Елена Арсеньева - Рецепт Екатерины Медичи
Сильвия оказалась права.
Когда Марика приходит наутро в министерство, ее встречают скорбными лицами и выражениями соболезнования. Всем известно, что она была подругой, можно сказать, невестой героя-летчика Бальдра фон Сакса, что они вместе ездили в почти свадебное путешествие в Париж. А через несколько дней он погиб в воздушном бою, описаниями которого и отвращением к коварству англичан полны сегодня все газеты.
Марика знала, чего от нее ждут, и пришла на работу в том же почти траурном наряде, в котором ходила к Анне Краус.
С неподвижным лицом она выслушивает пылкие соболезнования Аделаиды Венцлов, сбивчивые — Гундель Ширер и несколько официальные — фрау Церлих. Она ожидает, что ее вызовет фон Трот, однако Гундель сообщает: герр фон Трот с утра уехал в управление гражданской авиации. На работе сегодня вряд ли появится.
— Я думаю, он отпустил бы меня, правда, Гундель? — спрашивает Марика. — Я пойду домой.
— Конечно, — торопливо кивает секретарша. — Вы вполне могли бы и не являться на работу, это все прекрасно поняли бы.
Марика бегло улыбается. Она не может признаться, что явилась в министерство только потому, что оно находится как раз между теми двумя местами, которые ей сегодня необходимо посетить: управлением гражданской авиации и неким антикварным магазином на Зоммерштрассе. То есть она не вполне убеждена, что ей придется снова идти к Бенеке (ведь она была там вчера даже дважды, до встречи с Сильвией Герсдорф и после нее!), но на всякий случай приготовилась к этому. Все зависит именно от ее похода в управление гражданской авиации.
Она уже дошла до Лютцовплац, когда увидела вдали автомобиль фон Трота. Ага, значит, он все же возвращается. Может быть, сначала поговорить с ним? Нет, какой смысл… Фон Трот сказал, что доверяет Хорстеру больше, чем себе самому, значит, ждать от него правдивых ответов на непростые вопросы бессмысленно. А может быть, он их и не знает…
Марике не хочется, чтобы фон Трот ее заметил, поэтому она сворачивает к какому-то небольшому магазинчику, вокруг которого извивается длинная очередь берлинцев, мечтающих получить по сырным талонам кусочек голландского сыра в палец толщиной и такой же величины. Когда автомобиль скрывается из виду, она поворачивает в проулки, по которым можно сократить путь до управления гражданской авиации.
А вот и знакомое здание. Марика входит, оглядывается и просит охранника показать ей путь в отдел зарубежной прессы.
Ее удостоверение — Министерство иностранных дел, знаменитое АА! — производит впечатление. Солдат провожает девушку по длинному первому этажу почти до последней двери. Стучит и, услышав ответное: «Войдите!», распахивает перед Марикой дверь.
И она видит Рудгера Вольфганга Хорстера, который сидит за большим письменным столом, на котором громоздятся пачки газет. Чего здесь только нет! Английские, американские, советские газеты… Наверное, работа Хорстера состоит в том, чтобы изучать информацию зарубежной прессы по гражданской авиации. Однако сейчас он почему-то читает не «Известия» или какую-нибудь «Times», а с увлечением, отнюдь не подобающим антифашисту, читает номер «Фёлькишер Беобахтер», открытый на той странице, где помещен некролог по поводу гибели «сокола фюрера» Бальдра фон Сакса в воздушном бою с превосходящими силами противника.
Увидев Марику, Хорстер резким движением закрывает газету и даже делает движение, чтобы отпихнуть ее от себя. Но понимает, что это выглядит глупо, и снова открывает на той же странице.
Вообще-то можно поворачиваться и уходить, Марика получила достаточно выразительный ответ на свой еще не заданный вопрос, но она не уходит.
— Знаешь что, — говорит она, не давая себе труда поздороваться с Рудгером, — я говорила с одним из друзей Бальдра, который был ранен в том бою. Он слышал его последние переговоры по радио. И слышал, как Бальдр успел крикнуть: «Передайте Марике, что это отель!» Как ты думаешь, что его слова могут значить?
Хорстер пожимает плечами. Он смотрит исподлобья, недоверчиво, но все же вполне овладел собой.
— Не знаю. Думаю, он был уже ранен в тот момент, может быть, в голову. Отель… А не хотел ли он напомнить тебе о каком-нибудь отеле в Париже, где вы жили вместе?
Марика прикрывает глаза, вызывая воспоминания.
Отель «Анри IV» в Париже на рю де Л’Юниверсите. Их с Бальдром номер с большим окном, в которое однажды постучал своим клювиком бразильский органист Гаспар, названный Мари-Поль де Лион, Варварой Свиридовой, Дамой с птицами, в честь адмирала Гаспара Колиньи, своего великого любовника, которого она обрекла на смерть… совершенно так же, как Марика обрекла на смерть Бальдра фон Сакса. Они обе предали любимых, но если Мари-Поль сделала это сознательно, то Марика не ведала, что творила. Зато теперь она отдает себе отчет в каждом своем слове и в каждом поступке — который совершает сейчас, который совершит немного погодя…
— Нет, парижский отель тут ни при чем, — качает она головой. — Он имел в виду отель — hotel — как букву Н. Первую букву твоей фамилии, Horster.
Он молчит всего лишь мгновение, но за этот миг глаза его успевают сверкнуть таким торжеством, что Марика даже жмурится, ослепленная. А когда снова поднимает ресницы, взгляд Рудгера выражает только искреннее недоумение.
— При чем тут моя фамилия, Марика? Что ты такое говоришь? Это полная чушь!
— Помнишь шифровку Торнберга? — спрашивает она и с наслаждением наблюдает изумление на его лице. Да, этого он не ждал. — Посмотри.
Она быстро (руку набила, было время!) рисует на каком-то листке, лежащем на письменном столе, окончание шифровки: постскриптум, и черно-белый квадрат, которому по-хорошему надо быть красно-белым, и букву Н, и знак планеты Меркурий:
— Мы с Бальдром так много говорили об этой шифровке, что он не мог уже перестать думать о ней. Так же, как не могла перестать о ней думать и я. Наверное, он вспомнил то, что говорил мне в самом начале попыток ее разгадать, еще когда мы вообще ничего не понимали в ее содержании. Он перечислял морские сигналы — Униформ, Отель, Джульетта, Сьерра, Фокстрот, еще какие-то… И совсем забыл, что это не просто названия, что за каждым стоит буква. Мы думали только о рисунках. А потом, несколько дней назад, я встретила одного человека, который в молодые годы служил капитаном. Он нашел на улице кошку и назвал ее Сьерра. И сказал мне: «Сьерра — как S, это означает, что за кормой моего судна сейчас заработают винты. Ноябрь — это нет. А Джульетта значит, что у меня пожар и опасный груз, надо соблюдать дистанцию». Я решила, что он сошел с ума. И только когда услышала, какими были последние слова Бальдра, я все поняла… Это названия морских сигналов… У каждого есть ключевое слово, буква, флаг и значение. Sierra — буква S, значение: «За кормой моего судна сейчас заработают винты». November — буква N, значение: «Нет». Juliet — буква J: «У меня пожар и опасный груз, надо соблюдать дистанцию». А буква Н значит — Hotel: «У меня на борту есть лоцман». Ты понимаешь?! В шифровке Торнберга Н — это не первая буква твоей фамилии. Это тоже морской сигнал, который он нарочно не нарисовал! Не нарисовал — но мы-то могли бы догадаться по аналогии с флагом U, Uniform! Флаг H, Hotel, выглядит как квадрат, одна половинка которого белая, а другая — красная. Торнберг очень хитер, он дал нам совершенно прозрачный намек (вернее, намек тебе, ведь шифровка изначально предназначалась тебе): у меня на борту лоцман! Кто такой лоцман? Это человек, который проводит корабли по опасному руслу, по фарватеру, так? Тот, кто указывает путь! Этот лоцман представляет опасность для Меркурия, то есть для тебя. «Вы идете навстречу опасности, Меркурий, потому что у меня на борту — лоцман!» Читай — проводник, предатель
…
— Черт возьми… — потрясенно бормочет Хорстер. — А ведь похоже на правду! Но кто же он, этот предатель? Почему Торнберг его не указал?
— Да нет, указал, — усмехается Марика. — Видишь буквы
? Как ты думаешь, почему они с восклицательным знаком? Да потому, что Торнберг хотел указать: это не просто постскриптум, это инициалы! P.S . — это P aul S chatten! Пауль Шаттен! Торнберг выложил тебе имя предателя на тарелочке, как лакомое блюдо. И был убежден, что ни ты, ни кто другой — вообще НИКТО! — не догадается об истинном смысле этого проклятого постскриптума. Он рисковал, уверенный, что на самом деле ничем не рискует. Да, не зря Торнберг долго жил в России… Небось любил играть в русскую рулетку! Как, наверное, он хохотал и над тобой, и над нами с Бальдром… И мы так и не догадались бы об этом, если бы не Бальдр. Уж не знаю, что его подтолкнуло, но… Теперь ты веришь, что Пауль — предатель?
— Я знаю , что Пауль — предатель, — негромко говорит Рудгер.
Марика смотрит настороженно.
