Джек Кертис - Банджо
Гэс поднял свой мешок:
- Понятно.
- Послушай, Гэс, ты ничему в жизни не научишься, если не откроешь глаза пошире. Вот что я тебе скажу. У одних есть свои дома, вроде как у вас, у других дома были, но им не понравилось жить здесь, и они уехали. А есть и такие, у кого своего дома никогда и не было, да и не хотят они его иметь. И для вот таких тут и дом и семья. Может быть, этого мало, но зато это очень настоящее.
- Да, сэр, понятно. Спасибо, сэр.
Гэс тихо вышел из салуна, потрясенный тем, что находятся люди, которые могут называть это гулкое помещение, пропахшее разными запахами, своим домом, а тех, кто приходит сюда - семьей. Он шел к своему пони, смотря себе под ноги. И чуть не столкнулся с тучным шерифом.
- Осторожно, Гэс, - дружелюбно сказал Гроувер.
- Извините, мистер Дарби. Я немножко задумался.
- И о чем же ты думал, Гэс? - Голос Дарби был дружеским и мягким.
- Да так, ни о чем особенном, мистер Дарби, - сказал Гэс и оседлал своего пони.
Высокие черные автомобили, проезжавшие по ухабистой дороге, пугали пони, и он шарахался в сторону. Уши у него стояли торчком вверх, голова была поднята.
- Ладно, вперед, вперед, пошел, - погонял пони Гэс, покрепче сжимая его бока коленями. Голова у парня шла кругом. Его переполняло чувство вины за свое невежество, за свою ограниченность. Ему было очень неприятно вспоминать о всех тех случаях, когда он насмехался над каким-нибудь пьяным, когда осуждал игроков в карты и биллиард, называя их про себя бездельниками и подонками. Он чувствовал, что в нем просыпается что-то новое, какой-то новый взгляд на мир. Что-то было не так: почему он прожил семнадцать лет на одном месте и ничему не научился, кроме работы и охоты? Ну, еще в церковь ходил Библию читал.
И тут Гэс с ужасом осознал, что не он распоряжается своей собственной жизнью.
Свобода, деньги, сила - зачем все это, если он проживет жизнь как неуч и лицемер?
И понимание этого досталось страшно дорогой ценой. Если бы его брат не вернулся калекой - он, Гэс, наверное, так и не понял бы ничего.
Гэс повесил седло в конюшне, выпустил пони в загон и направился к крыльцу дома, на котором в кресле-качалке сидел Лу, подставляя лицо лучам утреннего солнца.
Когда Гэс стал подниматься по ступенькам, Лу приоткрыл глаз.
- Ну как, хорошо прокатился?
- Такой сегодня день хороший! Я привез то, что ты просил. Бутылки в мешке. Я повесил его рядом с седлом.
- Вот и прекрасно! Налей мне стаканчик.
- Послушай, Лу, ты же знаешь, как папа к этому относится. Если он увидит, что пьют в его доме, его хватит удар.
- А я думал, что если честно заплатил за виски, можно пить не таясь, сказал Лу.
- Ну, ты, конечно, можешь это делать, если хочешь, но я просто подумал о папе и маме.
- И о Кейти, и о Мартине, и о графстве Форд, и о нашем замечательном штате Канзас, и о нашем красно-бело-голубом флаге!
- Ну, не знаю, - сказал Гэс, смущенный и растерянный. - Поступай, как знаешь. А мне нужно заняться культиватором.
- Гэс, послушай, можно мне как-нибудь пойти с тобой на охоту? Бегать я, конечно, не могу, но перемещаться - запросто.
- Конечно, Лу. Можем в субботу пойти поохотиться на холмах. А в город тогда не поедем.
У Гэса поднялось настроение, когда он подумал о тех местах, где охотился. На холмах Гошен было так спокойно: ходишь-бродишь по траве, высматриваешь следы кролика, прислушиваешься к песне краснокрылого дрозда...
Гэс чуть ли не бегом бросился запрягать лошадей в культиватор и выехал в поле. Он погонял, пытаясь наверстать время, истраченное на поездку в город. Лошади были молодые; они еще помнили необъятные просторы Монтаны или Айдахо, где их отловили, но кое-чему уже выучились; отец говорил, что тяжелая работа - лучшая наука.
В полдень Гэс распряг лошадей и отвел их в тень конюшни, потом направился в дом на обед.
По пути его встретил Мартин. Странная улыбочка искривила его тонкие губы, в глазах светилась какая-то особая радость. С одного взгляда Гэс понял, что произошло. И смирился с неизбежным, как судный день, наказанием.
- Ну, братец, в этот раз ты вляпался, - сказал Мартин вкрадчиво. - В этот раз...
- Лу? - прервал его Гэс.
- Дай мне сказать!
- Я уже и так знаю, что ты собираешься мне сказать.
Гэс обошел Мартина и пошел к дому.
- Подожди! - крикнул ему вдогонку Мартин. - Если тебя сейчас увидит папа, он тебе крепко всыплет.
- А что все-таки случилось с Лу?
- Он вроде как мозгами двинулся. Совсем рехнулся! Поет песни, размахивает своей тростью, предлагает всем выпить той пакости, что ты привез.
- Я не думал, что он сразу возьмет и напьется.
Гэс, взлетев по ступенькам, вбежал в большую кухню. Его встретили пулеметный огонь, колючая проволока и отравляющий газ косности и непонимания.
Лу сидел на стуле и клевал носом. На столе, застеленном клетчатой клеенкой, стояла пустая бутылка. Отец стоял возле умывальника и выливал содержимое из второй бутылки, держа ее так, будто она была отвратительной змеей.
Услышав, как хлопнула дверь, Лу зашевелился и запел, захлебываясь словами:
- Мадмуазель из Арментьера
Позвала Фрица на часок
Пройтись в зелененький лесок,
Чтоб обниматься, целоваться
И в мягкой травке кувыркаться.
А на травке, в лесном мраке,
Воткнула она Фрицу штык в сра...
- Замолчи! - закричал отец. - В доме женщины!
- Мадмуазель из Арментьера,
О, мадмуазель из Арментьера,
Можно забыть и снаряды и газ,
Но не забыть ее ласковых глаз!
- Это все из-за тебя! - крикнул отец, испепеляя Гэса взглядом.
- Не знаю, папа, - сказал Гэс.
- Кто привез ему эту гадость? Сам-то он со двора не может выйти!
- Все виноваты понемножку. - Гэс смотрел отцу прямо в глаза.
- Прекрати сейчас же!
- О мадмуазель, о, мадмуазель...
- Если вы не будете прислушиваться к другим, папа, вам никогда ничего не понять.
- А я и не собираюсь прислушиваться к семнадцатилетнему щенку, который сам не понимает, что делает! Нашелся защитник этого пьяного сквернослова, этого... этого калеки!
- Ну, ладно, тогда я снова вернусь в поле.
- Никуда, Гэс, ты сейчас не пойдешь! Ты выслушаешь все, что я тебе скажу! И вообще - отныне ты будешь делать только то, что я тебе буду приказывать!
- Да, сэр. Я понимаю и не сержусь на вас.
- Мне не нравится, каким тоном ты со мной разговариваешь!
- Папа, вы, наверное, не помните, у нас когда-то был наемный работник, Джюбал... Черный, играл на банджо.
- Отчего же не помню? Отлично помню его дерзость и наглость...
- Ах, французы, ах, французы,
Берегут свои рейтузы,
А сражаться не умеют,
Только жрут, да все толстеют...
- Вы прогнали его осенью, помните?
- Я его не прогонял, он сам ушел! Он был негодный работник.
- Нет, он был хороший работник, но вы хотели побыстрее рассчитать его, потому что он черный. И потому что он играл на банджо, которое, кстати, поломал Мартин. Но тогда вы разговаривали с ним точно так же, как сейчас разговариваете со мной.
Отец с налитыми кровью глазами, казалось, встал на дыбы, как дикая лошадь.
- Все, хватит! Отведи... отнеси этого порочного человека в его комнату и молись о том, чтобы он осознал пагубность того пути, на который встал!
- Пойдем, Лу, - сказал Гэс, поворачиваясь к брату; голова у того тряслась; глаз совсем остекленел. - Пора в постельку.
Гэс поднял его, как осиротевшего ягненка; его поразило то, насколько легким было тело Лу. Гэса охватила острая жалость: он хорошо помнил, как они плавали через реку - каким могучим выглядело тогда загорелое тело старшего брата. А теперь сильный пахарь, с широкими плечами, нес своего павшего брата.
Осторожно уложив его на постель, Гэс сказал:
- Извини, Лу, но так дело не пойдет.
Но Лютер его не слышал - он уже спал; рот был приоткрыт, из горла вырывалось хриплое дыханье; Лютеру снились девушки из la belle France.
Когда Гэс вернулся на кухню, отец, Кейти и Мартин уже садились за стол, а мать подавала отбивные, картошку и соус.
- Он спит, - сказал Гэс, занимая свое место за столом.
- Благой Боже! - Отец закрыл глаза. - Мы молимся за спасение души Лютера и благодарим Тебя за Твою щедрость, за ту еду, которую Ты послал нам.
Потом все принялись за еду, и кухня наполнилась чавканьем, звоном ножей и вилок, звуками прихлебываемого кофе. Все молчали. Гэс окинул взглядом сидящих за столом. За свою жизнь ему пришлось кормить не одно поколение животных. И теперь худое, обветренное лицо отца, суровое, лисьеобразное лицо Мартина, уже обвислые щеки Кейти, редкие волосы матери и ее блестящие, алчные глаза - все эти лица напоминали ему жующий скот.
- Завтра я отвезу его в город, - неожиданно громко сказал Гэс. - Ему платят пенсию, и он может тратить ее, как ему хочется.
- Он будет пока оставаться в этом доме. Он еще может вернуться на путь доброго христианина.
- Папа, - сказал Гэс, - а может, он вообще не христианин. Может быть, он просто старый, больной человек.
