Мария Семенова - Преступление без срока давности
— Залезай, Анна Павловна. — Сняв «мышастую» с охраны, Снегирев помог Дубровиной усесться и всю дорогу до Бронницкой никакого внимания на пассажирку не обращал: едет себе рядом и пускай едет, думает о своем. Видно, о чем-то не очень радостном, вон опять слезы из глаз и нос всмятку…
На дворе у Кольчугина нынче яблоку было негде упасть.
Стояли в основном исчадия заводов СНГ — мертворожденные «жопорожцы», недоношенные дети ВАЗа, была даже одна «жертва аборта» из Горького, рахитичная, но горячо любимая отцами народа, и, запарковавшись в самом углу, у бомбоубежища, Снегирев кивнул пассажирке:
— Анна Павловна, ты посиди, я сейчас.
Кольчугина он нашел за компьютером — в сером костюме с черным галстуком в крапинку, как и полагается хозяйственнику среднего звена, и тот гостю обрадовался страшно.
— Ну, Алексеич, спасибо. — Кирилл поднялся из-за стола и, крепко пожав Снегиреву руку, прямо-таки расцвел. — Ирку вчера привезли, беременную насквозь, на восьмом месяце. Какой-то двухметровый ведмедь подкатил на «фольксвагене», выхлебал чаю полсамовара и, ничего толком не объяснив, отчалил, — кто, что, как в тумане. Сама Ирка говорит, что держали ее взаперти в какой-то больнице, где всех баб оплодотворяли в обязательном порядке искусственно. А у нее уже свой был, от Темы, скоро рожать должна. — Кольчугин глубоко вздохнул и, не в силах сдерживать радость, рассмеялся: — Не верится даже, жива, здорова, племянник скоро будет, просто мексиканский сериал с хеппи-эндом…
— С хеппи-эндом, говоришь? — Снегирев потянулся и, заметив на столе кулек с семечками, без стеснения запустил в него руку. — Темка-то на посту? У меня в машине гражданка сидит, ну та, насчет трудоустройства, пусть он ее проводит сюда, познакомитесь.
— Черт, забыл совсем, в бомбоубежище и конь не валялся. — Кирилл хлопнул себя по лбу и, набрав номер, приложил трубу к уху: — Артем, во дворе женщина сидит в серой «Ниве», давай-ка, пожалуйста, приведи ее ко мне. Ага, прямо сейчас. — Отключился и по новой пробежался пальцами по кнопкам: — Лия Борисовна? Это я, ты не забыла, девушка, что долг платежом красен? Нет, натурой не возьму. Лучше бы обрезной доски кубометров пять и пару плотников, выгородку сколотить. Нет, завтра с утра, ну и ладно, я всегда знал, что ты честная девушка. Привет.
Он повесил трубку и, заметив вдруг, что Снегирев со странным видом смотрит сквозь жалюзи, встал из-за стола и подошел к окну:
— Ты чего, Алексеич? — И, глянув, потерял дар речи: во дворе суровый радикал Тема прижимал к груди худенькую невысокую женщину и, никого не стесняясь, пускал скупую Мужскую слезу. Никаких комментариев не требовалось, было ясно сразу, что встретились свои — мать и сын.
— Мексиканский, стало быть, сериал? — Снегирев вдруг громко расхохотался, что случалось с ним весьма нечасто, и, щелкнув семечкой, ловко выплюнул шелуху прямо в урну. — Хеппи-энд, говоришь? Да все только начинается…
В канун Октябрьской годовщины деревья в парке устроили стриптиз, а не дотянувший до марта кот Пантрик надумал жениться. Время ему пришло. Хоть и колченог мелкий хищник, зато в самом соку, большеус и рыжехвост, а уж хитрожоп-то, куда там кое-кому из двуногих. Вот в том-то и дело, что хитро-жоп… Как сыграли свадьбу, никто толком не видел, только Таня Дергункова, ночью встававшая по нужде, заметила на кухне с десяток горящих глаз и, решив про себя, что перебрала «Невского оригинального», перекрестилась, справила потребность и прямиком рванула под бочок сожителю Ленечке. А вот утром обнаружились вещи пренеприятные: из холодильника Новомосковских пропала жареная курица, чета Борисовых недосчиталась клубничного йогурта, а у Тараса Кораблева кто-то выжрал миску присланного мамочкой холодца. Кто выжрал? Конечно, этот рыжий колченогий гад, которого давно кастрировать пора.
Ах, если бы он один! Скоро выяснилось, что в свадебный вояж кот Пантрик не поехал, а проводит свой медовый месяц дома, в обществе молодой голубоглазой супруги. Где конкретно жили новобрачные, никто не знал, — то ли на бескрайних, протянувшихся вдоль коридора антресолях, то ли в столетнем, полном старой рухляди чулане, — только было доподлинно известно, что аппетит у них был отличный, а наглости хоть отбавляй.
Был вечер пятницы. Уик-энд, собственно, уже начался, но пока как-то безрадостно. Витя Новомосковских, подружив копченые кости с тушенкой, варила свое фирменное хлебово и неодобрительно косилась на супруга, на пару с Юрасиком глушившего «Балтику». Доставший где-то денег Кораблев жарил яичницу с ветчиной и с гордым видом глотал голодные слюни, а Таня Дергункова терла в салат черную редьку и все думала о своем, о наболевшем, о девичьем. Видимо, пришло время ставить на Ленечке крест, совсем он сделался никакой, ни в плане материальном, ни в койке, только и знает — флакон на грудь, сигарету в пасть и к телевизору на диван. Нет уж, на хрен такую любовь до гроба…
— Алеша, еще? — Эсфирь Самуиловна отрезала кусок запеканки и, положив на тарелку, с довольным видом утопила в сгущенке. — Вроде ничего получилось…
— Очень вкусно, тетя Фира.
Снегирев уже съел здоровенный кусок несколько жирного фаршированного яблоками гуся и теперь вместе со своей квартиросдатчицей пил чай — настоящий китайский из деревянной коробочки.
— Алеша, суп. — Эсфирь Самуиловна подняла глаза на убегавшее из ведра Рексово варево, а в это время на кухне появился глава четы Борисовых, и, поперхнувшись пивом, глава четы Новомосковских сурово сдвинул брови: если снова будет доставать, урою гада.
Он имел в виду компенсацию, которую наивный Гриша пытался получить с него как с хозяина Пантрика за урон, нанесенный хвостатым бандитом. Уже неделю, и, естественно, без результата, всем ведь известно, что кошки гуляют сами по себе.
Однако на этот раз не скорбь по утраченным харчам, а простая тяга к общению привела Борисова на кухню. Супруга его на ночь глядя ушла к подруге, любимое чадо, слава тебе Господи, уже заснуло, и, развернув «Демократический листок», Гриша начал разговор издалека, — старательно обходя нежелательные темы.
— Добрый вечер, соседи. — Он уселся неподалеку от Новомосковских и, покосившись на легион бутылок, снисходительно улыбнулся: — Да, пиво. С соленой рыбой, говорят, не очень, до мочекаменной совсем недалеко. Да вы, Валя, пейте, пейте, на меня внимания не обращайте. О компенсации поговорим после выходных, на неделе, я тут список подготовил подробный…
Он достал сложенную вчетверо бумажонку и начал разворачивать ее, а Юрасик живо наполнил стакан и, поставив перед Гришей, подмигнул Новомосковских:
— Пусть попьет, может, заткнется. На халяву и уксус сладок.
Не убоявшись мочекаменной, Борисов пиво потребил, сразу раскраснелся и подобрел, однако говорить не перестал. Правда, после второго стакана про компенсацию забыл и резко поменял тему. Речь, как всегда, зашла о бедной российской интеллигенции, вырезанной под корень, потом рассказчик коснулся будущего русского народа — бесправного и окончательно спившегося, а затем, естественно, затронул историю самой России — разграбленной, измученной, втоптанной в грязь вначале большевиками, затем коммунистами, а теперь и сволочами-демократами.
— Вы только посмотрите, что творится. — После третьего стакана Гриша сделался нехорош и, яростно размахивая кулаком, грозно посмотрел на Новомосковских: — В Эрмитаже одни копии, едрена вошь, висят, все запасники разворованы, а неделю назад на аукционе в Вене был продан портсигар Николая Второго из сокровищницы дома Романовых. Вот, пожалуйста, здесь все написано. — Он развернул газету, долго искал статью и, обнаружив наконец, что номер не тот, вдруг пьяно расхохотался: — Что-то с памятью моей стало, все, что было не со мной… Короче, продавец неизвестен, покупатель также инкогнито, никто ничего не видел, никто ничего не знает. Вот так всю Россию и растащили…
— Все верно. — Мастерски разломив леща, Юрасик осчастливил оратора хребтом, откусил икры и, показав хвостом куда-то наверх, от отвращения даже сморщился. — И о чем только эти там думают…
«Этим, милый, на всех насрать — и на тебя, и на меня, и на живых, и на убитых. — Подув на ложку, Снегирев попробовал суп и, отлив его в миску, поставил остывать на подоконник. — Потому что им мы не нужны…» Он допил чай, помог тете Фире с посудой и пошел кормить Рекса. Тот ему улыбнулся…
ЭПИЛОГ
Зима началась как-то безрадостно — слякотно, промозгло и уныло. Ни тебе бодрящего морозца, ни скрипящего под ногами снежка, нет, только бьющий по пятой точке гололед да чавкающее месиво под подошвами. Где ты шляешься, старуха зима, за ногу твою мать…
Время было ни то ни се. Слишком раннее для обеда, но вполне достаточное, чтобы забыть про завтрак, — одним словом, самое подходящее для кофе и бутербродов. Плещеев предпочел закрытый комплексный — с сыром, колбасой и прямо-таки созданной для хлеба «Рамой», Дубинин пользовал «чернушку» со своим любимым бурым от горчицы салом, а мадам Пиновская по причине фигуры пищу не принимала, а элегантно пила «Элит классик» и вполглаза читала свежую прессу.
