Рэй Брэдбери - Давайте все убьем Констанцию
– Знаешь, в чем твоя беда? – рявкнул Крамли, но тут же смягчил тон. – Ты любишь людей, которые этого не заслуживают.
– Вроде тебя, Крам?
Он задумался.
– Нет, я ничего, – признал он. – Дырок во мне, что в твоем решете, но содержимое осталось. Поберегись! – Крамли стукнул по тормозам. – Поповский домашний очаг!
Я бросил взгляд в окошко: собор Святой Вибианы стоял на давно заброшенной Скид-роу, где жизнь протекала замедленным темпом.
– Боже, вот где нужно было в свое время поселиться. Пойдешь внутрь?
– Гром и молния, нет! – отказался Крамли. – Меня в двенадцать лет выставили с исповеди: не с теми женщинами знался.
– Будешь еще когда-нибудь причащаться?
– Перед смертью. Ну, выпрыгивай, красавчик. От Царицы Калифии к царице ангелов.
Я выбрался наружу.
– Прочти за меня «Аве Мария», – проговорил мне в спину Крамли.
Глава 15
В соборе, сразу после полудня, было пусто, явившийся священник застал около исповедальни одну-единственную кающуюся, которую знаком пригласил войти.
Увидев его лицо, я понял, что попал по адресу.
Когда женщина вышла, я, потеряв от смущения дар речи, нырнул в противоположную кабинку.
В зарешеченном оконце двигалась тень.
– Да, сын мой?
– Простите, отец, – выпалил я. – Калифия.
Послышалось проклятие, вторая дверь исповедальни со стуком распахнулась. Я приоткрыл свою дверь. Священник отшатнулся, словно от выстрела.
Раттиган, дежа вю. Но не гибкая женщина, девяносто пять фунтов загорелой, коричневой, как тюленья шкура, плоти, а ее подобие – ходячий скелет, вешалка, флорентийский священник эпохи Ренессанса. Внутри прятались кости Констанции, но плоть, их облачавшая, была бледней черепа, уста священника алкали спасения, а не скоромного стола с ночлегом. Тут был Савонарола[29], моливший Господа простить его неистовые речи, и Господь безмолвный, с духом Констанции, горящим в очах и взирающим из черепа.
Расколотый надвое отец Раттиган убедился, что, помимо произнесенного мною слова, другой опасности от меня не исходит, мотнул головой в сторону ризницы, впустил меня внутрь и закрыл дверь.
– Вы ее друг?
– Нет, сэр.
– Хорошо! – Он запнулся. – Садитесь. У вас пять минут. Меня ждет кардинал.
– Тогда вам нужно идти.
– Пять минут, – произнесла Констанция под маской своего близнеца. – Ну?
– Я только что побывал у…
– Калифии. – В голосе отца Раттигана послышалось подавленное отчаяние. – Царица. Посылает сюда людей, которым не сумела помочь. У нее своя вера, от моей отличная.
– Констанция опять исчезла, отче.
– Опять.
– Так сказала Царица, то есть Калифия.
Я протянул отцу Раттигану Книгу мертвых. Он перелистал ее.
– Откуда она у вас?
– От Констанции. Сказала, кто-то ей прислал. Чтобы напугать, навредить – бог знает для чего. То есть только ей известно, вправду ли это так страшно.
– Подозреваете, она прячется просто из вредности? – Он задумался. – У меня самого в мозгу двоится. Но были же такие, кто тогда сжег Савонаролу, а теперь прославляет. Странное дело: святость и греховность в одном лице.
– Но ведь подобное бывает, отче? – осмелился я заметить. – Немало грешников сделались святыми, да?
– Что вам известно о Флоренции тысяча четыреста девяносто второго года, когда Савонарола заставил Боттичелли сжечь свои картины?
– Мне известен единственный век, сэр… отче. Тогда Савонарола, теперь Констанция…
– Если бы Савонарола был с ней знаком, он бы покончил с собой. Нет, нет, дайте подумать. У меня с рассвета ничего не было во рту. Тут есть хлеб и вино. Давайте заморим червячка, а то я свалюсь.
Отец-благодетель извлек из стенного шкафа каравай и кувшин, и мы сели за стол. Священник преломил хлеб и налил себе малую толику, а мне побольше, каковую я принял с радостью.
– Баптист?
– Как вы догадались?
– Об этом я лучше промолчу.
Я осушил стакан.
– Вы мне поможете с Констанцией, отче?
– Нет. О господи, господи, может быть.
Он налил мне еще вина.
– Вчера ночью… Возможно ли? Я припозднился в исповедальне. Словно бы ждал кого-то. Но вот к полуночи вошла женщина и долго молчала. Наконец, как Иисус, воззвавший к Лазарю, я настоял, и она расплакалась. Высказала все. Грехи возами и тележками, грехи за последний год, десять, тридцать лет; остановиться не могла, дальше и дальше, от ночи к ночи страшнее, потом она замолкла, и я уж собрался дать наставление, пусть читает «Аве Мария», но слышу, она убегает. Сунулся в кабинку, но там только запах остался. Боже мой, боже.
– Духи вашей сестры?
– Констанции? – Отец Раттиган откинулся на спинку стула. – Тысячу раз проклятые, эти духи.
Вчера ночью, подумал я. Наступали на пятки. Что ж мы вчера-то не поехали.
– Вам, наверное, пора идти, отче, – заметил я.
– Кардинал подождет.
– Ну хорошо, вы мне позвоните, если она вернется?
– Нет. Священник что адвокат, сведения о клиентах должен держать в секрете. Вас это так расстроило?
– Да. – Я рассеянно стал крутить на пальце обручальное кольцо.
Отец Раттиган это заметил.
– Ваша жена обо всем этом знает?
– В общих чертах.
– Похоже на гедонистическую мораль.
– Моя жена мне доверяет.
– Для жен это характерно, благослови их Господь. Вы считаете, моя сестра достойна спасения?
– А вы так не считаете?
– Бог мой, я оставил всякую надежду, когда сестра назвала искусственное дыхание рот в рот позицией из Камасутры.
– Констанция! И все же, отче, если она снова появится, не могли бы вы набрать мой номер и повесить трубку? Я пойму, что вы мне даете знак.
– В такте вам не откажешь. Дайте мне ваш телефон. Я вижу в вас не столько баптиста, сколько порядочного христианина.
Я дал ему два номера, и свой, и Крамли.
– Всего один звонок, отче.
Священник всмотрелся в наши номера.
– Все мы живем на откосе. Но некоторые чудом пускают корни. Не ждите. Вдруг телефон не прозвонит. Но я дам ваш номер и своей помощнице, Бетти Келли, на всякий случай. Почему вы это делаете?
– Она катилась в пропасть.
– Смотрите, как бы она не увлекла за собою и вас. Мне стыдно это говорить. В детстве она выкатилась на роликах на середину улицы и остановилась среди машин – ради смеха.
Он уставил на меня пристальный, светящийся взгляд.
– Только почему я вам об этом рассказываю?
– Это мое лицо.
– Что-что?
– Лицо. Я гляделся в зеркало, но поймать себя не сумел. Выражение непрерывно меняется, не уловишь. Прямо-таки смесь младенца Иисуса и Чингисхана. У друзей ум за разум заходит.
Это помогло священнику немного расслабиться.
– Idiot savant[30], так можно сказать?
– Почти что. У школьных задир от одного моего вида чесались кулаки. Но вы что-то говорили?
– Разве? Ах, да, если та крикунья была Констанцией – голос как будто был не ее, – она отдала мне распоряжения. Представляете, священнику – распоряжения! Назначила срок. Сказала, что вернется через двадцать четыре часа. Я должен буду простить ей все прегрешения, безвозвратно и окончательно. Словно в моей власти выдать такое оптовое отпущение. Я сказал, она должна простить себя сама и просить других о прощении. Бог любит тебя. Ничего подобного, ответила она. И сгинула.
– Она и вправду вернется?
– С двумя голубками на плечах или с громом и молнией.
Отец Раттиган проводил меня к порталу собора.
– А как она выглядит?
– Как сирена, что заманивает в пучину обреченных мореходов.
– А вы – бедный обреченный мореход?
– Нет, я просто человек, который пишет о жителях Марса, отче.
– Надеюсь, они счастливее, чем мы. Погодите! Бог мой, она еще кое-что сказала. Что вступает в новую церковь. И может, больше не станет мне докучать.
– Что за церковь, отче?
– Китайская. Китайская и Граумана. Церковь, ну да![31]
– Для многих это и есть церковь. Вы там бывали?
– Смотрел «Царя царей»[32]. Внешний двор произвел на меня большее впечатление, чем фильм. Судя по виду, вам не терпится сорваться с места и бежать.
– В новую церковь, отче. Китайскую. Граумана.
– Избегайте следов на зыбучем песке. Там сгинуло немало грешников. Какой фильм сейчас крутят?
– Эббота и Костелло в «Джеке и бобовом стебле»[33].
– Плачевно.
– Плачевно. – Я рванул к выходу.
– Не забудьте о зыбучем песке! – Крик отца Раттигана достиг меня уже за дверью.
Глава 16
По пути в другой конец города я чувствовал себя воздушным шаром, наполненным Большими Надеждами. Крамли все время пихал меня в локоть: спокойней, спокойней. Но мы должны были добраться до этой другой церкви.
– Церковь! – бормотал Крамли. – С каких это пор двойной киносеанс, помимо всего прочего, стал заменять Отца, Сына и Святого Духа?
