Сергей Устинов - Все кошки смертны, или Неодолимое желание
«Овен ― натура увлекающаяся, ― гласила первая же трижды отчеркнутая сентенция. ― Он часто влюбляется, часто меняет партнеров и каждый раз думает, что эта любовь навеки. Овен, как и другие огненные знаки, не любит ущемления своей свободы, поэтому применение к нему силы или дисциплинарных мер часто приводит к прямо противоположным результатам».
На полях рядом с последними строчками стояли аж счетверенные, как зенитный пулемет на турели, восклицательные знаки.
«Овен никогда не будет тратить время на окольные пути, касается ли это личных отношений или дороги в прямом смысле. Его прямота и простота выражения мыслей и желаний порой обескураживают».
Два раза жирно подчеркнуто. Ну-ну, подумалось мне, посмотрим.
«Овны склонны обманываться, ― читал я дальше, ― они частенько верят в воздушные замки и в то, что свои грандиозные замыслы они обязательно приведут в исполнение. Неудачи переживаются Овнами очень болезненно. В ярости ― а она вспыхивает мгновенно ― они не помнят себя и могут натворить беды, тем более что их планета Марс покровительствует войне и насилию».
Огромный вопросительный знак на полях и три восклицательных.
Интересно, задумался я, к чему именно из вышесказанного относится вопрос?
Но кульминация следовала ниже. Я судил об этом по следующему абзацу, который был не просто отмечен ― его тщательно взяли в узорную рамочку, украшенную цветочками и виньетками.
Поняв, что надо сосредоточиться, я прочел: «Положительные качества Овна ― невинность и наивность, слепая вера и безрассудное мужество. Отрицательные ― болезненное самолюбие, необузданность, агрессивность и импульсивность без оглядки на обстоятельства…»
Н-да, зевнув подумал я, вот уж воистину: нет порока в своем отечестве! Сильная все-таки наука эта астрология, если даже посапывающая за стенкой обдолбанная овечка благодаря ей еще не теряет надежду найти в себе и наивность, и невинность. Я отправил глупую книжку обратно на полку. И тут приметил, что из-за нестройного частокола потрепанных жизнью любовных романчиков выглядывает краешком что-то совершенно инородное в этой развязной толпе неряшливых переплетов. За книгами, вжавшись в заднюю стенку, пряталась от посторонних глаз не замеченная сразу еще одна, виниловым переплетом смахивающая на блокнот для записей. Сердце сыщика осторожно заликовало в предчувствии удачи: книжечка была довольно пухлой. Никаких моральных запретов на чтение чужих бумаг в данной ситуации мне не виделось, и я извлек добычу на свет божий. А в качестве единственной предосторожности переместился вместе с ней на диван, усевшись так, чтобы не терять из виду дверь в спальню Нинель. Разочарование снова ожидало меня. Под мягким винилом тоже оказалась книга, хотя и несколько специфического содержания. На титульном листе было написано: «Человеческие сексуальные извращения и девиации (отклонения)». Я бы тут же и отбросил ее, но помешала профессиональная подозрительность: а чего это она прячется за другими книжками, да еще единственная обернута в обложку? На этот раз я легко подавил в себе желание для первого знакомства открыть что-нибудь наугад и обратился к началу.
Мелковато набранное предисловие я пропустил. Дальнейшее было составлено по энциклопедическому принципу: статьи, в которых текст представлял собой подробное разъяснение термина, жирно вынесенного в начало.
Первая статья называлась «Аксиофилия». А пояснение сообщало, что эта достаточно редкая сексуальная девиация встречается в основном у мужчин с суицидальным синдромом в анамнезе и состоит в получении сексуального удовлетворения посредством сочетания мастурбации и одновременного самоудушения.
Бр-р-р! Я моментально представил себе почему-то сидящим на краешке унитаза голого онаниста-самоубийцу с петлей на шее. И живо перевернул сразу несколько страниц.
Теперь я наткнулся на «Партенофилию», лапидарно определяемую как половое влечение исключительно к девственникам: зрелым, но сексуально неопытным молодым объектам. И следующую сразу за ней «Салироманию» ― сексуальное извращение, разновидность садизма, которое состоит в получении сексуального удовлетворения от мазания партнера калом, мочой или кровью.
Но самым поразительным было другое: как и астрологический сборник, сей труд тоже был весь испещрен похожими на чьи-то инициалы значками, подчеркиваниями, восклицательными и вопросительными знаками.
Это уже становилось интересным. Я решил все-таки вернуться к началу, чтобы теперь уже планомерно попытаться определить, по какому принципу в нем разбросаны эти явно прикладного характера пометки. Но мой исследовательский порыв был прерван в самом начале.
Вдруг почудилось, будто в соседней комнате что-то глухо стукнуло ― словно упал на пол тяжелый мягкий предмет. Сунув книжку под диванную подушку, я бесшумно вскочил на ноги и на цыпочках подобрался к двери в спальню. Приложив ухо к самому косяку, простоял, чуть дыша, минуты две. Но больше ничего не услышал и, успокоившись, вернулся на диван. Только-только устроился на подушках, как дверь на этот раз скрипнула вполне отчетливо, я резко повернулся и при виде открывшегося мне зрелища поначалу решил, что Нинель натурально рехнулась.
То есть, если быть точным, в самое первое мгновение мне показалось, что рехнулся я. В дверях гостиной, скромно сложив руки поверх черного форменного фартучка, стояла тоненькая школьница в потертом коричневом платьице времен моего детства с алым пионерским галстуком на худой длинной шейке. Две русые девичьи косички чертячьими рожками торчали по бокам аккуратно расчесанного пробора, голые голенастые ноги в коротеньких розовых носочках были обуты в стоптанные черные туфли с облезлым лаком. Она молча глядела на меня исподлобья, застенчиво улыбаясь одними губами.
Лишь чудовищным напряжением воли мне удалось удержать рассудок в относительном равновесии. И только тогда, вглядевшись, я признал Нинель. Лицо у нее было свежее и даже слегка порозовевшее — никак она снова глотнула чего-то бодрящего.
Но тут же меня ждало следующее испытание, после которого впору было свихнуться по новой.
― Пвивет, Стафик, ― кокетливо коверкая слова, нежно проворковало это видение. ― Не увнал?
Она сделала несколько шагов в мою сторону, и ей-богу, я бы отступил, если б было куда! Но сзади подпирал диван, и мне оставалось лишь изо всех сил вжаться в его спинку.
― А я-то тебя сразу узнала, ― продолжала Нинель, капризно надувая губки бантиком, ― тебя к нам в четвертый класс вожатым назначили. Все девчонки были в тебя влюблены. И я тоже…
По-детски неуклюже косолапя, это послание прошлого приблизилось ко мне. Из форменного платья она давным-давно выросла, подол почти ничего не прикрывал. Но прежде чем опуститься на ручку дивана вплотную рядом со мной, Нинель как бы ненароком поддернула его, и я ощутил в груди космический вакуум, увидев, что под школьной формой у нее ничего нет, даже лобок тщательно выбрит. Медленно, как в тумане, вытянув руку, она легонько коснулась холодными и мягкими подушечками пальцев тыльной стороны моей мгновенно вспотевшей изнутри ладони и почти прошептала уже без былого кокетства, зато с придыханием:
― Ну признайся, ты же всегда мечтал трахнуть вот такую… Юную, невинную, беззащитную… Все мужики мечтают об этом! А, Стасик? Смотри, я твоя, ты можешь делать со мной все что захочешь…
Разум мой в этот момент требовал только одного: отодвинуться подальше на край дивана. Но при этом образовавшаяся в груди межзвездная пустота помимо моей воли плавно спускалась все ниже и ниже, туда, где здравый смысл обычно утрачивает значение. Теряющий связь с рассудком организм трепетал, как тростник на ветру. Бессмысленный, заметьте, тростник. В это время Нинель, широко распахнув в испуге глаза, съехала с кожаного подлокотника еще ближе и, заглянув мне прямо в зрачки, пробормотала:
― А хочешь меня изнасиловать? Зверски, по-настоящему? Я буду кричать, царапаться, сопротивляться! Ты будешь моим первым мужчиной, и мне будет больно, очень больно!
Она взяла мою теряющую последнюю волю руку, положила на свою острую коленку и тихонько вскричала:
― Ах, Стасик, я знаю, ты сердишься на меня! Я перед тобой провинилась, да? Гадкая, гадкая противная девчонка! Сначала ты должен наказать меня! Должен! Должен!
Неожиданно резко сорвавшись с места, Нинель подскочила к креслу, повернулась спиной и, до белизны костяшек вцепившись пальцами в кожаную спинку, наклонилась так, что моим глазам предстали крепкие бледно-розовые ягодицы с ямочками по бокам.
― Ну же, сними ремень, ― простонала она сквозь зубы, обернув ко мне напряженное лицо с закушенной нижней губой. ― Накажи меня, накажи, как папочка в детстве наказывал! Ох, как он меня, гад, наказывал! Лупил, сволочь, до крови! Ну давай же, давай! Бей!
