Василий Казаринов - Тень жары
На крохотной площадке второго этажа перед обшитой пухлым дерматином дверью я остановилась перевести дух. Вошла, оказалась в обшитом жженым деревом помещении, очень напоминающем банную раздевалку.
Оглядевшись, я убедилась, что первое впечатление дне обмануло: кое-какая одежда (кое-что из женского нижнего белья) вяло свисало с крючков, вбитых в голые стены.
Странно; что-то я не припомню, чтобы бани устраивали на втором этаже.
– О, у нас гости!
Я обернулась на голос, возникший в правом углу предбанника, замкнутого маленькой дверцей.
Меня приветствовала девушка лет двадцати двух; качественная блондинка с огненно-красными губами.
Она слишком густо кладет помаду, отметила я в первую очередь; а во вторую отметила, что она голая. Если не принимать за одежду черные чулки и черный пояс туго стягивающий талию.
В целом черный шелк и атлас смотрятся на бледном телесном фоне очень аппетитно, особенно учитывая то обстоятельство, что деваха отменно сложена.
– Привет! — сказала она и повела плечами, приводя пышную грудь в то восхитительное движение, от которого всякий мужик, будь он на моем месте, наверняка бы застонал…
Жаль, что я не мужик.
– Заходи! — она посторонилась, освобождая проход в узкий коридорчик, выводящий к какому-то обширному помещению, где полыхал неестественный галогенный свет.
Обстановка тут была роскошная, если считать за обстановку огромных размеров белоснежную кровать в углу, очень удачно вписанную в некое подобие зимнего сада, укомплектованного тропическими широколистными растениями, степенными и вальяжными, — они плавно покачивали своими торжественными опахалами, освежая участников сцены, происходящей под пристальным наблюдением софитов.
Участников было, если не ошибаюсь, четверо. Ошибиться немудрено: их руки, ноги, спины и прочие части тела переплетались в настолько причудливый гимнастический узор, что с ходу определить число участников в самом деле было непросто.
Многоногий монстр, прерывисто дыша, ритмично, сосредоточенно шевелился под сенью пальмовых листьев.
– Садись, перекурим, — пригласила меня блондинка, похлопывая ладошкой по канапе; она забросила ногу на ногу, и подперев скулу рукой, тоскливо созерцала постельную сцену. — У меня перекур.
– Как это? — удивилась я, присаживаясь.
– Да так… Сейчас Катя отработает, отснимут этот дубль, и мы сменимся. Они на меня полезут.
– Как, сразу втроем? — присвистнула я. — Отважный ты человек.
– Нормаа-а-а-льно, — потянулась она и сладко зевнула. — Жеребцы у нас теперь новенькие, непрофессионалы, им интересно, говорят: ну, кайф! На девушек целый день лазить — и еще за это деньги получать, вот это жизнь… Непрофессионалы.
– Черт бы вас! — истерично выкрикнул человек, стоящий за камерой. — Кого тут еще носит!
– Привет, Вадик, — подала я голос с канапе. — Извини, что помешала творческому процессу.
Должно быть, от переизбытка галогенного света у него устали глаза, или это просто я так изменилась и постарела — узнал он меня не сразу.
– Кадр не разрушать! — скомандовал Вадик.
– Вадик, — сказала я, — по-моему, у Кати есть все основания пожаловаться на тебя в профсоюз.
В паузе они отдыхали — Катя и три мальчика. Ближний к камере молодой человек обернулся и вопросительно посмотрел на оператора. Дальний использовал паузу, чтобы поковырять в носу. Чем занималась Катя в минуту отдыха было непонятно — настолько ребята ее облепили. Последний участник творческого процесса (уж не знаю, как определить его местоположение), свернув голову, с тоской глядел мне в глаза; я поперхнулась дымом:
ОБАЯТЕЛЬНЕЙШИЙ МАЙКЛ ПАРРЭ
В НОВОМ ЭРОТИЧЕСКОМ ТРИЛЛЕРЕ
"ДИКАЯ ОРХИДЕЯ-ДВА"
…справившись с кашлем, я сказала:
– Кажется, он ужасно хочет закурить. Можно, я дам ему затянуться?
Вадик помассировал уставший от общения с видоискателем глаз, отмахнулся и опять приник к камере; восьминожка, как по команде, зашевелилась, задышала, заерзала. Я спустилась на первый этаж.
Он пришел через полчаса, уселся на круглый стол напротив меня.
– Сильная сцена, — оценила я, припоминая увиденное в зимнем саду. — Что-то в ней есть эйзенштейновское… Я думала, ты сценарист, а, оказывается, ты еще и оператор.
А вообще, интересно, как выглядят сценарии в таком кино…
"Он приходит к Ней. Он ее раздевает. Она его раздевает. Они ложатся в постель. Они предаются любовным утехам…"
И это все? Кажется, у меня хорошо получается — изящно, жизненно и психологически точно — надо бы попроситься к Вадику в сценаристы.
Он закурил и пустил пальцы в ритмичный перепляс, высекая ногтями дробные кавалерийские звуки — как будто крохотный всадник скакал по столешнице.
– Я еще и режиссер и продюсер, — развил он мою мысль.
Я присмотрелась к Вадику; выглядел он неплохо по сравнению с нашей последней встречей: поправился, приобрел нормальный здоровый цвет лица (скорее всего, бросил курить всякую дурь); вот только глаза усталые — наверное, много работает… Интересно, он в состоянии после такой работы лечь с женщиной в постель?
– И давно ты этим занят?
Он — давно; поначалу зарабатывал очень прилично, но в последнее время доходы жиденькие; наше туземное кино такого плана, конечно же, не в состоянии конкурировать с тамошним; там у них специальная аппаратура, оснащение ("Какое еще оснащение? — подумала я. — Кровати, что ли, какие-нибудь специальные?"), там "порно" прочно поставлено в ранг искусства — однако на их изысканность и утонченность у нас есть свой ответ Чемберлену…
– Это, — Вадик поднял палец, указывая в потолок, — будет помечено пятью звездочками.
Понимаю… Как хороший выдержанный коньяк: крепко, терпко, пьянит и валит с ног.
– "Пять звездочек" — продолжал Вадик — это значит очень круто; настолько круто, что это "порно в квадрате" почти везде в мире запрещено; вот мы и закрываем эту брешь в кинорынке, к тому же "пять звездочек" неплохо расходится у нас — в среде восточных ребят.
– Восток — дело тонкое, — заметила я, оглядывая знакомую комнату; здесь ничего не изменилось, только обои сильно выцвели и мебель состарилась.
– Тонкое, — согласился Вадик. — Настолько тонкое, что, если у тебя в кадре нет анального секса, с тобой никто и разговаривать не станет… — он посмотрел на часы. — У тебя дело или ты просто проветриться заехала?
Я покачала головой, поднялась с дивана, уселась в старое кресло-качалку, забросила руки за голову, прикрыла глаза…
– Брось ты! — скептически отозвался на мой намек Вадик. — Все это мы давно проехали, это не имеет никакого смысла. Ты ж неглупый человек, должна понимать.
Он проводил меня до калитки. Я погладила шершавый воротный столб, шепнула:
– Палочки-выручалочки, Вадик! — и окинула взглядом старый участок, дом, на втором этаже которого теперь вовсю работает специфический кинопавильон; я прощалась — со старыми яблонями, кустом сирени возле несуществующей веранды — больше я сюда не вернусь.
Он не расслышал.
– Что?
Я рассказала ему про Крица — ради проформы; на то, что Вадику хоть что-то известно, я не надеялась.
Тем не менее, тем не менее!
Он видел Ивана Францевича. Я вцепилась в друга детства и вытрясла из него всю информацию.
Рассказанное Вадиком в голове у меня не укладывалось.
Да, он видел. Был по делам в столице Огненной Земли, зачем-то заворачивал в Агапов тупик, проезжал мимо сквера и видел.
В сопровождении какого-то мордастого молодого человека он шел от Дома с башенкой к машине.
Вадику показалось, что Криц был вдребезги пьян. Он едва волочил ноги; молодому человеку приходилось поддерживать его. Вадик торопился и останавливаться не стал.
2
У Роджера я спросила, не звонил ли в мое отсутствие Зина.
Что он ответил сквозь смех, я не разобрала. Тогда спросила у телефона. Успех тот же. Мой старый черный друг, доносящий вести из различных концов Огненной Земли, сделан из толстого эбонита (названьице же у этого материала!), он вислоух и похож на спаниеля года рождения эдак пятьдесят девятого; из рассказов бабушки мне известно, что прежде в наборный диск была вставлена металлическая пластинка с надписью "Будь бдителен — враг подслушивает!" Естественно, эбонитовый спаниель никакой памятью не обладает, — не то что новейшие поколения аппаратов.
Надо бы Панину позвонить; я обещала держать его в курсе моих зарисовок.
Он терпеливо выслушал мой отчет, внимательно посмотрел — кадр за кадром — очередной отрезок комикса, и — странно — не проявил особого интереса к тому кадру, где пышет жаром восьминожка под сенью пальмовых листьев — значит, старый стал.
