Пьер Нор - Французский шпионский роман
Машина остановилась. Генерал в сопровождении двух полковников совершил обход своей гвардии, а затем быстро и решительно вошел во дворец. Караул, застывший в торжественном приветствии, образовал живую изгородь по обеим сторонам лестницы. Когда генерал поднялся на площадку второго этажа, во внутреннем дворе зазвучал военный марш. Мурад подошел к окну. По разным сторонам от музыкальной команды — здесь были и духовые, и ударные — выстроился батальон в ожидании традиционного обхода.
Два лейтенанта исполняли функции привратников у президентского кабинета. Они церемонно распахнули обе створки двери, и, несмотря на исключительное самообладание, генерал Салах Эддин Мурад замер на мгновение на пороге. Великолепный зал был обшит панелями из ценных пород дерева. За большим президентским креслом — два перекрещенных суданских флага. И раньше генерал нередко посещал этот зал, но сегодня он входил сюда как хозяин. Он направился к письменному столу, обошел его, устроился в кресле, украдкой погладил потемневшее от времени дерево. Полковники Шукейри и Идрисси застыли по обе стороны от него, словно верные адъютанты.
Во внутреннем дворе за спиной генерала по-прежнему играли марш. Он прикрыл на мгновение глаза, подумав о том, что очень скоро народ Хартума и всей страны устроит ему единодушную овацию. При этом он почувствовал что-то вроде легкого головокружения.
Он достал из нагрудного кармана две отпечатанные на машинке страницы и обратился к Идрисси.
— Я хотел бы, чтобы это заявление было немедленно передано по радио и опубликовано,— сказал генерал.
Полковник принужденно улыбнулся.
— Мне кажется, господин генерал, что с заявлением можно немного подождать. Разве у нас нет более неотложного дела?
Генерал Салах Эддин Мурад поднял глаза на склонившегося к нему офицера. Их взгляды встретились. Он подумал: «Ах… вот в чем дело. Господа ожидают расплаты наличными. Я в их власти… Но я ведь вовсе и не собираюсь уклоняться».
— Хорошо,— сказал он громко.— Вы правы. Воззвание может подождать.
Генерал притянул к себе президентский блокнот, снял с ручки колпачок, и его рука быстро забегала справа налево, выводя арабскую вязь. Ему не требовалось обращаться к записям. Все имена были на памяти, и решения были хорошо обдуманы.
Сначала на чистом листе бумаги появились имена членов военной директории, или «хунты», как говорят на международном жаргоне. За Шукейри и Идрисси следовали все старшие офицеры, принимавшие участие в заговоре. Затем шел список низших чинов, которым активная поддержка государственного переворота принесла немедленное продвижение по службе, потом несколько высокопоставленных гражданских чиновников, призывавшихся на ключевые посты. Наконец, полдюжины хартумских банкиров и бизнесменов, предназначавшихся на роль советников нового правительства.
Здесь были все, с кем в течение шести последних месяцев генерал Салах Эддин Мурад терпеливо готовился к захвату власти.
В самом конце списка членов хунты значился подполковник Осман Загари, назначавшийся заместителем министра иностранных дел и поверенным в делах по «реализации наших договоров о финансах и сотрудничестве с правительством Франции».
Минут десять генерал писал в тишине, которую нарушали только звуки военного марша. Он подписал обе только что исписанные страницы и протянул их генералу Идрисси. «Удовлетворены?» — невозмутимо спросил он.
— Более, нежели я способен выразить, господин генерал,— ответил полковник.— Что же касается воззвания… может быть, вам угодно записать его лично? Техники с радио ожидают в соседнем зале.
— Прекрасная мысль,— одобрил генерал Салах Эддин Мурад.
Он подумал о том, что не помешали бы и фотографы, взял привычным движением фуражку и стек, встал и направился к двустворчатой двери. Вновь она распахнулась перед ним, и он оказался на просторной площадке перед президентским кабинетом. Когда двери за ним закрылись, генералу понадобилось несколько секунд, чтобы осознать ситуацию. На него смотрели стволы десяти автоматов. Два полковника взяли его под руки.
Он оказался лицом к лицу с генерал-президентом, пронзавшим его взглядом, полным ненависти и презрения. Это был толстый раздражительный мужчина лет сорока, внушавший страх своей макиавеллической жестокостью. «Генерал Салах Эддин Мурад,— прошипел он,— вы предатель и свинья!»
Десять солдат, державших палец на спусковом крючке, и столько же офицеров молча наблюдали сцену, разыгравшуюся у них на глазах. Генерал-президент приблизился к Мураду, сорвал с него звезды, знаки отличия, награды и плюнул в лицо генералу, движения которого по-прежнему сковывали два полковника.
Полковники подтолкнули арестованного к лестнице под дулами направленных на него автоматов. Генерал оказался во внутреннем дворе и зажмурился от слепящего утреннего света. Под охраной он проследовал мимо военных музыкантов, не прекращавших игры. Строй батальона раздвинулся. Он сразу же увидел столб и подразделение, выделенное для проведения расстрела.
Генерала Салах Эддин Мурада хотели привязать и завязать ему глаза, но он с достоинством отказался. Залп раздался ровно в 8 часов 17 минут 2 июня. Через тридцать секунд полковник Идрисси произвел выстрел милосердия.
Первые «джипы» военной полиции уже выехали, чтобы произвести аресты.
Глава II
Фредерик Лемуан любовался в иллюминатор долиной Верхнего Нила, раскинувшейся иод крыльями «каравеллы» авиакомпании «Юнайтед Эраб Эрлайнз». Самолет медленно пошел на снижение, чтобы через несколько минут приземлиться в аэропорту Хартума.
Забыв о трудностях возложенного на него задания, заместитель директора секретной службы почти с детским изумлением созерцал извивы великой реки, сверкающей под безжалостным нубийским солнцем.
Он чувствовал себя настоящим первооткрывателем. Никогда еще он не забирался так далеко, а сейчас впервые пересек широту Асуана и первого порога. Самолет парил над величественным извивом в форме гигантской буквы «S», вычерченной великой рекой на юго-восточной окраине Сахары. Он был поражен однообразием рельефа местности в пограничной зоне между Египтом и Суданом: те же бесплодные, каменистые и песчаные почвы, те же бескрайние пустынные просторы, по которым пролегла зеленая артерия жизни — Нил.
От самого Вади-Хальфы[46] Фредерик Лемуан размышлял об удивительной судьбе таинственной страны, названной в Библии Куш; он мысленно перенесся в те далекие времена, приметы которых страна ревностно хранила до позднего царства фараонов Древного Египта. Позже в петле между третьим и четвертым порогами, между Донгола и Мероэ, возникло Напатское царство[47]; спускаясь по течению реки, завоеватели покорили долину и основали XXV династию.
Это случилось в 8 веке до нашей эры…
Но по мере приближения к Хартуму мысли Фредерика Лемуана приобретали совсем другой оборот. Слияние Белого и Голубого Нила, показавшееся вдали, когда самолет делал разворот, вызывало в памяти иные имена: Керери[48], Омдурман[49]… генерал Гордон[50], фельдмаршал Китченер[51]. Лемуан, вероятно, принадлежал к последнему поколению, читавшему в отрочестве Киплинга[52], и роман «Свет погас» воскрешал в его душе волнующие образы.
Стюардесса по-арабски, а затем по-английски обратилась к пассажирам с просьбой пристегнуть ремни. Сидящий рядом с Лемуаном Норбер де Сен-Арлес послушно выполнил предписание. Во время полета из Парижа и пересадки в Каире заместитель директора африканского департамента министерства иностранных дел выказал себя любезным спутником. В нем не было ни капли дешевого снобизма, разве что чуть больше меры серьезности и чопорности.
Профессия могла служить тому оправданием, к тому же дело, ожидавшее парижских посланников, вовсе не располагало к чрезмерному веселью.
Раскаленный воздух подрагивал над взлетной полосой.
И неудивительно, ведь лето вступило в свои права. Самолет приземлился 4 июня чуть после полудня…
Посмеиваясь в душе, Лемуан последовал за своим спутником, слившись с группой пассажиров, проходящих паспортный контроль в Хартумском аэропорту. Господин де Сен-Арлес был воплощением дипломатического конформизма. Даже нестерпимая жара не помешала ему облачиться в темно-синий, правда довольно легкий, костюм, сорочку с твердым воротничком, полосатый галстук. На голове у него красовалась одна из тех черных шляп с загнутыми полями, которые облюбовал лорд Эйвон, когда он еще звался Энтони Иден.
Этот тучный человек отличался врожденным чувством такта, вкрадчивыми манерами, но, возможно, был излишне чувствителен. Он помрачнел, заметив, что дипломатические паспорта не снискали особого внимания их владельцам, удостоившимся лишь натянутого приветствия офицера иммиграционной службы в шортах и рубашке цвета хаки. Его лицо совсем потемнело, когда на месте не оказалось ни одного представителя суданского правительства, чтобы оказать им достойный прием.
