Галина Романова - Охотники до чужих денежек
– Ладно уже! Не перебивай аппетит, на вот борщечка похлебай. Да я еще картошечку запекла с грибочками в духовке, как ты любишь... – Мать, приговаривая с напускной строгостью, выставила перед сыном тарелки. Смахнула несуществующие крошки с табуретки и уселась напротив него, подперев массивный подбородок мясистым кулаком. – Там-то так не накормят.
– Где? – не сразу понял Данила, удивленно подняв на мать глаза от тарелки.
– Напротив, – хмыкнула Вера Васильевна, расценив непонимание сына как очередную уловку уйти от серьезного разговора. – Там небось все с ножом да вилочкой. Одними бутербродиками да оливками и питаются. Ни разу не видела, чтобы шалашовка эта с продуктами домой шла. Матушка-то покойная хлопотливая была, царствие ей небесное...
– Да уж нахлопотала! – отчего-то злобно выпалил Данила и, словно испугавшись собственной откровенности, вновь склонился к тарелке. – Вкусно готовишь, мать. Еще бы норов свой попридержала, цены бы тебе не было.
Польщенная похвалой сына, Вера Васильевна пропустила мимо ушей его укоризненные слова и, не меняя интонации, вновь продолжила:
– Только одни компьютеры на уме да машины. Видал, на какой машине дорогой подъехала! А откуда, спрашивается, у такой молодой девки деньги? Работать вряд где работает, целыми днями дома. А покупка за покупкой. То шуба, то сапоги. Летом вон, говорят, на курортах побывала.
– Кто говорит? – раздраженно сморщился Данила, отодвигая пустую тарелку из-под первого.
– Бабы говорят! А уж они, если говорят, значит, так оно и есть.
– А... тогда понятно! – Данила опустил вилку в жаркое из грибов и картошки и принялся со злостью вылавливать маленький опенок. – Если бабы говорят, то так оно и есть! А чего же еще про нее бабы говорят?! Чего такого, что я не знаю?!
– Ой, все так прямо ты про нее и знаешь! – махнула на него мать полотенцем.
– Что надо – знаю...
– А вот бабы говорят, что чудная она, Эмка твоя.
– Ты не там ударение, мать, ставишь в этом слове. Ударение должно быть на первом слоге – чудная она, мать, чудная. И лучше ее для меня нет никого. Что бы там твои бабы ни говорили.
– Слышь, Даня, – Вера Васильевна опасливо покосилась на дверной проем, словно кто-то их мог сейчас услышать. – Говорят, покойнички-то ей миллионы оставили. На них, мол, девка и живет.
– Ну вот, а говоришь – проститутка, – подхватил Данила почти весело. – Хороша же девка, мать, поверь. Избалованная, может, чрезмерно – этого не отнять. Это опять же оттого, что красивая очень...
Мать помолчала, пристально наблюдая за тем, с каким мечтательным выражением лица сын уплетает картошку, и вдруг, всхлипнув, приложила к лицу полотенце.
– Ты чего, мать? – опешил Данила от неожиданных перепадов в ее настроении.
– Ничего!!! Погубит тебя эта шалашовка! Погубит! Не нужна она тебе. Не по себе сук рубишь, Даня. Не по себе.
– Ну а кто, по-твоему, по мне? – Данила в сердцах отшвырнул от себя вилку. – Кто?!
– Чем Галинка плоха? – Мать, мгновенно осушив слезу, недовольно поджала тонкие губы. – Девчонка с пятого класса за тобой хвостом увивается.
– Пусть эта Галинка идет ко всем чертям собачьим! – рявкнул вдруг ни с того ни с сего сын, вскакивая с места. – И хватит мне тут ерундой заниматься! Сватать она мне еще будет!
Он почти бегом кинулся из кухни в комнату, и вскоре до матери донесся отчаянный рев магнитофона. Этого она выдержать уж никак не могла. Мало того что голос на нее повысить посмел. Так к тому же еще и музыку свою собачью завел. В конце концов, это ее жилплощадь. И она, а не кто-нибудь распоряжается здесь каждым метром. С плохо сдерживаемой яростью Вера Васильевна покидала в мойку посуду. Стерла со стола и, повесив полотенце на плечо, фурией ворвалась следом за сыном в единственную комнату.
– Выключи! – глыбой повисла она над Данилой, возлежащим на диване с сурово сведенными бровями. – Немедленно выключи!
Сын подчинился. Музыка смолкла, но насладиться благословенной тишиной мать ему не позволила. Переваливаясь с боку на бок, она принялась метаться по комнате, шлепая через слово себя по толстым бедрам полотенцем и припечатывая конец очередной гневной тирады смачным словом «проститутка».
– Я и так ночей не сплю из-за работы твоей! Мало мне нервов!.. Так теперь еще и эта шлюха на шею мою навязалась!!! Во двор выйти стыдно, бабы по углам шушукаются.
– О чем, мать? О чем они шушукаются? – с тяжелым вздохом вклинился в ее монолог сын.
– О тебе, Даня, о тебе! Наркотиками, говорят, торгуешь, да оружием. Я же не могу им правду сказать, не могу сказать, что ты...
– Замолчи, мать! – Данила предостерегающе поднял указательный палец. – Молчи громче!
– Я дома! – все же успела огрызнуться та напоследок.
– Даже у стен есть уши, мать. Даже у стен... А бабы твои пусть говорят что хотят. Пусть языки почешут.
– Ну ладно, Данечка, ладно, сыночек мой. – Mать уселась у сына в ногах, вновь пустив в ход слезоточивую артиллерию. – Пусть про работу твою что хотят говорят, но ты уж отстань от Эмки, прошу тебя. Не нужна она тебе, Даня! Не нужна...
– Нет, мать... – Данила вдруг выдернул у себя из-под головы подушку и, накрыв ею лицо, глухо пробубнил из-под нее: – Это не она мне не нужна, а я ей! Понимаешь?! Я ей не нужен.
– Как это?! – Вера Васильевна не сказала бы, что подобный расклад ее уязвил в самое сердце, но что-то похожее на ревностное чувство шевельнулось где-то в глубине души. – Как это – не нужен, сынок? Ты объясни толком-то.
– Послала она меня с любовью моей пламенной туда, куда Макар телят не гонял, – выдал Данила с глухой тоской после того, как мать стянула у него с головы подушку. – Права ты оказалась: не ее я поля ягода, не ее. Кто я, а кто она! Я – быдло сермяжное, а она – леди. Посмеялась она надо мной и только-то. Я ей говорю: жил, мол, только мыслью об этой самой минуте. А она мне на дверь указала. Так что живи спокойно: не видать мне Эльмирки, как своих ушей. Живи спокойно...
– А ты-то... Ты-то как будешь жить, сына? – охнула вдруг мать, ухватившись за сердце. – Что же это делается-то, святый боже?! Где же это видано-то, чтобы дитя мое да так маялось?!
Поскольку все ее причитания остались без комментариев, она сочла за благо убраться на кухню, где уже в одиночестве продолжила ужасаться той беде, что накрыла с головой ее дитятко.
Ладно бы он ради баловства за Эмкой подрядился ухаживать, тут уж она, как мать, просто была обязана пресечь все на корню. Мало ли что... А ну как забеременеет по молодости, по глупости. Притащит под ее порог в подоле, а ты воспитывай. Такие-то шалашовки длинноногие разве способны дите выкормить...
А оно вон как дело-то обернулось...
То-то Данилка сам не свой все последнее время. Она-то было подумала, что опять что на службе: налоговая или конкуренты. А тут, видишь, дела сердечные. Полюбил он, и полюбил, видать, крепко, раз решился матери боль свою излить. А такое последний раз в первом классе было. Когда первого сентября пришел домой весь в слезах. Ребятня начала дразнить, что портфель потрепанный, а он один на пятерых драться кинулся. Ну, как водится, и накостыляли ему. Им-то горя своего не показал, а вот ей – матери, всю боль свою выплакал. С той поры сколько лет прошло, сколько горя сынок увидал хотя бы вон в армии этой, а ни разу ни стона, ни жалобы. А теперь, видно, прищучило его крепко, раз матери беду свою излить решился...
Ой, чует сердце – придется ей вмешиваться, ой, чует! Не обойтись тут без нее. А уж она-то сумеет наставить эту шалашовку длинногачую на путь истинный. Рога-то ей пообломает! Чего удумала: Даньке ее от ворот поворот! От кого рыло воротит! Принца все ждет. Ха-ха... Дождись его, принца-то. Коли и случались они в жизни у женщин, принцы эти самые, то уж наверняка у принцесс крови, а не у таких безродных выскочек-жидовок. Уж кое-что она да знает про папку с мамкой ее. Чай, с одного года в доме-то проживают. Много тайн там бывало, за дверью их, поначалу резной, а в последние годы уже железной. И вопрос еще, ох какой большой вопрос – на какие средства существовали-то так безбедно? Неспроста к небесам их машину подняли, ох неспроста...
Вера Васильевна отряхнула муку с рук. Сунула в горячую духовку кулебяку с капустой и заглянула в комнату. Данила спал. Или старательно делал вид, что спит. Ну и пусть себе отдыхает. А она пока делом займется. Пирогам еще минут сорок в печи сидеть, а она пока к соседке этажом выше поднимется да поговорит о житье-бытье. Глядишь, и сумеет нащупать тропинку, что к сердцу крали этой «высокородной» лежит...
Глава 5
Зойка пришла к ней, как обычно, без предупреждения. Открыла своим ключом дверь. Аккуратно развесила на вешалке куртку и шапку с шарфом. Носок к носку поставила сапожки. Тряхнула влажными волосами и, удовлетворенно оглядев себя в зеркале прихожей, двинула прямиком в кухню.
– Элка, иди сюда! – громогласно позвала она ее уже оттуда. – Разговор есть.
Эльмира раздраженно отшвырнула от себя пульт телевизора. Свесила ноги с дивана, на котором пролежала с тех самых пор, как захлопнула за Данилой дверь. И голосом, лишенным каких бы то ни было признаков гостеприимства, пробурчала:
