Дональд Стэнвуд - Седьмой лимузин
Гривен, пожав плечами, тем не менее, почувствовал себя польщенным.
— Только смотрите, не вздумайте со мною хитрить! — Последняя фраза Гитлера отдавала холодком. — Эмиль! Герру Гривену завтра рано вставать.
Прошло три дня. Гривен с утра, сидя в кофейне, листал «Локаль-Анцайгер». Накануне, как и было обговорено заранее, прибыл второй чек от пунктуального господина Бауда.
— Спрячьте их понадежней, — сказал ему Гитлер перед тем, как хвостовые фары Мерседеса растаяли во мраке. — В сейф УФА, скажем. Банкам я не доверяю.
Гривен с трудом удержался от улыбки. Соскреби с фюрера его вождизм — и обнаружишь суеверного крестьянина. Нет, завтра он разместит чек в Дармштадтском банке. И еще раз зайдет к Зандеру и Хеншелю. Поработать над рисунками — и только так.
Люсинда посмотрела на него, заслонившегося газетой.
— Что там такого интересного пишут?
— Ничего особенного.
Очередная забастовка в Вене… Всесоюзный съезд клеймит Троцкого как ревизиониста… и, как это ни странно, ни слова о том, что в Берлин приехал Гитлер.
— Так тебе кажется, что стоит одолжить у Эриха его дворецкого? А это не окажется слишком банально?
— Гмм…
Его чашка вновь оказалась чудодейственным образом наполнена. Спасибо тебе, дорогая.
— А что насчет списка гостей? Нет ли еще кого-нибудь, кого тебе хотелось бы пригласить особо?
Что? Ах да, речь идет о приеме, который устраивает Люсинда. И она сумела настоять на своем.
— Я оставляю это на твое усмотрение.
И вновь она исчезла, а перед его взором оказались колонка светской хроники, курс обмена валюты, отеческие советы покинутым возлюбленным. Речь пошла о чем-то, связанном с именем Джозефины Беккер. Как отнесется публика к тому, чтобы пригласить ее… конечно, у нее африканская кровь, но не такая уж она черная, нет, скорее, цвета молочного шоколада…
Заметка, набранная петитом, привлекла к себе внимание Гривена, а потом и захватила его целиком. Бригитта Ниссен, девяти лет от роду, найдена в канале неподалеку от Шоссештрассе, ее горло перерезано от уха до уха. Неназванный офицер СА допрошен в связи с убийством, но затем отпущен. Это произошло три ночи назад.
— Карл!
Он слепо посмотрел на нее. Мыслями он был сейчас в том дурно пахнущем Мерседесе.
— Что такое?
— Ты меня не слушаешь!
— О чем ты, дорогая!
Глава тридцать вторая
«Я по-прежнему думаю о той малышке. Понимаю, что это идиотизм. Жалкая капля в грядущей кровавой бане. Но зато прием!.. Я все время забываю, Алан, — вы чуть ли не единственный, кого там не было. Люсинда знает рецепт приготовления подобных кушаний. Бросить всех в один котел и посмотреть, как они будут там вариться».
Гривен пришел в студию рано, прихватив с собой оба рисунка — и Гитлера, и Бугатти. Главный трюк во взаимоотношениях с производственным отделом, в особенности в конце недели, заключался в том, чтобы явиться сюда задолго до полудня, пока не начался один из здешних пятничных «ленчей», имеющих тенденцию плавно перетекать в субботний завтрак в «Римском кафе» или в «Метрополе».
Зандер закатил глаза.
— Позвольте, Карл, я сам догадаюсь. Вы написали новую сцену. Под названием «Лили Хаген обнаруживает, что у нее протекает крыша».
Люди, сидящие за рабочими столами, дружно расхохотались, и Гривен волей-неволей присоединился.
— Нет-нет, со сценарием все в порядке. Дело во мне. Употребите на меня еще малость своего волшебства.
Один за другим он разложил на столе старые рисунки, а вслед за ними и новые, объяснив их появление своим визитом в Молсхейм.
— Нам с Люсиндой нравится, честно говоря, и то, и другое. Не могли бы вы хоть в какой-то мере… совместить их?
Половина сотрудников отдела столпилась вокруг. Хеншель постучал по грифельной доске:
— Я не совсем понимаю, чего вам хочется.
Да и самому Гривену это было не вполне понятно.
— Нечто более совершенное, чем обыкновенный рисунок. Не карандашом, не чернилами… — Внезапно его озарило. Он уставился на молодого человека с клочковатой бородкой.
— Отто! Как насчет какой-нибудь твоей картины?
Хеншель подозвал его к себе. Отто Фольбрехт был на студии УФА живой легендой. Он специализировался на создании крупномасштабных панорам, как правило — на стекле, настолько детализированных, что на экране они казались подлинными. Со времени колоссального успеха «Метрополиса» с его подобными Вавилонской башне небоскребами и высотными дорогами, теряющимися в облаках, Фольбрехт перестал бриться и начал расхаживать в обносках, скорее подобающих люмпен-пролетарию. Но никто не поставил ему этого в вину. Его талант обеспечивал ему всеобщую любовь и привязанность.
Фольбрехт, потерев кустистый подбородок, нахмурился.
— А какие размеры вам потребуются?
— По вашим меркам, небольшие. — Гривен развел руки примерно на три фута. — И, пожалуйста, на картоне. Мне надо, чтобы произведение не пострадало при пересылке по почте.
Собравшиеся оживленно захмыкали. Фольбрехт даже присвистнул. Но тут же принялся за работу с ошеломляющей скоростью, тонкие кисточки замелькали в воздухе.
— С Ван Гогом не спутаешь, — пробормотал он, уставившись на собственный мольберт. — Надо знать, что именно бросится в глаза сразу же и чего глаз ни в коем случае не упустит. — Он позволил себе улыбнуться. — Хотя все это, конечно, иллюзия.
Может, оно и так, но искусные и проворные руки Фольбрехта не переставали удивлять Гривена. Каждый штришок, каждое больше похожее на точку пятнышко попадали как раз, куда надо, как будто они проступали из глубины картона, а не появлялись на его поверхности, нанесенные кистью. Гривен оставался рядом с художником, то и дело подсказывая ему убрать или добавить какую-нибудь деталь. И впервые за все время королевский лимузин начал походить сам на себя. Перестал быть ворохом схематических рисунков. Художник творил шедевр — и Гривену было не стыдно употребить именно это слово. Именно Фольбрехта недоставало и Гитлеру, и Бугатти — он стал третьим создателем, третьим отцом машины.
Прошло всего два часа, и Фольбрехт нанес на картон завершающий штрих. Все сотрудники отдела, затаив дыхание наблюдавшие за его работой, разразились аплодисментами. Фольбрехт изобразил машину на замшелом берегу реки, под вязом, возле которого, опустив ноги в воду, сидела молодая дама с солнечным зонтиком.
— Это Люсинда?
— Возможно. Как я уже говорил, господин Гривен, фантазия зрителя подсказывает необходимые уточнения.
В почтовом отделе кинокомпании картон упаковали в тот же день, едва успели просохнуть краски. Гривен предупредил его доставку телеграммой, отправленной лично Этторе Бугатти, в Молсхейм.
БЛАГОДАРЮ ЗА ВЕЛИКОДУШИЕ ТЧК ПОДАРОК В ОТВЕТ НА ПОДАРОК ТЧК В ТЕЧЕНИЕ ЧЕТЫРЕХ ДНЕЙ ЖДИТЕ ПОСЫЛКУ ТЧК ОНА РАЗРЕШИТ НАШИ ЗАТРУДНЕНИЯ ТЧК
Но прошло четыре дня, потом пять, а ответа так и не последовало. Конец месяца пролетал стремительно, а главное, на Гривена неудержимо надвигалось третье октября. У него даже не было времени поразмышлять над создавшейся ситуацией: шли бесконечные совещания и завершающие репетиции с Конрадом и с Люсиндой. Позвонить ли ему Бугатти? Или, может быть, Элио? И, как будто истории с машиной было мало, на него вдобавок постоянно давил Эрих:
— Старик Этторе дал согласие на съемки нынешней весной? То есть, как это — вы еще не спрашивали?
Гривен выжидал, надеясь подступиться к Бугатти, выйдя из тени королевского лимузина. Разумеется, тот еще даст о себе знать: вспомнить только его энтузиазм, симпатию к самому Гривену и желание оказать ему услугу. Но придется подождать…
В сентябре тридцать дней. Гривен ни на минуту не забывал об этом, но вот настал и он — самый последний день сентября. Поздно вечером в пятницу, ровно через неделю после отправки телеграммы, Гривен вернулся домой, не зажигая света, прошлепал через гостиную, причем чуть не сломал себе палец ноги.
— Я взяла его напрокат. — Люсинда погладила крышку концертного рояля, правда, не самых больших размеров, затем сыграла пару аккордов. — Не будем же мы заставлять гостей слушать твой заезженный граммофон.
Ах ты, Господи. Это же предстоит завтра вечером. А он постарался начисто забыть о предстоящем приеме. Все следующее утро и весь день Гривен оставался у себя в кабинете, но его, конечно же, раздражали стук дверей, постоянные вопросы: «А куда это поставить, фройляйн?» и все такое прочее. И в конце концов он поневоле пришел в восхищение, увидев Люсинду, одетую в нечто ослепительно сверкающее, до самых пят, и неожиданно обретшую королевское величие, если не считать всегдашних кудряшек на голове.
— Убери этот идиотский сценарий, Карл. — В одной руке она держала припасенный для него галстук-бабочку, а в другой — бутоньерку. Ее глаза тоже сверкали — и вовсе не из-за косметических ухищрений. — И прекрати дуться! Ты получишь удовольствие, это я тебе гарантирую.
