Леонид Левин - Китеж уходит под воду (Исповедь мертвецов)
Обзор книги Леонид Левин - Китеж уходит под воду (Исповедь мертвецов)
Левин Леонид
Китеж уходит под воду (Исповедь мертвецов)
Леонид Левин.
Китеж уходит под воду.
(Исповедь мертвецов)
- Извините, мне так знакомо Ваше лицо... Случайно не земляк?
Не из града Китежа будете?
- К сожалению, нет. Хоть и наслышан, премного.Прекрасный
город. Сам то я с южного побережья
Атлантиды...
Люди, я любил вас. Будьте бдительны!
Юлиус Фучик
All rights reserved. No part of this book may be reproduced, stored in a retrieval system or transmitted in any form or by any means electronic, mechanical, including photocopying, recording, or otherwise, without the prior permission of the author.
Уважаемый читатель! Герои романа и положительные, и отрицательные, и вообще никакие, суть люди вымышленные, в реальном мире несуществующие. Не говори, будто они тебе кого- либо напоминают, не льсти автору. Какие еще могут быть совпадения, ассоциации, если действие романа происходит на континенте Атлантида, да в граде Китеже....
Жизнь не кино - тут дубли не проходят...
Часть 1.
Игра в одни ворота.
Пролог.
Грязный, смерзшийся песок, отделял холодное, маслянистое пространство бутылочно-зеленой океанской воды от черных береговых скал. Там, среди серых, будто застывшихся после большой стирки, подтеков подсохшей пены, оставленных прошедшим штормом, бродили, переваливаясь на коротких перепончатых лапах белые чайки.
Словно моряки, сошедшие на берег после длительного плаванья, птицы орали простуженными сиплыми голосами, подвыпивших боцманов, переругивались, суматошно топтались вокруг выброшенных волнами кусков крабьих панцирей и дохлых рыбешек в поисках вонючих остатков пищи, выплеснутых коками из камбузов проходящих по фарватеру кораблей. Птицы дрались, вырывали клювами желанные куски друг у друга из глоток, били противников когтистыми перепончатыми лапами, наседали грудью, топорщили перья, воинственно приподнимали концы крыльев.
Как в мире людей, так и в птичьем гвалте побеждали нахальные, смелые, сильные особи. Но, даже получив свою, лучшую, законную долю корма победители не допускали побежденных к поживе. Слабые и робкие, обреченные на горькую участь второсортного прозябания, топтались в сторонке, дожидаясь жалких остатков со стола удачливых собратьев.
Резкий звук ревуна, идущей в позиционном положении подводной лодки, взметнул стаю в небо, заставил оставить на берегу взаимные упреки, кормешку, любовь, сведение счетов. Птицы поднялись и заструились вслед за кораблем в сторону открытого моря. В полете чайки преобразились, перестали казаться неуклюжими и грязноватыми. Упругие стремительные тела на изогнутых крыльях неслись, изящные и функциональные, в свободном полете над гребнями оставшейся после шторма зыби.
Господи, насколько же неуклюжими смотрелись птицы на береговом песке! Берег - временное пристанище, отнюдь не родная стихия чаек. То же можно сказать о моряках. Все они рождены для стихии волн и неба. Там, за полосой прибоя, остаются склоки, мелкие дрязки, всё прочее ненужное, отвратительное, лишнее в свободном полете.
Вот и моряки, прощаясь с уходящим вдаль берегом, выстраиваются вдоль борта. Форма невилирует береговому наблюдателю характеры, пороки и достоинства, сливает судьбы в ровную, черно-белую ленту строя.
Птицы пронеслись над рубкой подводного крейсера, черной и лоснящейся как окружающие базу скалы, увенчанной гербом одного из городов России. Над бело-синим андреевским флагом, исхлестанным ветром и порепанным от соленой воды. Застонали несчастно, причитая и всхлипывая над головами стоящих в ограждении людей в черных пилотках с потемневшими золотыми крабами, тяжелых канадках с откинутыми на спину капюшонами, одетых поверх всего оранжевых спасательных жилетах. Стая вошла в разворот и пристроилась в кильватере, отчаянно крича, предупреждая, прощаясь.
Не обращая внимания на птиц, люди, глотнув напоследок полной грудью соленого от брызг воздуха, ссыпались по-очереди в рубочный люк, забрав с собой свернутый флаг. Уходящий последним старпом, привычно оглядел надолго оставляемую океану ходовую рубку, вздохнув, задраил за собой тяжелый люк и спустился через спасательную камеру в теплую, кондиционированную тушу подводного корабля.
Чайки еще кричали, призывали, божились голосами пропавших, не вернувшихся из океана домой душ моряков, предупреждали, просили о чем-то, плакали, но люди исчезли в глубине прочного корпуса.
Зашипела, впускаемая клапанами в балластные цистерны забортная вода, выдавливая остатки берегового воздуха. Рубка, постепенно уменьшаясь в размерах, словно истаивая в соленой воде, тенью ушла под сомкнувшиеся и вмиг вновь покрывшиеся сеткой ряби волны. Только кильватерный след ещё некоторое время хранил память о сошедших в пучину людях, да и то недолго. Сгладился, растворился среди океана...
Глава 1.
Кол.
Утреннее солнце согнало с гор ночную прохладу. Муэдзин прокричал с минарета первый в новом дне призыв к правоверным сотворить молитву Аллаху Великому, Всемогущему, Всемилостивому.
Намаз закончился. Свернув коврики, декхане поспешили окунуться в повседневные дела, нет-нет да оглядываясь тревожно на окраину кишлака, где несколько человек из пришедших вечером воинов Аллаха занимались непонятным и непривычным для сельчан делом. Перекидываясь шуточками, бородатые пришельцы в пуштунских одеждах, пошитых из камуфляжной материи, обтесывали топорами изъятый у старосты ствол старого дерева, долбили кетменем яму в глинистой, перемешанной с кремнистым щебнем неподдатливой земле.
Стриженного наголо пацана с только-только пробивающимися над верхней губой усиками, моджахеды выволокли под руки из-за глиняного дувала и, словно неуклюжую тряпичную куклу, свалили возле воткнутого в землю свежеобтесанного кола. Дерево было настолько старым, что торчащий над головой заостренный конец напомнил вчерашнему водителю потрепанной жизнью водовозки виденный однажды на экскурсии в музее желтый бивень древнего мамонта. Случилось это давным-давно, совсем в другой жизни, еще во время учебы в профтехучилище, перед призывом, учебкой, Афганом.- Неужели мамонты живут в Афгане, пронеслась ненужная мысль в затуманенном болью мозгу.
Шурави еще дышал, ворочал по сторонам заплывшими от побоев глазами, сплевывал на сухую землю тонкую струйку слюны с красными прожилками, но жить ему оставалось недолго. Впрочем, тут все зависело от Аллаха и умения палача с помощниками.
Никаких секретов и ценных сведений солдатик не знал. Возил воду на блокпосты, и только. Принять истинную веру, отречься от мерзкого богохульного заблуждения, служить Аллаху, вымаливая ежечасно прощение, отказался. То ли по дури, то ли из гордыни, а может, просто не понял ни черта из происходящего. Но это его личные проблемы. В таком важном деле, согласно Корану, никто гяура не неволил.
Для раба, невольника пленник больно оказался тощ и слабосилен. Увы, именно такие, стриженые первогодки, чаще всего и попадались в руки воинов Аллаха последнее время. Делать нечего, не отпускать же. Оставалось убить. Тут тоже возникла проблема, каким образом это получше в воспитательных целях произвести, Солдатик выглядел настолько костит и безжирен, что отрядный палач, презрительно сплюнув, наотрез отказался сдирать шкуру, покрытую неловко замазанными зеленкой болячками. Пристрелить - жаль патронов, за них плачены хорошие деньги, а главное следовало немного припугнуть здеших правоверных, повязать кровью к священной войне, от участия в которой досель успешно откупались договорным нейтралитетом.
Пленник окончательно пришел в себя. Разлепил разбитые губы, выплюнул белые, колючие осколки зубов. Попросил воды. Ему не ответили. Подошедшие к пацану моджахеды в длинных пешаварских рубахах на смуглых, мускулистых телах, перехваченных ремнями снаряжения, в шальварах и белых кросовках деловито подогнули к впалому животу жертвы голенастые ноги. Прихватили под коленями, преодолев слабое сопротивление, сведенными руками в ошметках гимнастерки, жестко скрутили выдернутым из галифе тонким казенным брезентовым ремешком.
Сахарно поблескивая зубами меж сочных красных губ, черноволосый, заросший словно тать палач небрежным рывком сдернул солдатскую форму вместе с замызганным, несвежим бязевым бельем. Заголив жалкий мальчишеский зад, не удержался, щлепнул, прилип на мгновение ладонью, сплюнул презрительно и гортанно прокричал команду помошникам.
- Ну и вояки у неверных, хороший баран тяжелее, - Двое подхватили тело смертника, подняли на вытянутых руках и споро натянули на желтый рог кола.
Пацан до последнего мгновения не понимал, а, возможно, не воспринимал происходящее, но резкая, огненная боль, разодравшая тело, высветила в голове все жизненные истины, все неисполнившееся, непрочувствованное, невыполненное - непрожитое. Ожили в памяти недоцелованные девичьи губы. Вскрикнула подранком рано постаревшая, оплывшая, неряшливо и бедно одетая, частенько попахивающая водкой мать. Мелькнули канувший в никуда, полузабытй отец, зануды-училки, дворовые друзья и недруги.... Вспыхнуло все разом и провалилось в небытие.
