухи о происходящем долетали до армии. Многие не принимали их всерьез, но некоторые, зная порядки на гражданке и в армии, охотно допускали нечто подобное. Слухи постепенно множились, расползались по Афгану, возвращались в Союз, обрастали невероятными и ужасающими подробностями. Меня никогда не тянуло в этот жаркий город, даже если предоставлялась возможность командировки. Вот и по пути домой остался в аэропорту, поел шашлыков и коротал время до своего рейса за чтением книги в зале ожидания. В ресторане аэровокзала гуляли возвращающиеся в Союз дембеля, разукрашенные попугаичьми, гигантского размера аксельбантами, маскарадными погонами, обшитыми позолоченной тесьмой, в клоунских сапогах на высочайших, стесанных в рюмку наборных каблуках, с шеями выпирающими из похожих на женские декольте вырезов гимнастерок, синеющих полосками тельняжек. Казалось удивительным, что всего несколько дней назад эти же парни в выгоревшем, потертом, пропахшем потом, но ладном, обношенном и подогннанном, красивом настоящей мужской красотой обмундировании катили на броне по горным дорогам, добивали врагов в зеленке, выпрыгивали из вертолетов, спасали друзей из горящих машин, тащили на себе залитых кровью раненых, разминировали чужие и ставили свои мины. Честно, кровью и потом заработанные награды казались декоративными побрякушками на нелепых, обрезанных до самого немогу, кургузых мундирчиках. Солдаты пили все, что подносили расторопные, ушлые девицы. Заказывали покупечески широко, самое дорогое, яркое. Не считая совали неожиданно свалившиеся на них деньги. После долгого перерыва, с непривычки дембелей быстро развозило, парням становилось плохо, они хмелели, их мотало, тошнило. Одни начинали петь, другие - плакать, третьи - лезть в драку. Дембелям требовалось выговориться, выложить, выплакать пусть даже первому встречному, незнакомому, но как можно быстрее, немедленно, все накопившееся за время войны, то, что всего несколько часов назад сжимало страхом их совсем ещё ребячьи сердца. Парни подспудно страшно радовались тому простому факту, что для них эта война уже позади, трудный экзамен слава Богу сдан и строгие учителя не требуют переэкзаменовки. Они уже на своей Земле, где все население без исключения должно встречать и воспринимать бойцов-интернационалистов как героев.
