Луиз Пенни - Последняя милость
— Хватит.
Гамаш распахнул дверцу и забросил в салон скребок и совок. Лемье и Николь быстро обежали машину. Каждый стремился первым оказаться у пассажирского сиденья.
— Вы остаетесь здесь! — крикнул Гамаш, захлопывая дверцу и выжимая сцепление.
Колеса сначала забуксовали, но потом машина неожиданно резко рванула вперед. В зеркало заднего вида Гамаш видел агента Лемье, который согнулся в три погибели на месте, с которого толкал машину, пытаясь отдышаться. Рядом с ним, уперев руки в бока, невозмутимо стояла Николь.
Сердце Гамаша бешено стучало в груди, но он усилием воли заставлял себя не давить на педаль газа. Снежные наносы делали дорогу практически неотличимой от обочины. Доехав до вершины Мельничного холма, старший инспектор остановил машину. Необходимо было быстро принять решение. Дворники с трудом справлялись с налипающим на ветровое стекло снегом, и Гамаш знал, что если он простоит здесь слишком долго, то безнадежно увязнет в сугробах. Но какую дорогу выбрать?
Гамаш выбрался из машины и замер в нерешительности. Куда ехать? В Сан-Реми? В Уильямсбург? Куда?
Он постарался взять себя в руки и успокоиться. Ему необходимо было обрести ясность мышления. Гамаш слышал завывания ветра и чувствовал, как холодный снег облепляет его со всех сторон. Ответ не приходил. Не было ни стены с указующей надписью, ни голоса, доносящегося сквозь свист вьюги. Зато был голос, внезапно раздавшийся у него в голове. Резкий, ломкий, отчетливый голос Руфи Зардо.
Лишь только смерть моя, пожалуй, нас рассудит,
Прощения раздав в пугающей тиши,
Или опять, как было, слишком поздно будет?
Быстро забравшись в машину, Гамаш развернул ее в сторону Уильямсбурга. С максимальной скоростью, которую только можно было развить в такую погоду, не рискуя оказаться в кювете, он ехал к тому месту, где раздавали прощения. И боялся, что будет слишком поздно.
Сколько времени письмо лежало под дверью?
Ему казалось, что прошла целая вечность, прежде чем впереди замаячило здание Легион-холла. Проехав мимо него, Гамаш повернул направо. И сразу увидел машину. К облегчению, что оказался в нужном месте, примешивался леденящий страх. Резко затормозив, он быстро выбрался из машины.
Стоя на вершине небольшого холма, Гамаш смотрел на расстилавшуюся внизу гладь озера Брюме. Ветер швырял в лицо пригоршни снега, и он почти ничего не видел, но все же смог различить фигуры трех женщин, которые с трудом пробирались сквозь снежные наносы на льду замерзшего озера.
— Намасте, намасте… — снова и снова повторяла Матушка, пока сухие, растрескавшиеся от мороза, кровоточащие губы не отказались служить ей и она больше не могла говорить. Слова застревали в горле, но Матушка упрямо продолжала твердить их про себя. Однако смертельный ужас, охвативший все ее существо, заставил замолкнуть и этот голос. Матушка почувствовала, что теряет точку опоры. Теперь с ней остались лишь тишина, страх и неверие.
Кей шла посредине. Точнее, она уже не могла идти, но чувствовала, что подруги поддерживают ее с обеих сторон и фактически несут. Только сейчас она поняла, что так было всю жизнь. Всю жизнь она опиралась на их надежные плечи. Почему же у нее ушло столько времени на то, чтобы осознать это? И теперь, в самом конце своего жизненного пути, который был уже совсем близок, она полностью зависела от них. Они поддерживали и направляли ее, указывая путь к новой, вечной жизни.
Наконец она разгадала загадку, которая не давала ей покоя в течение многих десятилетий. Почему ее отец и его друзья, отправляясь на верную смерть, кричали: «К черту Папу!»?
На этот вопрос не было ответа. Это были слова отца, его жизнь, его путь и его смерть.
Все это не имело к ней никакого отношения. Всю жизнь она пыталась разгадать загадку, никоим образом с ней не связанную. Она бы никогда не поняла отца, да ей и не нужно было его понимать. Кей необходимо было разобраться со своей жизнью и своей смертью.
— Я люблю вас, — прохрипела она, но подруги не услышали ее. Порыв ветра подхватил слова Кей и унес их прочь.
Эм поддерживала Кей, и они втроем продолжали с трудом продвигаться вперед по глубокому снегу. Она чувствовала, что Матушка перестала дрожать, и больше не слышала ее голоса. Не было слышно вообще никаких звуков, кроме завываний вьюги.
Скоро наступит конец. Эм больше не чувствовала ни рук, ни ног. Единственное, что утешало, — это то, что ей не придется испытывать мучительное покалывание, когда они будут отогреваться. Потому что она никогда больше не будет их отогревать. Ветер пронзительно свистел в ушах, но сквозь его свист Эм слышала кое-что еще. Над заснеженной гладью озера плыли звуки одинокой скрипки.
Эм открыла глаза, но вокруг была лишь белая мгла.
Впереди лед. Нет, лед был уже здесь, под ногами.
Арман Гамаш стоял на берегу. Хлесткие порывы ветра налетали со стороны гор и проносились над озером — мимо трех женщин, мимо погребенной под толстым слоем снега площадки для керлинга, мимо того места, где погибла Сиси. По дороге они набирали силу и наконец яростно обрушивались на старшего инспектора.
Тяжело дыша, он сжимал в руке письмо Эм. Белый цвет бумаги сливался с белизной снега. Белая мгла.
Гамаш сделал шаг вперед. Все его существо стремилось туда, на лед. Он должен был спасти их. Почти сверхъестественным усилием воли Гамаш заставил себя остановиться. В своем письме Эм умоляла его позволить им умереть, как это делали легендарные старейшины эскимосов, которые входили в ледяной поток и плыли по течению навстречу собственной смерти.
Конечно, это они убили Сиси. Гамаш знал это со вчерашнего дня, хотя подозрение зародилось у него уже давно. Просто вчера оно окончательно оформилось и приняло конкретную форму. Не могло быть такого, чтобы никто не видел убийства. Гамаш понимал это с самого начала. Кей не могла сидеть рядом с Сиси и не видеть ее убийцы.
Да и само убийство было слишком сложным. Ниацин, растаявший снег, накрененный стул, соединительные провода. И наконец, четко рассчитанное время для удара током. Матушка очищала «дом», и все видели и слышали только ее.
Кроме того, убийца убрал провода.
Это невозможно было сделать незаметно.
Горький ниацин был в травяном чае Матушки, который она разносила во время благотворительного завтрака. Эм разлила антифриз, когда расставляла стулья, и сама села на стул, которому предстояло стать орудием убийства, чтобы его не смогла занять Сиси.
Роль Кей была ключевой. Гамаш предполагал, что убийца Сиси сначала подсоединил провода к стулу, а потом бродил вокруг грузовика Билли, ожидая подходящего момента, чтобы подсоединить их к генератору. Но письмо Эм свидетельствовало о том, что он ошибался. Они сначала подсоединили провода к генератору Билли, а потом Кей стала ждать, когда Эм просигнализирует ей о том, что Матушка собирается очистить «дом». Получив сигнал, она подошла к свободному стулу, облокотилась на него, накренив набок, и незаметно подсоединила провода к ножке. С этой секунды стул находился под напряжением.
Тогда же начал действовать ниацин, и Сиси сняла перчатки.
Матушка готовилась очистить «дом», и все взгляды были прикованы исключительно к ней.
Камень загрохотал по льду, раздались одобрительные возгласы, которые становились все громче, зрители на трибунах вскочили со своих мест, и Сиси тоже встала со стула. Она сделала пару шагов вперед, вступила в лужу антифриза, взялась голыми руками за металлическую спинку стула… и все было кончено.
Конечно, они рисковали. Кей нужно было еще отсоединить провода и отбросить их в сторону, подальше от места преступления. Ярко-оранжевый кабель лежал на снегу, там, где вообще не должно было быть никаких проводов. Но они рассчитывали, что в суматохе, поднявшейся вокруг Сиси, смогут без помех подобрать его и положить в кузов грузовика Билли. Это сделала Эм. Правда, за этим занятием ее чуть не застал Билли, который примчался, чтобы запустить двигатель и подготовить место для Сиси. Но Эм не растерялась. Она сказала Билли, что ей пришла в голову та же мысль и она как раз собиралась расчистить кузов для Сиси и реанимационной команды.
Гамашу недоставало только мотива. Но беседы с Эм и Матушкой заполнили эту брешь.
Кри.
Они должны были защитить внучку Эл от ее ужасной матери. Они слышали пение девочки и слышали, как Сиси унижала и оскорбляла свою дочь. И они видели Кри.
Девочка погибала, задыхаясь в душном коконе страха и молчания. Она ушла в себя, почти полностью отгородившись от внешнего мира. Сиси убивала свою дочь.
Гамаш смотрел на три далекие фигурки на льду и видел, как средняя, самая маленькая из них, начала медленно оседать на снег. Но подруги подняли ее, поддерживая с обеих сторон, чтобы она могла продержаться еще немного. Гамаш почувствовал дрожь в коленях. Ему хотелось упасть на снег и зарыться лицом в ладони, чтобы не видеть этого ужаса. Не видеть того, как умирают Три Грации.
