Элизабет Джордж - Это смертное тело
— Ты что-то принес мне?
— Ты меня слишком хорошо знаешь.
Линли протянул ему копию фотографии, висевшей в оперативном штабе Скотленд-Ярда, и поведал о Юкио Мацумото, о погоне по улицам, о несчастном случае на Шафтсбери-авеню. Затем он рассказал об орудии, найденном в комнате скрипача, и закончил заявлением Ардери о том, что они нашли убийцу.
— Вполне вероятно, — согласился Сент-Джеймс. — Но ты, кажется, не согласен?
— Мне неясен мотив.
— Маниакальная любовь? Такое случается нередко.
— Если речь идет о мании, то у него это больше связано с ангелами. Он расписал ими все стены своей комнаты.
— В самом деле? Любопытно. — Сент-Джеймс всмотрелся в фотографию.
К нему подошла Дебора.
— Что это, Томми?
— Это было найдено в кармане Джемаймы. Криминалисты говорят, что это сердолик, но больше мы ничего не знаем. Я надеялся, что у тебя появится на этот счет какая-то мысль. Или…
— Или что я знаю человека, который сможет это распознать? Дай-ка посмотрю поближе. — Сент-Джеймс отнес фотографию на стол и стал разглядывать ее через увеличительное стекло. — Он довольно изношен. Судя по размеру, это камень из мужского перстня или женская подвеска. А может, брошь.
— Во всяком случае, камень имеет отношение к ювелирному делу, — согласился Линли. — А что ты думаешь о резьбе?
Сент-Джеймс наклонился над фотографией.
— Это язычество, — сказал он, подумав. — Ясно как день.
— Вот и я так подумал. На кельтскую работу не похоже.
— Нет-нет, точно не кельтская.
— Откуда ты знаешь? — спросила Дебора.
Сент-Джеймс подал ей лупу.
— Купидон, — сказал он. — Одна из изображенных здесь резных фигур. Купидон преклонил колено перед другой фигурой. И это… Минерва, Томми?
— Или Венера.
— А как же доспехи?
— Что-то принадлежащее Марсу?
Дебора посмотрела на мужа.
— Значит, этой вещице… сколько лет, Саймон? Тысяча?
— Немного больше. Это третий или четвертый век.
— Но как она оказалась у Джемаймы? — спросила Дебора у Линли.
— В том-то и вопрос.
— Может, поэтому ее и убили? — спросила Дебора. — За камешек с резьбой? Должно быть, он представляет большую ценность.
— Он ценный, — подтвердил Линли. — Но если убийца хотел его заполучить, то вряд ли оставил бы его на теле.
— Может, не знал, что он у нее есть, — предположила Дебора.
— Или ему помешали, прежде чем он успел ее обыскать, — добавил Сент-Джеймс.
— Что до этого…
Линли рассказал им об орудии убийства или, по крайней мере, о предмете, который они приняли за такое орудие.
— И что это? — поинтересовался Сент-Джеймс.
— Мы не вполне уверены, — сказал Линли. — Пока для нас это просто предмет определенной формы.
— Какой он?
— Очень острый с одного конца, длиной девять дюймов, с изогнутой ручкой.
— А для чего он предназначен?
— Понятия не имею.
Как только на строительную площадку Доукинс прибыли полицейские автомобили, машины криминалистов, «скорая помощь» и десятки полицейских, а через несколько минут и журналисты, жителям района стало известно, что там обнаружено тело. Хотя местная полиция прилагала усилия к нераспространению информации, природу преступления скрыть было невозможно. Подробности, связанные с первым осмотром тела Джона Дрессера и местом, где оно было обнаружено, стали известны всем в течение четырех часов. Узнали также и об аресте трех мальчиков (их имена по понятным причинам не назывались), которые якобы «помогали полиции в расследовании»; эти слова, разумеется, служили эвфемизмом для «подозреваемых в преступлении».
На горчичный анорак Майкла Спарго обратили внимание не только люди, побывавшие в тот день в «Барьерах» и узнавшие и анорак, и самого его обладателя, запечатленного на пленке камер видеонаблюдения, не только свидетели, пришедшие в полицию и рассказавшие о нем, но и соседи. Очень скоро к дверям дома Майкла сбежалась разгневанная толпа. Через тридцать шесть часов все семейство снялось с места и переехало из Гэллоуза в другой район города (а после суда, под новой фамилией, и в другую часть страны). Когда полиция пришла за Регги Арнольдом и Йеном Баркером, все повторилось: их семьи поменяли место проживания. В последующие годы с журналистами беседовала только Трисия Баркер, наотрез отказавшаяся менять свое имя. Кто-то высказал предположение, что ее сотрудничество связано с желанием принять участие в телевизионном реалити-шоу.
Следует сказать, что длительные допросы мальчиков в течение последующих дней многое открывают в психопатологии детей и неблагополучии их семей. На первый взгляд кажется, что Регги Арнольд воспитывался в более или менее нормальной семье, потому что при каждом допросе присутствовали Руди и Лора Арнольд вместе со следователем и социальным работником. Но из трех мальчиков, по словам учителей, Регги демонстрировал наиболее очевидные симптомы психического расстройства — истерики и нанесение себе увечий. Эти явления продолжались и во время допросов, пока Регги не обнаружил, что то, что помогало ему избежать наказания в школе, больше не срабатывает.
На первом этапе допросов он пытается подольститься к следователю, что явствует из записей на магнитофон. Потом он начинает хныкать. Отец говорит ему, чтобы он сел прямо и был «человеком, а не мышью», а мать рыдает: «Что ты со всеми нами делаешь, Регги?» Родители беспокоятся прежде всего о самих себе, потому что преступление Регги сказывается на них. Они как будто забывают не только о природе преступления, по поводу которого допрашивают их сына, не только о состоянии ума ребенка, но и о том, что ему грозит уголовная ответственность. В какой-то момент Лора говорит сыну, что она не может «сидеть здесь весь день, пока ты, Рег, хнычешь», потому что она должна подумать о его брате и сестре, «это ты понимаешь? Кто приглядит за ними, пока я здесь с тобой? Пока здесь с тобой твой отец?». Еще большую тревогу вызывает то, что ни один из родителей не замечает, что, когда Регги задают вопросы о стройплощадке Доукинс и обнаруженном там теле Джона Дрессера, мальчик начинает вести себя неадекватно. Допросы прерываются по просьбе социального работника. Становится ясно, что на стройплощадке произошло нечто ужасное, но родители не обращают на это внимания и продолжают делать сыну замечания о его поведении. В этом мы видим квинтэссенцию нарциссизма родителей, а в Регги — результат того, к чему приводит такое поведение взрослых.
Йен Баркер оценивает ситуацию примерно так же, как и Регги, хотя и не срывается. Только после разговоров с детским психиатром, во время которых Йен по просьбе специалиста делает ряд рисунков, становится очевидным его участие в преступлении. Во время допросов он придерживается одной линии — «ничего о ребенке», даже когда ему показывают записи с камер видеонаблюдения и зачитывают свидетельские показания людей, видевших его в компании с двумя другими мальчиками и Джоном Дрессером. На протяжении всех допросов его бабушка плачет. Это слышно на магнитофонной пленке. Социальный работник тихо ее уговаривает: «Прошу вас, миссис Баркер», однако она не успокаивается. Единственное, что мы от нее слышим: «Я чувствую себя обязанной», тем не менее ничто не свидетельствует о том, что в ее обязанности входит общение с внуком. Насколько можно понять, бабушка винит себя в том, что сдала Йена неадекватной и подчас жестокой матери, но, похоже, она не связывает ни свое отстранение, ни эмоциональное и физическое насилие над внуком с тем, что впоследствии случилось с Джоном Дрессером. Йен, со своей стороны, ни разу не попросил, чтобы на допросы пришла мать.
Видимо, он заранее знает, что поддержку получит только от социального работника, которого до совершения преступления ни разу не видел.
Касательно Майкла Спарго мы уже знаем, что Сью Спарго отказалась от него почти сразу, во время первой его встречи с полицией. Это согласуется со всей его жизнью: уход из семьи отца, должно быть, оказал сильное влияние на всех мальчиков Спарго, а пьянство матери и другие ее неадекватные поступки лишь усиливали у Майкла чувство заброшенности. Сью Спарго оказалась неспособна прекратить постоянные стычки между своими девятью сыновьями. Судя по всему, Майкл и не ожидал, что мать сможет ему теперь чем-то помочь.
После ареста всех трех мальчиков постоянно допрашивали, иногда количество допросов доходило до семи в день. Как и следовало ожидать, принимая во внимание чудовищность преступления, каждый из них сваливал вину на других. Некоторые обстоятельства мальчики вообще не хотели обсуждать, особенно то, что имело отношение к щетке для волос, украденной ими из магазина «Все за фунт», однако стоит заметить, что Майкл Спарго и Регги Арнольд понимали весь ужас того, что совершили. Первоначальные заявления о своей невиновности, многочисленные заверения, что они ничего с этим ребенком не делали, возрастающее волнение в те моменты, когда следователи затрагивали определенные темы (в случае с Регги Арнольдом мальчик истерически просил родителей, чтобы те его не ненавидели), — все это говорит нам о том, что эти двое полностью осознали, что по отношению к Джону Дрессеру они переступили законы человечности. В то же время Йен Баркер до самого конца остался спокоен и непреклонен, как будто жизнь выкачала из него не только совесть, но и какое-либо сочувствие к другому человеческому существу.
