Морье Дю - Козел отпущения
-- Прошу прощения, -- сказал он, -- но вам придется идти впереди до того места, где я оставил машину.
Я, спотыкаясь, прошел через сад, перешел поле. Возле ограды смутно вырисовывался силуэт старой белой лошади. Она заржала, увидев нас, и скрылась.
-- Бедный старина Жекоб, -- сказал мой спутник, -- он свое отслужил. У него стерлись все зубы... он ест с трудом. Придется потратить на него пулю, чтобы облегчить его мучения. Как видите, я тоже бываю порой сентиментален...
Нас обступил темный лес. Даже теперь я не мог быть ни в чем уверен, даже теперь он мог убить меня, если это отвечало его планам, и покончить со мной навсегда. Я шел сквозь мрак, с трудом передвигая ноги, по мху, через подлесок, у моего не было больше ни настоящего, ни прошлого -- ни мыслей, ни чувств.
-- Вот ваша машина, -- внезапно сказал он.
Мой собственный , обляпанный грязью, стоял у обочины лесной дороги. Как и одежда, которая была сейчас на мне, он, казалось, съежился, возник из прожитого уже этапа моей жизни. Я похлопал рукой по капоту.
-- Забирайтесь, -- сказал он.
Я уселся на знакомое сиденье, включил фары и зажигание.
-- Дайте задний ход, -- сказал он, -- выведите ее на дорогу.
Он сел рядом со мной, и мы тронулись с места. Свернули на лесную дорогу и проехали по ней до вершины холма. Внизу светились окна Сен-Жиля. Часы пробили восемь.
-- Вам будет, возможно, не так легко, -- медленно сказал я. -- Они стали другими. Я имею в виду вашу мать, и Бланш, и Поля, и Рене. Только девочка осталась прежней. Девочка не изменилась.
Он засмеялся.
-- А хоть бы и изменилась, -- сказал он. -- Она скоро сделалась бы снова моей. В ее мире есть только один кумир -- я.
Мы проехали вдоль липовой аллеи, пересекли по мосту ров. У ворот я остановился.
-- Дальше я машину не поведу, -- сказал я. -- Это опасно.
Он вышел и стал рядом -- зверь в чаще, -- втягивая носом воздух.
-- Изумительно, -- сказал он. -- Так пахнет только здесь. Это -Сен-Жиль.
Теперь наконец, когда все было решено, он разрядил пистолет и вместе с патронами положил в карман.
-- Желаю удачи, -- сказал он, затем добавил с улыбкой: -- Слушайте.
Он сунул два пальца в рот и свистнул. Раздался долгий, пронзительный звук. И почти сразу ему ответил лаем Цезарь. Не яростным, не так, как стал бы лаять на чужака; возбужденный, визгливый лай переходил в вой, вой -- в поскуливание. Свист все продолжался и продолжался, заглушая остальные звуки.
-- Этому фокусу вы не научились? -- спросил он. -- Ясное дело, нет. Откуда вам было его узнать!
Он улыбнулся, помахал рукой и прошел в ворота на подъездную дорожку. Взглянув на террасу, я заметил на ступеньках в свете фонаря над дверями чью-то поджидающую его фигуру. Это была Мари-Ноэль. Когда она увидела, как он идет большими шагами по дорожке ко входу в замок, она с криком сбежала к нему вниз. Он подхватил ее на руки, закружил, и они поднялись на террасу. Оба вошли внутрь. Пес все еще скулил.
Я сел в машину и тронулся с места.
ГЛАВА 27
Делал я все, как автомат. Свернул на липовую аллею, затем направо, на дорогу в Виллар. Путь был такой знакомый, даже в темноте, что я вел машину механически. Ехал осторожно, так как обожженная рука все еще напоминала о себе и я сознавал - - в той мере, в какой был на это способен, что не могу рисковать -- ошибка приведет и , и меня в канаву. Я сосредоточил все внимание на руле и дороге, и усилие, которого это потребовало, вытеснило мысли обо всем ином. Я не пытался представить себе жизнь, которая осталась позади. Казалось, когда он переступил порог и вошел внутрь, опустился железный заслон и отгородил от меня замок и его обитателей, и я должен теперь прятаться, должен искать укрытия во мраке.
Приезд в Виллар принес странное облегчение. Дороги таили в себе угрозу: это были нервные нити, ведущие обратно в Сен-Жиль. Виллар внушал доверие, по освещенным улицам прохаживались люди. Я повернул в нижнюю часть города и, проехав мимо рыночной площади, остановился у городских ворот. Посмотрел на противоположную сторону канала: высокое окно, выходящее на балкон, было открыто, в комнате горел свет. Бела была дома. Когда я увидел свет в ее окне, что-то во мне дрогнуло, что-то замершее с той минуты, как мы с Жаном де Ге обменялись одеждой. Железный заслон был между мной и замком, а не между мной и Белой. Она не подпадала под табу. Свет в ее комнате, ласковый, радушный, говорил о реальности, о подлинных вещах. Для меня было теперь очень важно отличать подлинное от ложного, а я уже больше не мог сказать, что -- что. Бела скажет мне это, Бела поймет.
Я вылез из машины и прошел по пешеходному мостику к балкону. Вошел в комнату через застекленную дверь. В комнате было пусто, но я слышал шаги Белы в кухоньке за коридором. Я ждал, и через минуту она была тут. Постояла на пороге, глядя на меня, затем закрыла дверь и подошла поближе.
-- Я тебя не ждала, -- сказала она, -- но это неважно. Если бы я знала, что ты приедешь, я бы повременила с обедом.
-- Я не голоден, -- отозвался я, -- я ничего не хочу.
-- Ты плохо выглядишь, -- добавила она. -- Садись, я принесу тебе чего-нибудь выпить.
Я сел в глубокое кресло. Я еще не решил, что ей сказать. Бела принесла мне коньяк и смотрела, как я его пью. Коньяк немного согрел меня, но оцепенение не прошло. Я чувствовал под рукой подлокотник кресла, в его прочности была безопасность.
-- Ты был в больничной часовне? -- спросила Бела.
Я уставился на нее. Понадобилось время, чтобы понять, о чем она говорит.
-- Нет, -- ответил я. -- Нет, я был там утром. -- Я приостановился. -Спасибо за статуэтки. Мари-Ноэль была очень довольна. Она уверена, что они -- те самые, после починки. Ты была права, когда посоветовала так ей сказать.
-- Да, -- отозвалась Бела, -- я думала, это будет лучше.
Она с состраданием смотрела на меня. Вероятно, я казался ей принужденным, странным. Должно быть, она думала, что я все еще не оправился от потрясения, вызванного смертью Франсуазы. Пожалуй, будет лучше не разубеждать ее. Однако я колебался. Мне нужна была ее помощь.
-- Я приехал, -- начал я, -- потому что не знаю точно, когда мы снова увидимся.
-- Естественно, -- сказала она. -- Следующие несколько дней, даже несколько недель, будут очень тяжелыми.
Следующие дни... следующие недели... Они не существовали. Сказать это ей было нелегко.
-- А как девочка? -- спросила Бела. -- С ней все в порядке?
-- Она держалась молодцом, -- сказал я. -- Да, с ней все в порядке.
-- А мать?
-- Мать -- тоже.
Бела все еще не спускала с меня глаз. Я увидел, что она рассматривает мою одежду. Она не знала этого костюма. Он был из твида -- в отличие от того черного, который я надел после смерти Франсуазы. Рубашка, галстук, носки, туфли -- ничего этого Бела не видела раньше. Наступила неловкая пауза. Я чувствовал, что должен оправдаться, дать ей какое-то объяснение.
-- Я хочу поблагодарить тебя, -- сказал я. -- Всю эту неделю ты проявляла удивительное понимание. Я очень тебе благодарен.
Бела не ответила. И внезапно в ее глазах мелькнула догадка -- вспышка интуиции, которая рождается у взрослого, слушающего признание ребенка. Через секунду она опустилась на колени возле меня.
-- Значит, он вернулся? -- сказала она. -- Тот, другой?
Я посмотрел на нее. Она положила руки мне на плечи.
-- Мне следовало это знать, -- сказала она. -- Он увидел некролог в газете. Это заставило его приехать обратно.
Ее слова принесли мне колоссальное облегчение, скованность и принужденность тут же покинули меня. Так бывает, когда из раны перестает, течь кровь, когда уходит боль, пропадает страх. Я поставил рюмку с коньяком, как маленький, положил голову ей на плечо и закрыл глаза -- нелепей не придумать.
-- Почему -- ты? -- спросил я. -- Почему ты и никто другой? Не мать, не дочка?
Я чувствовал ее ласковые ладони у себя на голове, они утешали, успокаивали меня. Это была капитуляция, это был мир.
-- Вероятно, не так легко было всех провести? -- спросила Бела. -Сперва и я ничего не подозревала... ни по виду, ни по манере говорить ничего нельзя было сказать. Узнала я потом.
-- Как? Что я не так сделал? -- спросил я.
Бела рассмеялась. Ни насмешки -- а ведь было над чем, -- ни обидной снисходительности, ни злорадства: в ее смехе была теплота, в нем было понимание.
-- Вопрос не в том, что и как ты сделал, а в том, какой ты сам. Только совсем глупая женщина не отличит одного мужчину от другого в постели.
Ответ прозвучал резко, но мне было все равно, лишь бы Бела не отходила от меня.
-- У тебя есть нечто, -- сказала она, -- чем он не обладает. Вот почему я догадалась.
-- Что это такое, то, что у меня есть? -- спросил я.
-- Можешь назвать это tendresse [Нежность Фр.).], -сказала Бела, -- я не знаю другого слова.
Затем неожиданно спросила, как меня зовут.
-- Джон, -- ответил я. -- Даже имя у нас общее. Рассказать тебе, как все это случилось?
-- Если хочешь, -- ответила она. -- О многом я догадываюсь. С прошлым покончено для вас обоих. Сейчас надо думать о будущем.
