Лидия Ульянова - Размах крыльев ангела
– Но одно мама сделала совершенно правильно – она сделала все для того, чтобы эта квартира осталась семье Коллеров. Как, впрочем, и ты желаешь. Так что все нормально, и этот дом по праву принадлежит тебе. Вот так, и не парься по этому поводу. Живи и радуйся.
Ничего себе радуйся! Как ей теперь радоваться после всего услышанного? На глаза уже навернулись слезы. Нужно было сделать так, чтобы он их не заметил, а то примется дразнить… Боже, о чем она! Когда это было в последний раз, чтобы он дразнил ее за слезы! Нет, сейчас он, наверно, будет ее утешать, а от его утешений станет только хуже.
Вадик верным стражем прохаживался внизу, под фонарем. Вот к нему подошел какой-то дядечка неопределенного вида, что-то спросил. Вадим Кузнецов посмотрел на часы, ответил. Дядечка отошел немного в сторону и тоже принялся кого-то ждать. Теперь это выглядело еще более натуральным, два человека в ожидании встреч. Маша вспомнила про Мишку, в молчании замершего рядом.
Нет, как он посмел знать и ничего ей не сказать! Как он мог так с ней поступить? Зачем он с ней так? Это же самая настоящая подлость! Она, сколько себя помнила, считала его самым лучшим. Самым верным другом, самым смелым защитником. Он казался Щелкунчиком и Маленьким принцем, а он… Она любила его с самого детства, но в семь лет ей было понятно объяснено, что родственники не женятся, потому что у них дети родятся уродами. Он сам же ей это и сказал, а его слова никогда не подвергались сомнению, потому что он был старше на целых четыре года и все знал о жизни. Он сказал ей это громко, при гостях, взрослые тогда весело смеялись, а ей хотелось провалиться сквозь землю от такого демонстративного отказа. Это детское знание оказалось первым в череде многочисленных Машиных потерь, первым и чрезвычайно болезненным. Казалось бы, как можно его сравнивать с гибелью родителей, смертью бабушки, но для Маши оно до сих пор стояло в одном с ними ряду. Если бы она знала, что никакие они не родственники, то не позволила бы ему так фатально уйти из ее жизни, не отдала бы никакой Карине. Да она в Вадика влюбилась потому, что он на Мишу похож.
На фоне всего этого, на фоне такого вопиющего предательства с его стороны остальные Машины приключения не имели сейчас решающего значения, отошли в тень.
Маша громко всхлипнула, некрасиво утерла нос тыльной стороной ладони. На руке остались влажно блестеть сопли, но ей было уже все равно.
– Ты! Ты! – Маша отбежала вглубь комнаты, подальше от него. – И ты никогда мне об этом не говорил! Сам знал, а мне ни слова! Вы все знали, а я… А я…
Михал Юрич растерялся.
– Маша! Что с тобой? Я думал, что ты знаешь…
Он думал! Поглядите, люди добрые! Он думал! Теперь ей казалось, что все беды, произошедшие с ней в жизни, случились именно из-за него. Он знал и не сказал, он не был с ней рядом, он забыл и предал ее. Да если бы она знала, что никакой он ей не родственник, то… То… То и жизнь бы ее вообще сложилась по-другому! А так о ней заботились чужие люди, ей помогали случайные встречные, а он…
– Ты! Ты! – тупо продолжала Мария Константиновна тыкать, как заведенная, гневно вращая глазами.
Миша взял себя в руки.
– Да как я должен был тебе сказать? Когда? Я тебя не видел столько лет! Все же на всех обиделись и не общались! Ты объявилась, только когда бабушка умерла, а я тогда за границей отдыхал с семьей, мне даже не сказали, что тети Гали больше нет. А потом ты замуж вышла, а потом уехала.
– Да я уже целый год как вернулась! – заорала на всю квартиру Маша. – А ты просто не посчитал нужным мне сказать!
В этот момент она не отдавала себе отчета в том, как неправа. Сейчас именно он был источником всех бед, прошлых и нынешних. Их ведь осталось всего двое, а он ее обманывал.
– Ты хоть понимаешь, что ты мне все время врал! Врал! Я тебе верила всю жизнь, как никому другому, а ты врал! У меня же никого родных не осталось, кроме тебя, а ты разговаривал со мной и все время врал! А я-то как слепая. Спасибо хоть теперь прозрела! – Неожиданно она сникла, прекратила кричать. Подошла к нему вплотную, подняла голову и, глядя прямо в глаза, прошептала:—Уходи. Я не хочу тебя больше видеть и не верю ни одному твоему слову. Поэтому уходи.
Михал Юрич в свою очередь тоже разозлился не на шутку. Он-то думал, что она его всегда понимает, что она друг. Думал, что она не такая как все, что она самая хорошая… Истеричка! Пускай хмырю своему сцены закатывает, а ему, Михаилу, этих сцен дома довольно.
– Да иди ты! – в сердцах произнес он и поспешно вышел из квартиры, чтобы ничего ей не наговорить.
Не скоро Маша поняла, что ясности их разговор не внес. Никакого результата она не достигла, где был Михаил, когда чуть не убили в ее квартире Ивана, она не выяснила. И почему его в тот день видела консьержка Тамара Васильевна, она не узнала. И что он делал, когда в больнице напали на Степаныча, тоже так и не спросила. Она даже не поинтересовалась у него про ключи от квартиры.
Ничего не смогла.
И теперь что-то выяснить было абсолютно невозможно. Невозможно было даже представить, как она снова позвонит и попросит встретиться с ней для продолжения разговора. Невозможно теперь было видеть его, находиться с ним рядом, слушать его, на него смотреть.
И вообще, Маша не верила больше ни одному его слову. Ни одному. А может быть, он ей наврал и про бабушкину сестру? И про себя, и про квартиру? И про развод? Специально усыпил ее бдительность, увел подальше разговор? А она поддалась, как обычно. Она же всегда, всю жизнь на его уловки велась. Младше него была и верила, оттого всегда велась. Только раньше он это никогда со зла не делал, разве что так, в шутку.
Ни одному слову больше не верила. Ни одному.
Раздался звук поворачиваемого в замке ключа.
– Маша! Машуня! – вернулся с улицы Вадим. – Ну, как все прошло? Что ты плачешь? Он что, что-то тебе сделал? Он тебя ударил? Да скажи, в чем дело?
Вадим быстро пересек комнату, взял Марию за плечи, слегка встряхнул. Маша подалась вперед, крепко прижалась к нему, обняла покрепче, устроила голову у него на плече. Вот если бы можно было так обнять Мишку, то Машина голова оказалась бы на том же самом месте, в подбородок ей точно так же упиралась бы ключица. Только другая ключица. Но думать об этом в теперешней ситуации было бессмысленно.
– Вадь, – грустно сообщила она, отгоняя от себя неуместные мысли, – я такой неудачный опер, я ничего не узнала. Вадюша, как же мне теперь жить дальше, скажи? У меня будто мир из-под ног ушел, и что делать, не знаю. И ничего, ничегошеньки не узнала. Ты представляешь, я словно забыла обо всем, что ты мне говорил. Я его слушала, как ты велел, и сама ничего не говорила. Почти ничего. А он мне такое, такое…
– Не узнала – и леший с ним, – он ласково погладил ее по голове, рука уютно зарылась в волосах, – зато теперь ты знаешь, что это совсем не простое дело – преступления раскрывать. Опером, Маша, родиться нужно, а из тебя, и вправду, какой опер? У меня опыт, да и то бывает косячу. Не плачь, прорвемся. Я ведь сам многое узнал, остались детали.
– Да, правда? – Мария радостно уставилась на него сквозь слезы. – А что, что ты знаешь? Кто это все, знаешь?
– Кто все замутил? Знаю. Но пока тебе не скажу, чтобы ты глупостей не наделала. Лучше ты мне расскажи о своей встрече с нашим главным фигурантом.
– С Мишкой? Ну, слушай…
Как ни пытала Мария Вадима о том, кто же все-таки стоит за их бедами, ничего не добилась, герой ее романа молчал как рыба. Один лишь раз резко заметил, что и сама не маленькая, ответ-то на поверхности лежит. Ушел спать, чтобы избежать навязчивых расспросов, отговорился тем, что завтра рано вставать. Да какое там завтра, вставать-то через четыре часа.
Ответ, действительно, лежал на поверхности. В Машином списке, если не считать за уши притянутых подозреваемых вроде лошковской Нюси, Светкиной матери, оставалось одно главное имя. Наверно, Маша с самого начала все правильно поняла, раз записала его под номером один. Чувствовала, но не хотела верить. Ведь это самое имя много лет было выцарапано на стекле рядом с ее собственным. «М+М=Д». Рядом с ее собственным оно было вырезано и на старой липе, что посередине двора, Маша до сих пор не нашла в себе сил подойти и поискать следы на растрескавшейся от времени коре.
«М+М=Д». Эти азбука и арифметика нынче были противопоказаны.
С утра Мария, проводив Вадика на работу, помчалась в больницу. Вадим просил подождать до вечера, чтобы поехать вместе, но ждать Маша не могла. Ей необходимо было что-то делать, чтобы не оставаться один на один с собственными мыслями, не сходить методично с ума. Да и несчастный, ни в чем не повинный Степаныч лежал один, нуждался в поддержке и жалости. Называется, приехал человек подлечиться!
Но к Степанычу Машу не пустили. И не потому, что ему стало хуже, нет. Просто совершенно некстати напоролась она у входа в интенсивную терапию на заведующего отделением. Заведующий с утра уже успел получить от главного врача нагоняй за вчерашний случай на отделении. Шутка ли, на больных среди бела дня нападают. Главный узрел в этом полное отсутствие порядка во вверенном ему учреждении и отсутствие надлежащего контроля на местах. И даже разбираться не стал: то ли это заведующий отделением больного Никифорова на лестнице грохнул, то ли больной Никифоров кого-то там из соседей по палате приговорил. То ли он украл, то ли у него украли. Кто шляпку спер, тот и старушку укокошил.
