Дональд Стэнвуд - Седьмой лимузин
— Мой господин! — Подскочив к машине, она живо спустила трусики. — Всего лишь пятьдесят марок. Или тридцать пять и сигареты.
Гривен спрятался в глубине машины. О Господи, он ведь слышал об этом квартале.
Им пришлось сбавить ход, потому что Мерседес притягивал к себе здешних маленьких профессионалок, как магнит. Девочки барабанили по предусмотрительно опущенным окнам машины. В их толпе Гривен разглядел и взрослую женщину, в кукольном парике, в гольфиках, чтобы потрафить вкусам запутавшегося в своих чувствах клиента.
— Не волнуйтесь. — Морис смотрел на Гривена в зеркало заднего вида. — Обратно мы поедем другой дорогой.
Проехав еще милю, он повернул налево, потом направо, потом опять налево, плутая по узким улочкам, пока Гривен окончательно не запутался в здешнем лабиринте. Мерседес в конце концов остановился среди мусорных баков и отчаянно мяукающих котов на задворках… чего? Гривен уставился во тьму. Гостиница? Универмаг? Он не мог решить, а Морис вовсе не собирался вносить в этот вопрос ясность.
— Пожалуйста, оставайтесь в машине. — Шофер вышел из Мерседеса, оставив двигатель включенным. — Он или в изумительном настроении или в чудовищном, одно из двух. Точнее сказать не могу. Но мой вам совет, герр Гривен, не произносите при нем имени Гели.
Морис не стал дожидаться ответа. Он подошел к какой-то двери и трижды постучал в нее, дверь сразу же открылась. Пахнуло маслянистым желтым светом… зашевелились какие-то тени… И вот вперед вышел Гитлер в надвинутой на самые глаза шляпе.
Гривен еще никогда не видел его в таком наряде. На ком-нибудь другом бежевый двубортный костюм выглядел бы отлично, но у Гитлера, дряблого и нескладного, фигура была не такова, чтобы на ней могли хорошо смотреться вещи. Вялый и неуклюжий, он шлепнулся на заднее сиденье. Лицо у него раскраснелось, лоб вспотел; смесь сомнения и сожаления — а истолковать его мину следовало именно так — была ему в высшей степени не свойственна. И тут взгляд Гитлера впервые упал на Гривена, словно тот был каким-нибудь жучком, случайно залетевшим в поле зрения.
— Эмиль прав. Вы стали… жестче. — Он ткнул пальцем в затылок Морису. — Он крайне разочарован. Он рассчитывает, что при нашей следующей встрече втроем ему доведется вести машину попристойнее. И я тоже на это рассчитываю. — Гитлер скосил глаза на портфель, лежавший на коленях у Гривена. — А вместо этого вы появляетесь неизвестно с чем.
— Я…
— Обо всем позже. — Он запустил в рот палец. — Эмиль! Поехали отсюда! Живо!
Как и обещал Морис, на обратном пути они не заехали на Шоссештрассе с тамошними малолетними проститутками. Старый Мерседес повернул на юг, в общем и целом в сторону Зоо, стараясь не выезжать на центральные улицы.
Некоторое время Гитлер молча глядел в окошко, затем, откинувшись на спинку сиденья, заговорил.
— Нам надо закончить наше предприятие, и как можно скорее. У меня важные дела. Интересы Партии — все мое время должно принадлежать им.
Звучание и смысл собственных слов явно доставляли ему удовольствие; казалось, сам ритм речи не столько успокаивал его, сколько придавал новые силы. Что ж, пусть будет по-твоему, я восприму твои слова буквально. Ничего не сказав в ответ, Гривен положил на колени Гитлеру рисунки, сделанные Бугатти.
Морис включил в салоне матовый верхний свет. Надев маленькие очки в тонкой оправе, Гитлер мог бы сейчас сойти за цивилизованного человека, за специалиста, вникающего в чертежи будущего автомобиля. Он не возмутился, не закричал от ярости.
Лишь в его глазах, когда они отрывались от рисунков, чудился Гривену некий завистливый блеск.
Не зная, чем заняться, Гривен принялся осматриваться в салоне автомобиля. О Господи, если бы эта машина умела разговаривать! Она была (так показалось Гривену) честной рабочей лошадкой Партии, на ней развозили листовки, доставляли штурмовиков Рёма на место очередной акции, а потом забирали их оттуда. И, внезапно понял Гривен, в машине стоял специфический запах.
Как в больнице. Пахло аммиаком и желчью. Скосив глаза к полу, Гривен увидел темные бурые пятна, которые, должно быть, не удалось вывести, невзирая ни на какие усилия. Всматриваться в них еще пристальней он не стал. Да в этом и не было никакой надобности.
Морис во второй раз за нынешнюю ночь пересек по мосту Шпрее, проехал под полотном надземки, пролегающей в сторону театральных кварталов города. Гривен посмотрел на толпы перед зданиями Комической оперы и Зимнего сада в надежде увидеть знакомые лица — кого-нибудь из нормального мира, в котором он чувствовал себя как рыба в воде.
— Свет, Эмиль. Пожалуйста, убери. — Гитлер, судя по всему, боялся, что его кто-нибудь опознает. Он осторожно скатал в трубочку рисунки и, не скрывая своего отвращения к ним, вернул их Гривену. — Вы и сами должны соображать, что это совершенно неприемлемо. Да что там, этот человек просто идиот! У него нет вкуса, нет навыков, какой-то итальянский мазила — и не более того. А я ведь совершенно ясно дал понять, чего именно мне хочется…
Ага, вот и они, — шум и ярость. Гривен, как и планировал заранее, переждал этот приступ. Конечно, он сейчас нервничал, но почему-то это доставляло ему удовольствие.
— Вот и прекрасно, господин Гитлер. Я могу позвонить Бугатти и сказать, что я раздумал. Конечно, его разочарует отказ от покупки королевского лимузина, но я уж придумаю какое-нибудь правдоподобное объяснение. А если не я, то Люсинда. И, разумеется, я верну вам ваши деньги…
Наживка на крючке, схватить хочется, но пока не достать. Гривен мельком заметил, что Морис улыбается.
— Но я хочу эту машину! — Кулаки Гитлера взметнулись в воздух, не зная, на кого или на что обрушиться. Наконец он ткнул пальцем в сторону Гривена. — Вы несете за это ответственность. Я дал вам простое задание…
— Нет. Вот ответственности-то я как раз ни за что и не несу. Или вам не доводилось слышать, господин Гитлер, что великого вождя отличает особое искусство делегировать полномочия?
Осторожней! В зеркале заднего вида Гривен заметил, как Морис разве что не подмигивает ему, призывая выбирать выражения. Мерседес шел сейчас по Фридрихштрассе, на которой нет уличных фонарей, поэтому лицо Гитлера оставалось в тени. «Герр Вольф» ничего не ответил, поэтому Гривен продолжил натиск.
— Вам надо положиться на меня. Я достану вам эту машину. Но, пожалуйста, поймите, королевский лимузин никогда не станет вашим — то есть таким, каким вы его себе представляете. Нравится вам это или нет, но Бугатти гордится своими детищами и у него имеются весьма четкие представления относительно того, в каком виде их следует выпускать в мир.
— Какая самонадеянность! — рявкнул Гитлер, но истинной злости в его голосе уже почти не было. Чувствовалось, что он вот-вот смирится с неизбежным. — Я понял это, когда прочитал его письма. И что же, он и впрямь полагает, что я с такой легкостью отступлюсь от своего?
Да он едва ли помнит о твоем существовании, — подумал Гривен.
— Мы с Бугатти славно поладили. Мы постараемся совместить достоинства обоих листочки — вашего и его. — Гривен еще раз развернул листочки. — Поглядите получше. Некоторые из его изменений действительно идут на пользу.
Гитлер сидел, скрестив руки на груди. Так, надувшись, перестает дышать ребенок в надежде, что взрослые выполнят его прихоть.
— Никто не требует от вас капитуляции. Речь идет всего лишь о небольшом компромиссе.
Но и концепция компромисса была чужда Гитлеру. Однако сейчас он в конце концов глубоко и уныло вздохнул.
— Ненавижу этот город, — сказал он меланхолически и без всегдашнего голосового напора. — Повсюду педерасты. С радостью предвижу, как вышвырну их всех, начав новую… — Гитлер сбился с мысли, поняв, что ему не стоит метать бисер перед свиньями. — Вы, герр Гривен, еще хитрее, чем я полагал. Сперва ставите палки мне в колеса, потом уговариваете меня смириться с этим. Вы ведь понимаете, что такое удается не всякому?
Гривен понимал это, как никто другой.
Гитлер отмахнулся от рисунков несвойственным ему жестом великодушия.
— Полагаюсь на ваше суждение. Но, тем не менее, я рассчитываю на то, что вы еще повоюете за мои планы с Бугатти. Особенно это касается раздвижного верха. На этом я настаиваю категорически! Моей Гели это должно необычайно понравиться!
Но тут настроение фюрера резко переменилось; надолго сконцентрироваться на чем-нибудь, даже на собственной любви, он был просто не в состоянии. Хитровато прищурясь, он посмотрел на Гривена.
— Какая жалость, что так мало народу знает о нашем с вами уговоре! Все бы принялись спрашивать: «А почему этот молодой человек оказывает вам такую услугу?» А я бы ответил: «Герр Гривен во многих отношениях похож на меня. Мы оба умеем обращать каждое событие себе в пользу».
