Морье Дю - Козел отпущения
-- Да, -- сказал я, -- но не о моем -- об их будущем.
И когда я это произнес, во мне внезапно вспыхнула твердая уверенность, что так оно именно и есть, я не погрешил против истины. Мое старое из Ле-Мана было мертво. Тень Жана де Ге тоже исчезла. На их месте возникло нечто новое, не имеющее субстанции, не облеченное еще в плоть и кровь, рожденное чувством, которое пребудет вечно, -- пламя внутри телесной оболочки.
-- Я люблю их, -- сказал я. -- Я навечно стал их частицей. Я хочу, чтобы ты это поняла. Я никогда больше их не увижу, но благодаря им я живу.
-- Я понимаю, -- сказала Бела. -- Это в равной мере относится к ним. Они тоже живут благодаря тебе.
-- Если бы я мог тебе поверить, -- сказал я, -- остальное не имело бы значения. Тогда все в порядке. Но к ним вернулся он. Все будет по-прежнему. Все начнется сначала: равнодушие, уныние, страдания, боль. Если это их ждет впереди, мне лучше пойти и повеситься на ближайшем дереве. Даже сейчас...
Я посмотрел через ее плечо на мрак за окном, и мне вдруг почудилось, что железный заслон стал прозрачным, что я стою рядом с ним в замке, вижу, как он улыбается, вижу, как смотрят на него маман, и Мари-Ноэль, и Бланш, и Поль, и Рене, и Жюли тоже, и ее сын Андре.
-- Я желаю им счастья, -- сказал я, -- но не так, как видит это он. Я хочу, чтобы вырвался наружу тот огонек, тот родник, что скрывается у них в груди; он заперт, но он там есть, Бела, я это знаю, я видел его, и он ждет, чтобы его освободили.
Я замолчал. Наверно, я говорил глупости. Я не мог выразить свою мысль.
-- Он -- дьявол, -- сказал я, -- а они снова в его руках.
-- Нет, -- сказала Бела, -- тут ты ошибаешься. Он не дьявол. Он человек, обыкновенный человек, такой же, как ты. -- Она поднялась, задернула занавеси и вернулась ко мне. -- Не забывай, -- сказала она, -- я знаю его, знаю, в чем его слабость и в чем сила, знаю его достоинства и недостатки. Если бы он был дьяволом, я не тратила бы время здесь, в Вилларе. Я давно рассталась бы с ним.
Я хотел бы ей верить, но когда женщина любит мужчину, трудно сказать наверняка, насколько правильно ее суждение о нем. Не видеть зла -- тоже ослепление. Я принялся рассказывать Беле о том, что я узнал, о той картине прошлого, которая сложилась у меня за прошедшую неделю из разрозненных кусочков. Кое-что из этого было ей известно, кое о чем она догадывалась. Однако чем дальше, тем сильнее я чувствовал, что, желая осудить Жана де Ге, осуждаю его тень -- человека, который двигался, разговаривал, действовал вместо него.
-- Бесполезно, -- сказал я наконец. -- Тот, кого я описываю, не похож на того, кого ты знаешь.
-- Нет, похож, -- сказала Бела, -- но в то же время он похож на тебя.
Этого я и боялся. Кто из нас двоих был настоящий? Кто жил, а кто умер? Меня вдруг пронзила мысль, что, посмотри я сейчас в зеркало, я не увижу там никакого отражения.
-- Бела, -- сказал я. -- Держи меня. Назови мне мое имя.
-- Ты -- Джон, -- сказала она, -- ты Джон, который поменялся местами с Жаном. В течение недели ты жил его жизнью. Два раза ты приезжал сюда, в этот дом, и любил меня. Как Джон, а не Жан де Ге. Это для тебя достаточно реально? Это помогает стать самим собой?
Я дотронулся до ее волос, до ее лица, до ее рук -- в ней не было ни крупицы фальши, никакого обмана.
-- Ты дал что-то каждому из нас, -- сказала Бела, -- мне, его матери, его сестре, его ребенку. Я назвала это tendresse. Но как бы оно ни называлось, уничтожить это нельзя. Это пустило корни. Это будет расти. В будущем мы станем искать в Жане тебя, а не в тебе Жана, -- Бела улыбнулась и положила руки мне на плечи. -- Тебе не приходило в голову, что я ничего про тебя не знаю? -- сказала она. -- Я не знаю, откуда ты появился, куда направишься, единственное, что мне известно, это твое имя.
-- Только имя у меня и осталось, -- сказал я. -- И не будем больше говорить об этом.
-- Если бы он не вернулся, -- спросила Бела, -- что бы он сейчас делал?
-- Он хотел попутешествовать, -- сказал я. -- И собирался взять с собой тебя. Во всяком случае, так он мне сказал. Ты поехала бы с ним?
Бела ответила не сразу. Впервые она смутилась.
-- Он был моим любовником в течение трех лет, -- наконец сказала она. -- Он стал мне очень близок, он -- часть моего существования. Полагаю, что и я ему не безразлична. Но скоро он найдет кого-нибудь другого.
-- Нет, -- возразил я, -- он никогда не найдет никого вместо тебя.
-- Почему ты так в этом уверен?
-- Не забывай, -- сказал я, -- я жил его жизнью целую неделю. -- Я взглянул на окно. -- Почему ты задернула занавеси?
-- Это сигнал, -- сказала Бела, -- что ко мне нельзя. Если занавеси задернуты, это значит -- я не одна.
Выходит, нам обоим пришла в голову одна и та же мысль. Пообедав, пожелав спокойной ночи Мари-Ноэль и побеседовав с матерью в ее спальне, он вполне мог снова сесть в машину и поехать из Сен-Жиля в Виллар, а там, подобно мне, пройти по пешеходному мостику к дому Белы. Он имел право находиться здесь, так же, как в Сен-Жиле. Он был хозяин, а я -- незваный гость.
-- Бела, -- сказал я, -- он не знает, что я бывал здесь. Скорее всего и не узнает, разве только Гастон проговорится, но вряд ли. Не говори ему об этом, если сможешь.
Я встал.
-- Что ты собираешься делать? -- спросила она.
-- Уйти отсюда, -- ответил я, -- прежде чем придет он. Если я хоть сколько- нибудь в нем разбираюсь, ты очень будешь ему сегодня нужна.
Она задумчиво посмотрела на меня.
-- Я могу не раздвигать занавеси, -- сказала она.
И когда она это сказала, я подумал обо всем, что он мне сделал. Я вспомнил, что он не только отобрал у меня мою новую жизнь, но и разрушил ту, что я сам себе построил. У меня не было больше работы, не было крыши над головой, не было ничего, кроме одежды на плечах и бумажника с некоторым количеством французских денег.
-- Я задал тебе вопрос, -- сказал я, -- несколько минут назад. Я спросил, поехала ли бы ты с ним, если бы он тебя позвал.
Она заколебалась, но лишь на секунду.
-- Да, -- ответила она, -- да, поехала бы.
Я посмотрел на окно.
-- Отдерни занавеси, когда я уйду, -- сказал я. -- Я пройду через дверь на улицу.
Она вышла вместе со мной в коридор.
-- А как же твоя рука? -- спросила она.
-- Моя рука?
-- На ней нет повязки.
Бела зашла в ванную и вынесла пакет в пергаментной бумаге, точно такой, как в воскресенье. В то время как она перевязывала мне руку, я подумал о Бланш, делавшей то же самое утром, о маман, чья рука лежала в моей всю ночь. О Мари- Ноэль, о ее теплой ладошке, крепко сжимавшей мою.
-- Позаботься о них, -- сказал я. -- Кроме тебя, это некому сделать. Может быть, он послушает тебя. Помоги ему их полюбить.
-- Он их и так любит. -- сказала Бела. -- Я хочу, чтобы ты верил в это. Он вернулся в Сен-Жиль не только из-за денег.
-- Не знаю, -- сказал я. -- Не знаю...
Когда она перевязала мне руку и я был готов уйти, Бела спросила:
-- Куда ты направляешься? Что намерен делать?
-- У городских ворот меня ждет машина. --ответил я. -- та самая, которую он забрал неделю назад. Та, в которой он повез бы тебя на Сицилию или в Грецию.
Бела спустилась со мной по лестнице, немного помедлила, прежде чем выпустить меня в ночь.
-- Ты не собираешься причинить себе вред? -- не скрывая тревоги, спросила она. - - Ты не сказал себе: ?
-- Нет, -- ответил я, -- это не конец. Возможно, это начало.
Бела отодвинула засов.
-- Неделю назад, -- сказал я ей, -- я был человеком по имени Джон, который потерпел в жизни фиаско и не знал, как ему жить дальше, что с собой делать. Я подумал тогда об одном месте, где мне могут дать на это ответ, и хотел туда поехать. Но тут я встретил Жана де Ге и поехал вместо него в Сен-Жиль.
-- А теперь ты снова Джон, -- сказала Бела, -- но тебе нечего тревожиться. Нечего говорить о фиаско. В Сен-Жиле ты сам нашел ответ.
-- Нет, ответа я не нашел, -- сказал я, -- просто передо мной встал другой вопрос: что делать с любовью. Проблема осталась та же.
Бела открыла дверь. Окна в домах напротив были закрыты ставнями. Улица была пуста.
-- Мы делимся ею, -- сказала Бела, -- но ее при этом не убывает. Как воды в колодце. Даже если он высохнет, источник остается.
Она обняла и поцеловала меня.
-- Ты будешь мне писать? -- спросила она.
-- Надеюсь.
-- И ты знаешь, куда сейчас поедешь?
-- Я знаю, куда я сейчас поеду.
-- Ты долго там пробудешь?
-- Не имею понятия.
Я поцеловал ее и вышел на улицу. Слышал, как она закрыла за мной дверь и задвинула засов. Прошел под городскими воротами, сел в машину и протянул руку за картами. Они лежали там, где я оставил, -- в кармашке возле сиденья водителя. Нашел дорогу, которую пометил синим крестиком неделю назад. Последние десять километров придется ехать в темноте; трудновато, но если, выехав из Мортэня, оставить Форт дю Пери справа, дорога приведет меня к Форт де ла Траппу, а затем и к самому монастырю. Я могу добраться туда за час с минутами, самое большее -- за полтора часа.
Я положил карту и, взглянув на окно Белы, увидел, что она снова раздернула занавеси. Свет падал вниз, на канал и пешеходный мостик. Я дал задний ход, развернулся и поехал по обсаженной деревьями улице и, когда проезжал мимо больницы, заметил у обочины . Он стоял не у главного входа, а у небольших ворот, которые вели в часовню. Машина была пуста, Гастона не было видно. Тот, кто приехал на этой машине, чтобы отдать последний долг, приехал сюда один.
