Кейт Аткинсон - Поворот к лучшему
Он рывком открыл окно. Номер был на седьмом этаже, но окна открывались настежь — в тараканьем отеле никто не заботился о безопасности постояльцев. Он подтащил ее к окну и, неловким объятием держа за талию, словно неумелый танцор, перевалил через подоконник. Он ненавидел ее за то, что она превратилась в громоздкую куклу, набитый песком манекен для штыковых упражнений. Он ненавидел ее за то, как она повисла между комнатой и улицей, как будто ей больше ни до чего не было дела. Русская кукла. На улице стояла гробовая тишина. Если она упадет с седьмого этажа, если ее найдут на тротуаре, то никто не узнает, спрыгнула ли она, или ее столкнули, или она просто упала спьяну. Она столько выпила, у нее в крови должно быть сто процентов алкоголя. Никто не сможет ткнуть пальцем в его окно и сказать: «Это Мартин Кэннинг, британский турист, это из его окна она выпала». Внизу стоял огромный контейнер для строительного мусора, почти полный. Ему не хотелось, чтобы она упала туда, — могут подумать, что кто-то пытался избавиться от тела, что она не сама упала.
Он надел ремешок ее сумки ей на шею и протолкнул сквозь него одну из рук — так надевают сумочки детям, — а потом схватил ее за круглые колени и толкал до тех пор, пока она не соскользнула вниз.
Если бы он целился в строительный мусор, то точно попал бы мимо, но именно потому, что он хотел, чтобы она упала на тротуар, она упала прямо в контейнер, перевернувшись в воздухе, прежде чем с треском рухнуть лицом вверх на дерево, камень и битую штукатурку. Трусившая мимо бродячая собака шарахнулась в сторону, но в остальном на улице все осталось по-прежнему. Он закрыл окно.
Он уселся на пол в углу и обхватил колени руками и сидел так долго-долго, у него ни на что больше не осталось сил. Он смотрел, как в комнату входит рассвет, и думал о незрячих глазах Ирины, для которых света больше не будет. По его ноге полз таракан. Звонок первого трамвая. Он ждал прихода строителей, представляя, как они поднимутся на леса, посмотрят вниз и увидят женщину, лежащую в мусоре, точно выброшенная кукла. Услышит ли он их крики из своего номера?
Он услышал рев двигателя, механический скрежет и подполз к окну. Мусорный контейнер болтался в воздухе — с этого расстояния он казался детской игрушкой. Мартин почему-то надеялся, что за истекшие часы она исчезнет, но она осталась на месте, сломанная и обмякшая. Контейнер направлялся в кузов огромной фуры, куда и встал с резким металлическим лязгом, эхом разнесшимся по морозному воздуху. Грузовик отъехал. Мартин следил, как он медленно сворачивает на мост через Неву. В конце моста он снова повернул и скрылся из виду.
Он выбросил человеческое существо, как мусор.
Проходя через паспортный контроль в аэропорту, он ждал, что какой-нибудь из этих наводящих ужас офицеров положит руку ему на грудь, почувствует, как колотится его сердце, посмотрит ему в глаза и увидит его вину. Но он удостоился только угрюмой отмашки. Он думал, что его ждет быстрая кара, но на деле получалось, что справедливость будет выдаваться ему по капле, раскатывая его в лепешку, пока он просто-напросто не перестанет существовать.
В небогатом магазине беспошлинной торговли он купил магнит на холодильник для матери, маленькую деревянную матрешку, покрытую лаком. На обратном рейсе бакалейщик сел с парой из Грейвсенда, еле втиснувшись в узкое кресло, и рассказывал им, как вычеркнул еще один пункт из своего списка «успеть до смерти». Подали самолетный обед — жалкое кушанье из слипшихся макарон. Мартин подумал, пустует ли палатка Ирины, или кто-нибудь ее уже занял. Перед приземлением бакалейщику стало плохо. «Скорая» подъехала прямо к трапу. Мартин даже не посмотрел в его сторону.
В комнате была женщина, которую он вспомнил по книжной ярмарке. Он понятия не имел, почему она здесь оказалась. Она сжимала в руках экземпляр «Араукарии» и вопила благим матом. Он подумал, что можно было бы пошутить, спросить: «Неужели такая плохая книжка?» — но не стал этого делать. Еще в комнате была блондинка, которая прокричала водителю «хонды» что-то по-русски. Хонда собирался убить русскую блондинку, и тут Джексон встал между ними, чтобы ее спасти, пожертвовать собой. Хонду переполнял гнев. У таких людей, которые выбрасывают в окно собак и угрожают женам пистолетами, что-то не в порядке с головой. Нарушенная химия мозга. Если бы здесь была Нина Райли, она сказала бы: «Положи оружие, трусливый мерзавец». Но ее здесь не было. Один только Мартин.
Время замедлило ход. Хонда поднял биту по знакомой аннигиляционной дуге. Русская девушка повернулась к нему лицом. Ее черты преобразились. Кукольные голубые глаза, не моргая, уставились на него, а розовый бантик губ сказал: «Пристрели его, Марти». Что он и сделал.
48
Тест на беременность.
Джексон прибежал (в буквальном смысле) обратно в квартиру, сбросил перепачканную кровью одежду на полу в ванной, прыгнул в душ и смыл Теренса Смита из своей жизни. У него была мимолетная шальная мысль пробежать всю дорогу от дома Хэттеров до площадки Джулии, но затем решил, что, если появится весь крови, это может показаться немного чересчур драматичным. Оставим это для «Макбета».
Он работал в многозадачном режиме (это вроде так называется) — натягивал одежду, вызывал такси, разглядывал свое помятое лицо в запотевшем зеркале, когда случайно опустил глаза и увидел его.
Джексон вытащил тест на беременность из мусорной корзины и уставился на него, как будто тот прилетел с Луны. Этого он никак не ожидал — хотя почему бы и нет? За те два года, что они вместе, ничего подобного не случалось, и вот пожалуйста. Полоска была синяя. Всем известно, что это значит. Это объясняло все — перемены настроения, потерю аппетита (и к еде, и к сексу), ее странную неуверенность. Джулия беременна! Что за невероятная мысль — у Джулии будет ребенок. Его ребенок. У нас будет ребенок. Джулия родит ему ребенка. Это можно было сказать столькими способами, но все сводилось к одному: внутри Джулии теплилась новая жизнь, в теле женщины, которую он любил, росло крохотное существо. Вдруг это мальчик? Как же будет здорово — иметь сына, стать отцом, не таким, как его собственный. У него в кармане до сих пор лежала крошечная куколка размером с арахис. Джексон набросил куртку, сунул руку в карман и, словно бусину чёток, покрутил в пальцах куколку-талисман.
Ребенок исцелит Джулию. В собственном ребенке для нее возродится потерянная Оливия. Ребенок расставит все по своим местам в ее жизни и в их совместной жизни тоже. Они — пара. Если они будут родителями, то так или иначе ей придется примириться с этим словом. Ребенок исцелит и Джексона тоже, закроет старые раны. Как говорила Луиза? «Сперматозоид встречается с яйцеклеткой — и бам! С каждым может случиться». И вот это случилось с Джулией.
Не то чтобы это был новый путь, но он вел в новый мир.
49
В гостиной играла классическая музыка. Свет в доме был выключен, в камине горела ароматическая свеча. Он настроил радио на «Классик-ФМ». От всего этого у Луизы просто сердце разрывалось. Голова Арчи торчала из-за спинки дивана. «Ты, Господи, знаешь тайны сердец наших, да услышишь Ты молитвы наши».[112] Он чуть повернул голову — наверное, на звук ее шагов — и спросил:
— Мам? — Голос у него дрожал.
— Арчи?
Она медленно подошла к дивану. Изо всех сил закусила губу, чтобы сдержать стон, рвавшийся наружу из самого нутра. Арчи поднял на нее взгляд и тихо сказал:
— Мама, мне очень жаль.
Он был бледный, глаза красные от слез. На руках у него, словно новорожденный, лежал Мармелад, сдувшийся и безжизненный. Завернутый в старый свитер Луизы.
— Я подумал, пусть чувствует твой запах, — сказал Арчи.
Еще один поворот штопора. Ее сердце разбито вдребезги.
— Мама, поплачь, — сказал он, и боль наконец-то нашла выход — Луиза издала пронзительный вопль, завыла не своим голосом.
Ее не было рядом, когда кот родился, и вот она пропустила его смерть.
— Но ты всегда была рядом между тем и тем, — сказал Арчи совсем по-взрослому. — Вот. — Он вручил ей скорбный сверток. — Я сделаю чай.
Она развернула кота и перецеловала голову, уши, лапы. И это пройдет.
Арчи принес ей сладкий чай, — наверное, слышал в какой-нибудь передаче по телевизору, что в трудную минуту помогает горячий и сладкий чай. Она в жизни не клала в чай сахар, но сейчас эта сладость оказалась неожиданно кстати.
— Он прожил хорошую жизнь, — сказал Арчи. Для четырнадцатилетнего мальчика это выражение еще не успело потерять смысл.
— Знаю.
Любовь — самое трудное, что есть на свете. И не слушайте никого, кто скажет, что это не так.
50
— Глория, нам пора, — сказала Татьяна.
