Лидия Ульянова - Размах крыльев ангела
И в свете этих событий Мария как раз таки и уткнулась заведующему в живот в дверях палаты.
– Здравствуйте, – пискнула Маша, пытаясь протиснуться в палату.
– А вы, барышня, куда следуете? – недобро поинтересовался заведующий. Действительно бардак, никто уже специального времени для посещений не ждет, с самого утра все кому не лень по отделению болтаются. И документов внизу никто не спрашивает, всех пускают. А потом, чуть что случись, следователи по больнице шастают, народ пугают, главврач орет.
– Я к больному Никифорову. Можно? Как он? – снова пискнула Маша, предчувствуя недоброе.
Вот как раз из-за этого больного и случился весь утренний сыр-бор. Заведующий открыл все душевные клапана и с удовольствием выпустил пар.
Мария, не издав ни звука, целых пять минут слушала, что лечебному процессу чрезвычайно мешают родственники и всякие там посетители, проносящие с собой возбудителей инфекции, отрицательные эмоции, а также спиртные напитки. В святая святых, палату интенсивной терапии, ломятся как к себе домой. А потом жалуются, когда с их близкими что-то в больнице случается. Между прочим, пострадавший больной оказался иногородним, а это значит, что выписать его для амбулаторного долечивания полученных повреждений некуда, а это означает дополнительные койко-дни и объяснения со страховой компанией.
– Так что отправляйтесь, барышня, домой, – резюмировал заведующий, – а вернетесь, когда его обратно в палату переведут, и в специально отведенное для посещений время.
Маша пыталась хоть что-то разузнать о состоянии Степаныча, но заведующий разговаривать с ней больше не хотел. Хорошо, что удалось перехватить у ординаторской лечащего врача, который оказался более любезным с Машей.
– Мария, вы не беспокойтесь. Сами видите, у нас сегодня террор и репрессии. Николай Степанович пришел в сознание, состояние удовлетворительное. Мы его сегодня еще на препаратах подержим, а завтра в палату переведем, если все будет хорошо. Да не бледнейте вы так, я уверен, что все будет хорошо. Завтра к нему приходите.
Бедный, бедный Степаныч. Лежит там один, никто даже доброго слова не скажет. У других сто человек родных, с утра до вечера тусуются, а к нему одну-единственную Машу не пускают. И тогда Маша решила сделать то, что сделать никак не решалась, она все ждала, что Степаныч сделает это сам. Ей неудобно и боязно было лезть в чужую жизнь, ворошить там старые угли, но и наблюдать за чужим бездействием, нерешительностью тоже было невозможно. И пусть он будет потом ругаться, но она достала телефон и позвонила Дмитрию Семеновичу Заблоцкому, тому самому, к которому ходила на кафедру год назад и с чьей легкой руки появился в ее жизни бесценный и незаменимый Иван, взявший в эти дни на себя все заботы о магазине.
– И, знаешь, я зря боялась, – рассказывала она вечером Вадиму о прожитом дне. – Этот профессор страшно обрадовался, благодарил, что я догадалась позвонить. Он, правда, Степаныча свиньей назвал, но не зло, а так, по-хорошему. Он сказал, что завтра сам в больницу поедет, проведать, а потом мне позвонит и все расскажет. А я завтра не поеду, чтобы Степаныч не перенапрягался. – Ей не хотелось говорить, что после содеянного просто страшно видеться со Степанычем. Нужно дать ему немного времени, чтобы остыл и не сердился. – Так что я завтра абсолютно свободна.
– Это что же получается? Получается, что у твоего Степаныча в городе есть старинный дружок, с которым они раньше делишки поворачивали? – с недоверием уточнил Вадим.
– Какой ты подозрительный, – заметила Мария с осуждением. Уж кто-кто, но Степаныч был вне всяких подозрений после того, как сам пострадал. – Я понимаю, к чему ты клонишь, только тут ты неправ. Они миллион лет не виделись, даже не переписывались. Я думаю, что Степаныч и сам хотел позвонить, не решался только. У него же комплексы. Он скрывает, но я-то чувствую. Он же из очень хорошей семьи, Степаныч, он очень воспитанный и образованный, просто так жизнь сложилась. И ему теперь неудобно, что он таким стал, он боится, что его друг увидит и жалеть начнет: деревенский старик, ни семьи, ни дела путного. Да еще и больной. А ты представляешь, что такое для художника зрение потерять?
– Я, Маша, все представляю, – с неудовольствием перебил Вадим. Он тут старается, как может, а она, оказывается, ему рассказывает только то, что хочет. И как, спрашивается, после этого действовать? – А вот ты, кажется, не очень. Вокруг тебя люди, о которых ты толком ничего не знаешь, а ты как святая. Почему ты мне раньше не рассказывала, что у Степаныча твоего в городе друзья имеются?
– Вадь, да я, наверно, забыла. Или значения этому не придала. Это же само собой, раз он родом отсюда, то и знакомые должны сохраниться. Только, видишь, он с ними видеться не хочет. Стесняется.
– Мария! – Вадим начал злиться. – Это он тебе сказал, что стесняется? Нет, это ты сама себе так сказала. А он, возможно, и встречается, и созванивается. Это ты ведь решила, что какая-то баба представилась тобой и позвонила, чтобы выманить его на лестницу. На самом же деле, может быть, это как раз та самая его прежняя знакомая и есть. Ты, кстати, по этому номеру звонила?
– Много раз звонила, там никто не подходит, – примирительно ответила Маша. Она все равно не верила, что Степаныч может затеять что-то недоброе. Это же Степаныч! – Ты считаешь, что это так серьезно?
– Считаю. Это, поверь мне, часто только кажется, что знаешь человека вдоль и поперек, а на самом деле…
Вадим Кузнецов выразительно развел руками, обрисовывая Маше всю серьезность положения.
– Ты вот хочешь, чтобы я тебе все распутал, а, оказывается, важных вещей не говоришь. Я еще чего-нибудь не знаю?
Маша виновато напряглась. Ей казалось, что она делает все возможное, чтобы помочь Вадиму, она даже список вон какой составила, а на деле оказывается, что из нее плохой помощник. Но существовала еще одна деталь, о которой, вероятно, нужно Вадиму рассказать. И пускай он сейчас поднимет ее на смех, начнет издеваться и говорить, что у нее паранойя и мания преследования, пускай, она все равно расскажет.
– Вадим, – медленно начала она, – скажи, а за тобой могут следить?
Об этой слежке она думала уже битый час, и ничего путного в голову не приходило. С одной стороны, действительно ерунда и паранойя – Вадим-то кому понадобился, он как-никак в такой системе работает, что наглости нужно набраться, чтобы еще и за ним следить. А с другой стороны, если это в самом деле так, то Вадим находится в реальной опасности, он следующий в очереди за Иваном и Степанычем. Нет, пусть он лучше над ней посмеется.
– Следить? – Вадим несказанно удивился, недоверчиво покосился на свою мисс Марпл. – А что за мной следить? Что это за чушь?
– Понимаешь, я тут дяденьку одного все время вижу. Я сперва подумала, что это по мою душу опять, а теперь вот думаю, что он за тобой ходит.
Вадим поглядел как на умалишенную: такие новости необходимо сразу сообщать, а она вместо того про какого-то профессора битый час талдычит.
– Ну не тяни, говори, – нетерпеливо поторопил он. – Снова этот синий «Форд»?
– Ты не сердись. Я только сегодня так решила, вот только сейчас. А может быть, мне кажется. Хотя нет, не кажется…
– Маша! – угрожающе пресек Вадим ее лепет.
– Все-все, – заторопилась Мария, – говорю. Никакой не синий «Форд». Понимаешь, дядечка такой, невзрачный, средних лет. Мы с тобой, когда в больницу ходили, он в вестибюле прохаживался. А второй раз я его видела, когда ты на набережной стоял, когда Мишка приходил. Он еще подошел к тебе и что-то спросил.
– Хм, вроде бы действительно кто-то был, время у меня спрашивал. – Вадим насторожился, но все еще не верил. – Но это может быть простым совпадением, это еще ни о чем не говорит.
– А сейчас я в окно смотрела, тебя ждала. Смотрю, ты с работы идешь, внизу, по набережной, а он следом. Ты в арку зашел, он посмотрел вслед, развернулся и ушел.
– Странно. Очень странно. – Вадим в задумчивости почесал щеку, покрывшуюся заметной щетиной. После вчерашних ночных бдений он, разумеется, проспал и не успел побриться.
Вадим наблюдал, как Маша суетится – она всегда начинала суетиться, когда была сильно расстроена, – и искренне ее жалел. Что за черт, такая отличная девчонка, она не заслужила стольких несчастий. Она, как может, пытается сделать так, чтобы всем вокруг было хорошо, честно пытается. В своей бесхитростной борьбе с ветряными мельницами она, по определению, не сможет победить, потому что чересчур доверчива, чересчур. Она готова верить каждому встречному-поперечному, не задумываясь о том, что чужая душа – потемки. Без помощи, без поддержки она ведь пропадет, не выплывет. Или накуролесит в своем безотчетном желании быть идейным борцом за справедливость. Вадим давным-давно во всем разобрался, но рассказывать ей сейчас было никак нельзя, рано было. Сейчас стоило только ее утешить, успокоить, чтобы не тряслись так эти удивительные, тонкие, словно прозрачные руки, не дрожали такие притягательные пухлые губы, не наливались болью глаза вполлица.
