Стивен Котлер - Азимут бегства
Так проходит вся ночь. Во вдохновении. Светает поздно. При ясном полуденном солнце он продолжает лежать на спине и петь. Около четырех часов он встает. С соседних крыш на него смотрят удивленные люди, но никто не хочет с ним связываться. Перед самым закатом приезжает полиция. С большого расстояния он видит крыши Ватикана. Оттуда доносятся выстрелы. Ему становится грустно. Теперь он поет тихо, слова его плывут, подхваченные горячим дыханием ветра, влекомые вниз грузом смерти. Не то чтобы это было большой неожиданностью, ведь даже Тихий Пьяница знает, что если в начале было слово, то для конца может понадобиться песня.
77
Медленно тянутся томительно долгие летние дни. Римляне в отпусках — кто путешествует за границей, кто веселится на внушительных загородных виллах. Рано утром в город пробрался сильный ветер, да так и остался на весь день. Клубы пыли летают по булыжным мостовым, как дикие всадники призрачной орды. Из своего окна Исосселес видит ворота Святой Анны и жилой многоквартирный дом напротив. Он не знает, как туда попасть, но зато великолепно видит, как оттуда выходят.
Приклад винтовки упирается в плечо. Под подоконником вдоль стены тянется полка. Исосселес кладет оружие на нее, поднимает его, снова кладет. Падре ест хлеб, откусывая его мелкими кусочками, — во рту сухо, и еда не доставляет ему никакой радости. Ему пришлось обойти три магазина, прежде чем он смог купить этот батон. Распоряжением мэрии многие булочные в августе прекращают работу. Большинство других магазинов вообще закрыты. В голове звучит старинная песня путника, которую он вспомнил впервые с тех времен, когда жил в Бразилии. Звучит хор, который невнятно тянет забытые слова. В тех местах, где слова знакомы Исосселесу, — звучит соло. Вся песня — перечисление разных мест, мест, не связанных с определенной страной, мест, утвердившихся в истории, отличных мест.
Какой-то человек, посетивший до него колокольню, уходя оставил дешевую свечку Деве Марии и нацарапал на стенке:
«Это нельзя назвать даже ошибкой». Ему знакомы эти слова Вольфганга Паули, благодаря которым тот снискал недобрую репутацию, сказав так о заблуждавшихся ученых, «которые так далеко ушли от истины, что это нельзя назвать даже ошибкой».
Мимо проходит дворник. Исосселес поднимает руку и привычным, изящным стариковским жестом отбрасывает со лба волосы. Дворник кланяется, приняв Исосселеса за ватиканского священника. Человек исчезает из вида, и Исосселес поднимает винтовку с полки.
В сотне футов от окна мягкий бархатистый свет внезапно меняет свой оттенок. Так настигает нас будущее: открывается дверь, включается и выключается свет — люди отправляются на войну, и падают вековые династии.
Исосселес жалеет, что нет времени на последний прощальный разговор, но это не более чем пустые стариковские мечтания. Время замедляет бег и останавливается. Из дверного проема показывается покрытый пылью высокий армейский ботинок. На улицу выходят два человека. Лица их неразличимы — сумерки, косо падающие лучи заходящего солнца, наклон тел вперед — так они входят в заключительный момент уходящего дня. Исосселес поднимает винтовку. Он не видит, кто из них кто, виновата игра света, оптические аберрации. Но какое все это имеет значение?
Анхель все еще держит в руке Завиот, но это не просто вещь в руке — это часть его существа, часть, которая движется, когда движется он, часть, о существовании которой он, может быть, уже успел забыть, так как не замечает ее. Интересно, почему Койот так и не взглянул на книгу? Неужели он потерял к ней интерес? Или просто решил, что успеет сделать это позже?
По улице прохладной волной прокатывается ветерок. Койот снимает с головы стетсоновскую шляпу, вертит ее в руках, подставив голову освежающему ветру, наслаждаясь им в эти последние свои секунды. Он думает об Аламо, где он однажды пережидал пришедшую из западного Техаса бурю, пил текилу под самодельным навесом в компании ершистой дочки какого-то местного летчика. Именно там в последний раз останавливались — не тем будь помянуты — Крокет и Боуи. Это было позже, и он никому и никогда об этом не рассказывал. Не рассказывал, как Крокет, проходя точь-в-точь как сейчас мимо двери, шептал своим неповторимым тягучим теннессийским говором: «Амиго, вспомни Аламо».
Исосселес прицеливается и стреляет. Пуля попадает Койоту в рот. На мгновение он взлетает в воздух, выбрасывая вперед ноги, шляпа взлетает с головы, и Исосселес непостижимым образом успевает рассмотреть руку Анхеля, который пытается поймать ее. Ломаются передние зубы, и изо рта выплескивается алая пелена, потом взрывается затылок, ствол мозга отрывается от спинного мозга. Великолепный выстрел, и не потому что Исосселес такой отменный стрелок, просто так удачно сложились все углы, все фрагменты, все линии, слившись в едином целеустремленном движении.
Койот не понимает, почему он вдруг начал падать. Он не уверен, но, кажется, сегодня чудесный день, воздух пахнет оливками, пылью и тонкими духами. На высокой кирпичной стене сидит девочка. Она забавляется енотовой шкуркой. Эта стена опоясывает Ватикан, и странно, что девочка сидит именно на ней, но он вдруг перестает об этом думать, потому что, как ему кажется, слышит выстрел. Крокет продолжает что-то шептать — но Койот уже не слышит, что именно.
Джеку Кроуфорду так и не удалось закончить свои дни в перестрелке. И дело здесь не в недостатке храбрости. Он выигрывает несколько партий в покер и забывает запереть дверь гостиничного номера. Возвращается туда навеселе и засыпает, забыв повернуть ключ. Он умирает во сне с дамой пик под подушкой. Сестре не удалось вылечить слепоту. Есть в жизни грани, которые так и не являются взору.
78
Исосселес вздрагивает от сквозняка, залетевшего в тесную душную церковь. Локти согнуты и болят от соприкосновения с подоконником, хотя он застелил его казачьей буркой. Плечо тоже саднит, а в углах рта появился странный и неприятный привкус.
Очень изящным и красивым оказался его первый выстрел, он доволен, ему хочется на секунду оторваться, посмотреть на всю сцену, на умирание человека. Он едва ли не трясет головой от какого-то странного благоговения, но у него есть другая цель, и он берет на мушку Анхеля. В левом глазу начинается тик, и он несколько раз мигает, чтобы избавиться от него. Небо становится жестким и неподвижным. Исосселес не видит этого, так как смотрит на мир сквозь оптический прицел, ожидая, когда Анхель повернется и подставится под выстрел. Над головой ревет спускающаяся темнота. Ночь набрасывает на мир невод разрушения, но Исосселес видит только сгущающиеся тени и чувствует приход темноты.
Он вдруг чувствует, что винтовка в руках стала неимоверно горячей, костяшки пальцев цепенеют, запирая суставы. Жар усиливается, становясь нестерпимым. Кажется, что от суставов поднимается дым, подушечки пальцев вспухают и начинают отслаиваться. Он не замечает, что небо тем временем открывается, и сквозь отверстие в нем на землю спускается столб света, это не могучее золотое свечение, которого можно было бы ждать, а лишь бледная серебристая полоса, рвущаяся сквозь месиво облаков, тонкий палец, направленный на землю и касающийся ее.
Когда луч падает на Анхеля, он стоит с шляпой Койота в левой руке и свитком в правой, повернувшись вполоборота к Исосселесу и глядя на упавшего друга. Анхель вскидывает голову, и становится видна полоса ружейной смазки на ключице, нежный рисунок губ.
В тот самый момент, когда Анхель выпрямляется во весь рост, Исосселес чувствует странную тягу в кистях и видит, как все десять пальцев одновременно отваливаются и падают на пол. Прежде чем падре успевает почувствовать боль, он падает от окна навзничь и ударяется головой о твердый каменный пол. Последнее, что видит Исосселес, — это Анхель, прижавший к груди Сефер ха-Завиот и взлетевший в небо. Он восходит к отверстию в облаках, унося с собой хвост серебристого света.
79
Она старая женщина, живущая на старой улице. Ее имя — синьора де Брудзини, но так ее называл только ее давно умерший муж. Она же просто добропорядочная образцовая женщина, а это ее улица. Почти двадцать лет она ходит по ней с ведерком цветов, живя за счет влюбленных, туристов и просто жалостливых людей, которые всегда готовы посочувствовать старушке с тяжелой ношей.
Она видит в дальнем конце улицы скопление народа. Она торопливо крестится, увидев лежащий на мостовой труп молодого человека. Он лежит в неестественной позе, угловато выставив локти и странно подогнув колени. Ей приходилось и раньше видеть смерть, но от этого ее зрелище не стало лучше, и она отворачивается.
В противоположном конце улицы она вдруг замечает молодую женщину с копной шелковистых светлых волос и мужчину рядом с ней. Ей требуется доля секунды, чтобы ясно их рассмотреть. Давно она не видела, чтобы люди так быстро бегали. Ноги поднимаются и опускаются, и звук их шагов заставляет смолкнуть собравшуюся уличную толпу. Женщина видит мертвое тело, кровавый след, и на нее со всей силой обрушивается сила тяжести. Ноги ее подкашиваются, но она бежит так стремительно, что взлетает в воздух. И в неуловимый миг между этим полетом и падением синьора де Брудзини ловит взгляд женщины. Она понимает всю боль девушки, но единственное, о чем может сейчас думать синьора, так это о том, как молода эта падающая женщина. Но они всегда молоды — женщины, которых чужая смерть заставляет падать на колени.
