Анна Шахова - Тайна силиконовой души
Матвеев не свернул на большую дорогу, которая тянулась к трассе, а вильнул на развилке снова на проселок и стал судорожно зыркать в зеркало заднего вида:
– Ну настырный пацан! Послал уже кого-то. Все, я предупреждал…
Люша успела вскрикнуть «Господи помилуй!» – и почувствовала у головы пляшущую сталь – машина тряслась по непролазной дороге, как в припадке.
– Прыгаешь, быстро! – скомандовал Матвеев.
– Нет! – завопила Люша, глядя на пролетающие за окном ухабы, ощерившиеся ветками голых еще кустов.
– Прыгай, или башку снесу! – заорал нелюдь так отчаянно, что Шатову будто вынесло из машины силой его крика. Она проломила чахлый ивняк и рухнула в канаву с набросанными в нее бутылками.
«Почему у нас в каждом глухом лесном закутке находится место вездесущей алкогольной таре? Видимо, потому что мы и в самом деле самая пьющая страна. По статистике, после Молдовы», – какие-то никчемные, в сравнении с ужасом и серьезностью момента, мысли рождались в голове. «Да разве это голова? Это жбан, чугунный жбан, расколотый пополам. Чугун вообще может расколоться»? И еще болела спина. Внизу. Нестерпимо. Она не могла от этой вонзающейся в нутро боли пошевелиться. Совсем… Но вдруг Люша увидела небо. Незыблемо спокойное. Равнодушно бредущее над ней.
«Как можно с таким выспренным безразличием взирать на убийство? Зачем это небо и эта боль? А-ах! Неужели это небо Аустерлица? Сейчас будет карапузистый Наполеон с его знаменитым: «Вот прекрасная смерть…?» Но, слава Богу, Наполеон не появился, а перед глазами возник Саша, обнял и сказал жарко:
– Представляешь, ты, когда рожала, кричала не «мама», а «Саша».
– Я знаю. Очень страшно без тебя было, и больно, – последнее, что пронеслось в голове Люши, впавшей в забытье и истекавшей, как ей казалось, кровью. Юбка в падении задралась, и Шатова с размаху проехалась по торчащему бутылочному стеклу голой поясницей, правым бедром и ягодицей, в которой и застрял крупный осколок. Из рваной раны споро сочилась кровь.
Матвеев не мог оторваться от замухрышистого, но будто волшебного в своей силе и проходимости «фордика». «Вот гад! Даже судьба этой ненормальной болонки его не волнует! Не притормозил, чтобы посмотреть, что с ней… Ну, держись, коллЭга!»
Иван, вдавив педаль газа в пол, заставил машину скакнуть через месиво канавы. Джип взревел, буксуя в топкой глине – начинались болота, и дальше, похоже, бежать было некуда. Преследователь на размышления времени не дал: притормозив у трясины, он высунулся из-за руля в окно и двумя безупречными выстрелами продырявил задние колеса джипа. Матвеев пригнулся, до упора откинул сиденье, перевалился с пистолетом в руке назад. Первым выстрелом вышиб заднее стекло. Для второго изготовился и, на долю секунды рванувшись вверх, рухнул навзничь, на кожаное теплое кресло, с аккуратной красной дырочкой посреди лба. Гаснущим, ритмично мерцающим рассудком, под звук какого-то долбящего в затылок метронома, успел ужаснуться: «Карлуша?! Ах ты, снайпер чертов! Не сгнил на зоне? Нет, не хочу…» Мерцание поглотила тьма, и метроном, становясь все глуше, глуше, стих.
Тощий интеллигентный Карлуша, напоминавший очками, заношенным мятым костюмчиком и несуразной, домашнего дизайна, стрижкой младшего научного сотрудника, копошащегося до седых волос на всех без исключения институтских кафедрах, смиренно вылез из-за руля своего «жалкого» «фордика». Единственной несуразностью облика этого ученого-неудачника были тончайшие кожаные перчатки, с которыми снайпер не привык расставаться. Первым делом он в три прыжка подобрался к кромке болота, отороченной сухим прошлогодним рогозом, и с силой зашвырнул свой пистолет в топь. Затем мужчина вернулся к машине, открыл багажник, достал канистру и потрусил к джипу. Заглянув через разбитое стекло в кабину, по-философски вздохнул и стал плескать бесцветной жидкостью. Через минуту джип горел, как сноп сухой соломы. Тут Карлуша подобрался, в его движениях появилась ловкость и быстрота. Он мгновенным, фотографическим взглядом осмотрел салон «форда», проверил бардачок, ящик между передними сиденьями, задние карманы кресел, багажник – чисто. Канистра запрыгала, выплескивая бензин на серую крышу такой удобной – эх, жалость-то – машинки, и в мгновение ока старушка загорелась вслед за собратом-тяжеловесом. Оставалось утопить канистру вслед за пистолетом, и – адью! – в родные пенаты, на кафедру.
В смысле, в ближнее Зарубежье, где вольготно, на широкую ногу жилось который год убийце-наемнику Олегу Савельевичу Карлову по кличке Карлуша. Когда-то его «пасли» по делу о наркотиках, в котором он должен был убрать курьера, и уголовка, и комитет: Матвеев с Репьевым. С Репьевым удалось договориться: подставили Жидяру, которого Матвеев потом и отмазывал – «мокруху» на Кантора так и не повесили. А на Карлушу опер взъелся – ну не сложились отношения – бывает… Разве ж мог он предположить, что Олег Карлов сбежит, и не только выживет и плохо-бедно устроится, но даже иногда, не более двух раз в год, будет приезжать в первопрестольную на заработки или, как в этот раз, при форс-мажорных обстоятельствах, по старой дружбе.
Добравшись до трассы и очистив стоптанные башмаки от глины прутом, а потом и влажной салфеткой, Карлуша уже и душой, и мыслями пребывал далеко, в теплом южном городе, где усатенькая жаркая Зарема наготовила, небось, к его приезду плова с бараньей грудинкой и с барбарисом, собранным своими руками, а отнюдь не покупным, из пакетика.
Когда Карлуша выбирался на дорогу, Митрохин домчался на своем дребезжащем драндулете до развилки, ведущей к болотам. Там уже дежурили дэпээсники. Но они не видели джипа, номер которого был разослан на все посты ГАИ. Дима решил выбираться на шоссе и ехать вглубь области, от Москвы, потому что вряд ли преступник рискнул бы светиться около столицы. Оперативник думал об одном: где-то Матвеев должен выбросить из машины Шатову. Живую или мертвую. Второй вариант он представлять не мог: перед глазами почему-то возникало лицо сухаря Быстрова. Что-то там у него с этой дылдой-блондинкой, со слов Поплавского. А дылда чуть не сестра этой чокнутой Шатовой, которую не иначе как бес пригнал в приют. «Господи, если Ты существуешь, если всемогущий, пусть эта женщина будет жива, пожалуйста! Ну, Господи, что тебе стоит? Спаси ее! Спаси!» Митрохин и сам не понимал, что горячо, исступленно молится за Люшу.
…Буська повадилась сбегать. Объяснений матери, что у кошек случаются такие бешеные периоды, когда им надо гулять, а не вылизывать на подоконнике лапу и пузо или наблюдать за курами, тыкаясь розовым носом в стекло, Гошка не принимал. Девятилетнему деревенскому мальчишке хотелось, чтобы Буська его слушалась, а он ее дрессировал. Очень хотелось научить эту серую дурочку делать стойку на передних лапах, как по телевизору, он видел в шоу одного клоуна. Сегодня Буська вообще превратилась в тигрицу – расцарапала Гошке руки в кровь и выскользнула из дома. И не спряталась, как водится, под будку к своей верной приятельнице Найде, а улепетнула за забор. Мать ругалась, на чем свет стоит, и отправила сына Буську искать: ведь кошка только научилась мышей ловить! Вчера придушенного мышонка притащила на кухню и давай с ним играть. Тот от страха и помер: так она визжала и лапой его лупцевала. Мать не разрешила досмотреть Гошке «ужастик» – выгнала с кухни, а Буське потом сливок налила. Во! И теперь мальчишка с тоской шел от деревни в направлении болот, выкрикивая «Бусь-бусь-бусь!!» Бабка Тоня – соседка, что «висела», по обыкновению, на своем колченогом заборе, комментируя проходящую мимо нее вялую деревенскую жизнь, – крикнула, что Буська шмыгнула между Семеновским и Харитоновским домами, и больше, как к болоту, ей бежать некуда. Гошка зашел в своих поисках Бог весть куда – нет никакой кошки!
– Да на фиг ей это болото! Она небось к Гусевым, к их котам помчалась. – Мальчишка едва не плакал от усталости и тревоги за бестолковую питомицу и повернул уже назад, как вдруг заметил туфлю. Красивую, женскую, на хитром каблуке. По-моему, такие Машка, сестра старшая (жутко, кстати, бестолковая), называла платформой. Как только на ней ходить, на этой платформе? Как на табуретке, наверное. Гошка подошел к интересной туфле, невесть откуда взявшейся под кустами, и увидел… ногу. Женскую, без туфли, с диковинными красными ногтями, торчащую из зарослей тонкого ивняка. Любопытство пересилило страх, и Гошка заглянул в кусты. Женщина, в задранной черной юбке, без туфель (второй обувки поблизости не наблюдалось), в коротком кожаном пиджачке, задранном до подмышек, лежала, неестественно раскинувшись, как сломанная Машкина кукла Нэнси. И волосы у женщины были, как у Нэнси, – кудрявые, золотые. Гошка понял, что эта «красивая страшная» тетка – мертвая. И заверещал похлеще пожарной сирены. Так и орал, пока бежал до деревни. Охрипшего, зареванного пацаненка обступили, но толку от него добиться не могли. Тот лишь талдычил: «Там, на болоте, тетка без туфель лежит!» – и все тебе. Большинство деревенских или не приняли всерьез рев мальчишки, или просто не захотели отвлекаться от первомайского застолья, но некоторые, мать Гошки, которая никогда не видела своего ребенка в таком состоянии, сосед Валька, молодой духарной парень, недавно вернувшийся из армии, и любопытный до всего дед Агапыч, пошли на разведку.
