Ольга Миленина - Вольный стрелок
— А вы уверены, что та авария была случайностью? — Мне показалось, что ей не нравится мой вопрос, но это была ее проблема. — Ведь почему-то Улитин милицию не вызы-' вал — и «скорая» к вам не приезжала. Может быть, это было подстроено, как вы думаете, Ира?
— Мне откуда знать, кого он вызывал? Мне не до того было. — Она точно ощущала "себя неуютно, потому что снова закурила, хотя только что потушила сигарету. И старалась не встречаться со мной глазами, глядя в сторону. Хотя, возможно, ей просто неприятно было вспоминать ту историю. — Да и что ее вызывать, ментовку, — он меня скорей торопился в больницу отвезти. У него знакомых много было спортсменов, вот он меня в больницу и повез, где звезд всяких лечат от травм.
— На чем повез? — Я изобразила недоумение. — Ведь машина разбилась?
— Та разбилась — он позвонил, другую пригнали. Охране позвонил — и все дела. — Она быстро взглянула меня, но на лице у меня было простое любопытство-по нему нельзя было сказать, что я намеренно загоняю ее в ловушку.
— Да не помню я-у меня колени раздроблены были, я.сознание потеряла. В больнице уже очнулась…
Я не могла объяснить, почему прицепилась к той аварии. Разговор на эту тему ее напрягал, и я рисковала тем, что она вообще прекратит со мной беседовать. Мне следовало бы оценить, что она, узнав, кто я, не начала орать, психовать и требовать, чтобы я ушла, — и значит, надо было вести себя соответственно, избегая говорить о том, что ей неприятно. Но я как идиотка вцепилась именно в этот эпизод — тупо так, по-бульдожьи. Как стоматолог-садист, несмотря на просьбы пациента прекратить, упорно ковыряющий больной зуб — хотя и знает при этом, что пациент сейчас сбежит и лишит его гонорара.
Дело тут было не в моей тупости — я придерживалась бы высокого мнения о своих умственных способностях, даже если бы его не разделяли окружающие. Дело было в том, что я чувствовала, что тут что-то не так. Хотя бы потому, что ей не нравилась тема. И, если честно, мне казалось странным, что Улитин, в аварии не пострадавший, смотался за границу якобы для лечения, оставив ее тут. А потом вообще ее бросил — хотя лечение оплатил вперед. Словно покупая ее молчание.
— Ира, а вы ведь знаете, что это совсем не случайность была. — Я произнесла это уверенно, твердым голосом, показывая, что любезности кончились.
Все равно она не соби-. ралась мне ничего рассказывать по делу — а подробности их романа мне были малоинтересны. Так что если я ошиблась насчет того, что она о чем-то умалчивает, — то в любом случае ничего не теряла. Да, разговор на этом должен был завершиться — так он ведь толком и не начинался. Конечно, будь у меня еще час, возможно, я бы вытянула из нее что-то — но сейчас готова была поставить на карту эту туманную перспективу. — Вы это знаете — и кто мог убить Улитина, вы тоже знаете. Я не утверждаю, что вы знакомы с той девушкой, которая была с ним в машине в тот вечер, — но что ему угрожало что-то и кто-то, вы в курсе. Поверьте, я и сама примерно представляю, кто это мог быть: либо кто-то из «Нефтабанка», либо бандиты. Прошлым летом на юбилее банка он людей приглашал авторитетных — помните? То, что у них были деловые отношения, я знаю, — и очевидно, что они могли испортиться из-за того, что он не хотел уходить из банка, или из-за того, что ушел. Вы не помните, кстати, как их звали — Улитин ведь вам точно говорил, кто они и откуда…
— Я же тебе сказала — не говорил он со мной о делах! — На лице ее появилась не просто злость, но даже ненависть. — А знакомых у него столько всяких было — я их всех помню, что ль? Он, может, и с Ельциным знаком был — мне откуда знать, он же меня с собой не везде таскал. А когда таскал и разговоры были по делу, без меня говорил. И все. А сейчас ты иди, слышишь, — ко мне скоро народ припрется. Тебе ж проблемы не нужны — ну и иди. Думаешь, с Андреем разошлась, так я теперь одна, что ли? Ты еще полчаса посиди, человек ко мне приедет — вот он тебя спросит, что ты за журналист и чего мне тут мозги трахаешь! И адвокат у меня есть — не то напишешь, разберутся с тобой! Вали на х…й, слышишь?!
Это было лишнее, это было слишком грубо и до беспомощности неубедительно — но я понимала, что она ищет любой способ от меня избавиться. Я действительно приперлась без приглашения, меня тут не ждали и не хотели видеть — я напоминала о неприятных минутах и днях и еще требовала информации. И ей очень хотелось, чтобы я ушла. Тем более что она умалчивала о чем-то — наверняка умалчивала, именно потому и разозлилась так. Но я не могла уйти без результата, офаничившись предположениями и сомнениями, — я должна была использовать все методы убеждения.
— Туда — всегда с удовольствием. — Я улыбнулась ей мягко, и ее злость прошла сквозь меня, не встретив ожидаемого сопротивления, сразу ослабнув. — Вы очень добрый человек, Ира. И потому мне очень жаль, что я вас огорчила, — и жаль, что вы мне не помогли. Жаль, что вы не хотите анонимно — а-но-ним-но — помочь мне в расследовании убийства человека, который долгое время был вашим любовником и кое-что для вас сделал, хотя бы в материальном плане. Возможно, вам стало на него плевать после того, как он вас бросил…
— Да, плевать, плевать! — Ее бесило, что я не иду на конфликт, ей хотелось, чтобы я тоже разоралась, а потом хлопнула дверью. — Плевать, усекла?
Да, год почти трахались, да, бабки давал, хату и тачку купил, и еще всего — так он и других потрахивал на стороне, усекла? Все, вали, если проблемы не нужны…
— Хорошо, Ира, я пойду, — произнесла вежливо, вставая. — Обещаю через неделю прислать вам по почте номер газеты. И обещаю, что там будет ваша фотография и ваши имя и фамилия. И упоминание, в каком университете вы числитесь. А еще там будет сказано, что вы знаете, кто убил Улитина, но боитесь об этом сказать. Да, адрес ваш я, кстати, тоже дам — на всякий случай, если кто заинтересуется. Милиции интересно будет с вами пообщаться — а может, и еще кому…
Я очень медленно это сказала, подчеркивая каждое слово. И взяла паузу, глядя ей в глаза. А потом повернулась и медленно пошла в сторону холла.
— И кому же со мной интересно пообщаться будет — кроме милиции? — В голосе был злобный сарказм. — Думаешь, деньги мне присылать будут как жертве несчастной любви? Давай, печатай адрес — на процент тебя возьму…
Я остановилась, не дойдя пары шагов до двери, — признаюсь, я очень неспешно шла, почти по-черепашьи, как бы любуясь напоследок ее квартирой, обозревая все вокруг, на самом деле ожидая ее реплики. И, услышав ее, повернулась, хотя и не сразу, как бы раздумывая, стоит ли отвечать. И посмотрела на нее устало.
— Нет, Ира, — я думаю, к вам человека пришлют. Пришлют те, кто в курсе, что вы можете кое-что знать. Кстати, говорят, Улитин остался кучу денег должен конкретным людям — так что за долги его могут квартирку у вас изъять и прочие его, так сказать, дары. А если они прочитают, что у вас есть свое мнение насчет того, кто мог его убить, — боюсь, что могут изъять и кое-что другое. По сравнению с чем потеря квартиры покажется пустяком…
Мне хотелось бы сказать, что она замолчала убито, поникнув головой. Но это, увы, было не так. Потому что она начала. ругаться — буквально взорвалась, разбрызгивая по огромной студии осколки матерных слов, употребляемых с чувством и весьма грамотно. Но я была уже в холле, скрывшись от них, пережидая артобстрел, — а они свистели бесплодно по комнате-студии, впиваясь в стены и рикошетя — но не достигая той цели, ради которой были пущены в полет.
Мне было жаль, что вышло именно так — потому что я ждала другого. Я ждала, что она все оценит и меня остановит. Она ведь не знала, что угроза моя пуста — что мои принципы мне не позволят поступить так с ней, даже если она этого заслуживала. Но у нее, такой спокойной, холодной и наверняка расчетливой, наверняка точно знающей, чего она хочет от жизни, эмоции возобладали над рассудком.
Я должна была дать ей последний шанс. То есть последний я уже давала, так что это был, если можно так выразиться, послепоследний. И я, надев пальто и посмотрев на себя в зеркало, пошла обратно, остановившись на пороге студии, в которой уже воцарилась тишина.
— Я очень сожалею, что так получилось, Ира. — Я говорила искренне, и мне хотелось верить, что она это почувствует — если вообще способна сейчас что-либо чувствовать, кроме ненависти ко мне. — И несмотря на ваши угрозы и вашу ругань, мне не хочется писать то, о чем я вам сказала. Но вы не оставили мне выбора…
Она молчала. Сидела в своем кресле, большом и красном, и курила нервно, не глядя на меня, — и не собиралась ко мне поворачиваться. И я, подождав пару минут, развернулась и двинулась к входной двери. Намеренно долго копаясь с тремя достаточно хитрыми, но, увы, не сейфовыми замками, специально издавая как можно больше шума. Не услышав за их металлическими звуками ее шагов.
— А если расскажу — между нами останется?
Я буквально застыла, услышав вопрос, я ведь не знала, что она вышла сюда за мной.
