Игорь Христофоров - Смертельное шоу
Под проигрыш вступления Санька заученно сделал несколько взмахов руками, как матрос-сигнальщик, передающий сообщение флотскими знаками, заметил ехидную улыбку у крайнего члена жюри, длинноволосого, явно отставного рок-музыканта, и его ожгло мыслью, что он одет совсем не по стилю песни. Мелодия лилась из шестидесятых, а то и, может, пятидесятых годов, а его полосатый балахон BAD+BAD был явно из девяностых. Только идиот мог не заметить этого. Получалось примерно, как если бы металлисты вылезли на сцену в рэповских присобраных штанах.
Пытаясь отвлечь внимание от одежды, Санька по-балетному крутнулся
вокруг своей оси и, чуть не промазав мимо такта, начал:
-- Во-оробышек! Во-оробышек! На-ахохлилась опять... Мне
по-оцелуев-зернышек тебе хоте-елось дать!..
Горло не подчинялось Саньке. Он не вытянул терцию и готов был
провалиться со стыда под сцену. Но доски под ногами упрямо не
хотели трещать, а зал, замерев, смотрел на него сотнями глаз. Зал
плохо просматривался, но уже по первым рядам можно было судить,
что он -- женский, что основной зритель ждет эмоций и признаний в
любви, и Санька в паузе между вторым куплетом и припевом сбежал по ступенькам со сцены.
Пальцы до боли в них сжимали радиомикрофон, но старое, въевшееся в голову ощущение шнура, заставляло его время от времени бросать испуганный взгляд под ноги. Теперь уже внизу, в проходе между секторами зала он увидел вместо шнура у кроссовок упавший цветок гвоздики. Цветок был белым и выглядел комком снега, в который воткнули зеленую палку. В жарком душном зале комок мог тут же растаять, и Санька, подняв его, попытался отыскать ту, что бросила его, но у всех девчонок были такие одинаковые глаза, что он за руку вырвал из сиденья самую ближнюю из них и, кажется, наверняка промазав мимо музыки, затянул припев:
-- Во-оробышек!.. Во-оробышек!.. Не на-адо уходить!.. У ка-аждой ведь из Зо-олушек принц должен в жи-изни быть!..
У девчонки, которую он держал за руку не слабее, чем микрофон, оказалась неплохая память. Второй раз припев она проорала уже вместе с Санькой. Он благодарно поцеловал ее в соленую щеку, вызвав громкий визг, отпустил и снова провел взглядом по глазам зрительниц. И тут же ощутил, как что-то кольнуло внутри. Среди глаз удивленных, усталых, смущенных, восхищенных и безразличных он неминуемо зацепился за глаза внимательные.
Из глубины зала, ряда из двадцатого, на него пристально, будто запоминая на всю жизнь, смотрели мужские глаза. У их обладателя была короткая прическа и серая майка с какой-то эмблемой на груди. Головы и спинки стульев скрывали почти всю надпись. Да и майка, возможно, была не серой. Когда в зале полумрак, а за тобой гоняется луч софита, то все кажется серым.
Саньке очень захотелось пойти навстречу глазам, но это было бы уже слишком. Жюри не станет спиной слушать его песню. И он, лишь запомнив родинку на левой щеке парня, чуть ближе к носу, вернулся на сцену.
Азарт был утерян вроде бы навсегда. Он еще поднапрягся в конце, на втором прогоне припева, когда горло оттаяло, и он чуть не выжал из него высокие, в духе Паваротти, "о-о-о" в слове "воробышек". Но, кажется, все-таки не выжал.
Зал перекрыл наступившую тишину аплодисментами, но Саньке почудилось, что зрители скорее хлопали тому, что их мука в душном зале закончилась, чем его исполнению. Со сцены трудно было отыскать точку, в которой он запомнил глаза. Зрители уже начали вставать, и зал превратился в совсем другой зал.
-- Уходим! -- окриком в спину потянул его со сцены Андрей.
Он подчинился голосу менеджера, так и не найдя обеспокоившие его глаза.
-- На кой ляд ты полез в зал?! -- оглоушил его в коридоре Андрей. -Ты бы видел рожу Покаровской! Мне сказали, что у нее жуткий остеохондроз, а она вынуждена была поворачивать за тобой голову!..
-- Ну и что теперь? -- вяло отбивался Санька. -- Попросим еще раз исполнить?
-- Хреново другое, -- дернулся Игорек. -- Ты с припевом опоздал. И сфальшивил в одном месте. Раньше ты такие пенки не пускал...
-- Не сфальшивил, а не вытянул терцию, -- поправил Виталий. -
Вряд ли мы теперь в десятку попадем...
У него был самый изможденный вид. Он будто бы не играл на клавишных, а разгружал вагон угля.
-- Спать охота -- жуть, -- вздохнул он. -- А еще к этому ехать... как его?
-- Зря вы мужики! -- напомнил, что тоже имеет право голоса, Альберт. -- Здорово исполнили! У нас бы в кабаке не меньше десяти раз такое на бис заказали. Это же свежак, а не римейк с какого-нибудь тухлого хита...
-- Андрей, -- снова вспомнил глаза Санька, -- я в фойе смотаюсь.
На зрителей посмотреть надо...
-- Не насмотрелся еще?
-- Ну надо! Там один парень...
-- Машина -- у входа, -- заставил всех обернуться человечек
Букахи.
Когда он появился в коридоре, ведущем на сцену, никто даже не мог сказать. Как будто бы прошел сквозь стену.
-- Хозяин ждет, -- зачем-то показал он всем лежащий на ладони телефон мобильной связи.
-- Я в фойе на секунду, -- рванулся мимо него Санька и тут же ощутил на запястье жесткие, как кольца наручников, пальцы.
-- Хозяин шуток не любит, -- не разжимая тисков, тихо пояснил
человечек Букахи. -- Всем -- в машину!
Глава двадцать шестая
ГАЛСТУК ЦВЕТА МОРЯ
Ковбой не любил этот дом, не любил эту дверь. Но еще сильнее он не любил человека за дверью, и когда он открыл на звонок, то постарался произнести вопрос как можно безразличнее:
-- У тебя галстук синий есть?
Мамашин сожитель, возникший в дверях, стоял в той же, что и всегда, застиранной майке и в том же октябрятском трико. Его челюсти работали исправнее автомобильного двигателя у новой иномарки. Почему-то раньше Ковбой не замечал жвачечного пристрастия мужика, но после того, как белобрысый певец из группы с дурацким названием "Мышьяк" сказал об этом, у него каждый раз при встрече начинали чесаться костяшки пальцев. Почему-то думалось, что хватит одного удара снизу, чтобы челюсти перестали перемалывать таинственное содержимое рта.
-- Ты чо такой расфуфыренный? -- не отступая ни на шаг, спросил мужик. -- Женишься, что ли?
-- Нет. Эмигрирую на хрен, -- не сдержал он злости.
-- Такой страны нету.
-- Какой?
-- Ну, чтоб называлась Нахрен, -- пофорсил знанием географии
мужик.
-- Уже есть, -- раздраженно ответил Ковбой. -- Вчера переименовали одну колонию в Африке.
-- Правда? -- чуть не поверил мужик.
-- Чтоб мне с места не сойти!
-- А зачем тебе синий галстук? -- сплюнул под ноги, на площадку, мужик. -- Пиджак же красный...
Нагнув голову, Ковбой с отвращением посмотрел на пиджак. Он был даже не красным, а свекольного цвета. К тому же на размер больше. Но другого пиджака, в котором, по его мнению, не было бы стыдно зарулить в казино, не нашлось на всей улице. Этот дал пацан-рэкетир с соседней. Он же разрешил на один вечер напялить его красные, как кусок говядины, ботинки. А вот брюки уже пришлось добывать в другом месте.
-- Пиджак нормальный, -- поднял подбородок Ковбой. -- Брюки синие. Не видишь, что ли?
-- Ладно, -- согласился мужик. -- Подожди.
И захлопнул дверь. Он редко пускал его вовнутрь. Тогда, после дикого надсадного бега от чокнутого музыканта, он бы, наверное, тоже не впустил, но Ковбой вбил его всем телом в квартиру, захлопнул дверь и, еле одолевая одышку прохрипел: "Меня здесь нету!.. Понял?"
Мамаша была на работе. Он так и не понял, ради чего два года назад она ушла к этому жующему быку, который уже лет пять числился безработным и даже не подавал позывов где-нибудь заколотить деньгу. Хотя, возможно, она ему и не требовалась, раз он изобрел новый вид бесконечной еды-жвачки.
-- На! -- протянул он из приоткрывшейся двери нечто старомодное и узкое.
-- А другого нету? -- брезгливо взял двумя пальчиками
провонявшийся нафталином галстук Ковбой.
-- Нету. Ты ж синий просил...
-- Ну, может, не совсем синий... А чтоб с сининкой в рисунке...
-- У меня не магазин. Галстуков всего два. Этот и черный, с пальмой...
Ковбой приложил галстук к груди. Он смотрелся на фоне модного пиджачка, как седло на корове.
-- А денег у тебя взаймы нету? -- сунул галстук в карман Ковбой.
-- Совсем немного. На раскрутку...
-- На что?
-- Ну, в рулетку иду играть. В казино.
-- Я вот мамаше твоей скажу про казино! Вместо того, чтоб учиться пойти или работать...
-- Ну, ты тоже, предположим, не передовик труда, -- перенес вес на правую ногу Ковбой.
-- Мал еще рассуждать! Мать обижается, что огород бурьяном зарос,
а ты...
-- Вот сам пойди и прополи!
Правая нога вовремя оттолкнулась и позволила Ковбою увернуться от оплеухи.
Челюсти мужика заработали быстрее. Казалось, что теперь уже на земле не было силы, способной их остановить.
-- Отдавай галстук! -- потребовал он.
-- На! -- сунул ему дулю в лицо Ковбой и вылетел из подъезда.
Только возле угла дома он обернулся. Мужик стоял на улице, и живот под его майкой раскачивался в гневе.
