Лесли Пирс - Чужая жизнь
— У меня нет сил, — слабым голосом сказала Фифи. — У меня голова кружится, когда я встаю.
У Иветты тоже кружилась голова. Последний раз она поела как следует в понедельник вечером, как раз перед тем, как ее похитили. Сегодня была уже пятница, а половинка пирога и кусок булки, которые они съели во вторник, никак не могли заменить полноценный обед. Воды в бутылке осталось всего на три пальца, и Иветта знала, что им придется туго, когда она закончится.
В глубине души Иветта была уверена, что их оставили здесь умирать. Она долго об этом думала, и ее уверенность все крепла.
Зачем подвергать себя риску быть кем-нибудь замеченным и приезжать сюда, чтобы их убить, если со временем они умрут сами? Полиции будет трудно распутать это дело, так как дождь смоет следы колес и все остальные улики. Иветта не сомневалась, что преступники, прежде чем отвезти их сюда, удостоверились, что хозяин сарая еще долго здесь не появится. Возможно, их тела к тому времени будет уже нельзя опознать.
Конечно, только самый бесчувственный и хладнокровный злодей мог оставить двух женщин умирать от жажды и голода, и Иветта сомневалась, что те мужчины, которые ее похитили, и те, которые привезли сюда Фифи, могли так поступить. Но тот, кто за этим стоял, мог все спланировать. Их с Фифи похищали разные люди. Их боссу ничего не стоило уверить их в том, что еду сюда привозит другая пара наемников. А когда их тела все-таки найдут, Иветта была уверена, что никто из мужчин ни в чем не признается, невзирая на угрызения совести. Им придется хранить молчание из страха перед тем, что их постигнет та же участь.
В прошлом Иветта часто хотела умереть, в ее жизни не было ничего, что могло бы ее удержать. У нее не было семьи, которую ее смерть расстроила бы, ей не на что было надеяться, и она с радостью избавилась бы от чувства вины, которое не давало ей покоя ни днем, ни ночью. Она не боялась смерти как таковой, ее пугал лишь долгий и мучительный процесс умирания.
Иветта посмотрела на прутья клетки над головой. Будет так просто забраться туда, сделать петлю из пояса своего платья и повеситься. Во Франции она однажды видела висельника и знала, что такая смерть наступает быстро.
Но она не могла этого сделать, потому что с нею была Фифи. Фифи всегда думала о людях лучше, чем они того заслуживали, и надеялась до конца, уверенная в том, что никто не сможет оставить двух женщин умирать голодной смертью.
Иветта не разделяла ее оптимизма. Похоже, им нечего было надеяться на то, что их найдет полиция. Даже если Дэн и Фрэнк подумают, что с ними случилось что-то плохое, и им удастся уговорить полицию начать поиски, они вряд ли найдут их здесь. И пройдет несколько дней, пока они поймут, что Иветта тоже исчезла. Если полиции не удастся вытрясти из Альфи имена остальных игроков, то сам он и пальцем не пошевельнет, чтобы помочь их искать. Кроме того, Альфи был простой пешкой в этой игре. Если бы он не находился под охраной в тюрьме, то скорее всего был бы уже мертв, как Джон Болтон.
Иветта встала на колени возле Фифи и нежно погладила ее по щеке. Девушка ей всегда нравилась, а за время заточения эта привязанность усилилась. Только благодаря Фифи Иветта не впадала в отчаяние. Фифи вовсе не была избалованным ребенком, как Иветте показалось сначала. Фифи придумывала разные игры, чтобы скоротать время, они вместе пели и сочиняли истории. Фифи вспомнила, как в школе учила французский, и стала разговаривать с Иветтой на ее родном языке, заставляя исправлять себя.
По ночам Фифи обнимала Иветту, чтобы ее согреть, и Иветта держала свои страхи при себе.
Даже желание Фифи знать все и обо всех не казалось ей больше назойливым. Фифи просто хотела выяснить, что движет людьми, она хотела их понять. Иветта подумала, что мир стал бы гораздо лучше, если бы таких людей, как Фифи, было больше.
Фифи с трудом открыла глаза и попыталась улыбнуться.
— Дэн нас отыщет, — убежденно сказала она. — Могу поспорить, он уже расспросил всех на Дейл-стрит, чтобы узнать, что с нами произошло, а его товарищи с работы ему помогут. Не надо отчаиваться, Иветта. Есть еще Мартин, я на него надеюсь. Он показался мне не таким уж и плохим. Скорее всего, он связался с плохой компанией, и они запретили ему приносить нам еду. Но я уверена, что он не позволит нам здесь умереть.
На глаза у Иветты навернулись слезы — уверенность Фифи была такой трогательной.
— Я хотела бы думать так же, как и ты, — сказала она. — Но я видела за свою жизнь столько зла, что не могу никому верить.
— Почему бы тебе не рассказать мне об этом? — предложила Фифи. — Давай, ложись возле меня. Мы свернемся под одеялом, чтобы согреться. Ты и я наверняка станем лучшими подругами, после того что нам пришлось пережить вместе. Так что у нас не должно быть секретов друг от друга.
Иветта уже замерзла. В сарае темнело, и перспектива провести еще одну ночь, испытывая муки голода, изнемогая от мыслей о еде и от боли в затекших ногах, которые она поджала под себя, чтобы согреться, была невыносимой. Рассказывая Фифи о мучивших ее демонах, она сможет отвлечься, и, кроме того, ее история поможет девушке понять, что мир этот вовсе не так прекрасен, как ей кажется, и что не все сказки имеют счастливый конец.
— Я очень, очень долго хранила все это в тайне, — предупредила Иветта, ложась рядом с Фифи и обнимая ее. — Мне будет трудно рассказать тебе все, но ты была со мной очень откровенна, пора и мне поделиться с тобой своими секретами.
Иветта начала со времен своего детства. Она рассказала об отце, которого никогда не знала, о крохотной квартирке на улице Жардин и о матери, постоянно занятой шитьем.
— Мы были очень бедны, — сказала Иветта. — Иногда, когда у мамы не было заказов, мы голодали, но мы также пережили много счастливых минут. Мама любила, когда я читала ей вслух, пока она шила. Я же обожала мастерить наряды для своей куклы из оставшихся обрезков дорогой материи. Летними ночами, когда становилось темно и мама не могла больше шить, мы ходили гулять к Сене и смотрели на проплывающие лодки. Мы заглядывали в окна больших домов и останавливались у дорогих ресторанов, чтобы послушать музыку. Мама всегда говорила, что скучала по мне, когда я пошла в школу, но также и гордилась мной, потому что я была очень смышленой, лучшей ученицей в классе. Она надеялась, что я смогу найти хорошую работу и мне не придется так много работать, как ей.
Иветта снова мысленно перенеслась в сентябрь тридцать девятого года, когда ей было тринадцать лет. Она увидела себя со стороны, спешащей в школу со своей подружкой Франсуазой. Обе были худенькими, со смуглой кожей и темными волосами и глазами. Они носили черные шерстяные чулки, которые постоянно собирались в складки на щиколотках, а длинные косички девочек болтались из стороны в сторону и забавно подпрыгивали, когда Иветта и Франсуаза перескакивали через трещины на тротуаре. Их часто принимали за близняшек из-за внешнего сходства. Но Иветта считала Франсуазу более привлекательной — у нее были ямочки на щеках и красиво очерченные губы.
В школе учитель продолжал им рассказывать о недавно начавшейся войне. Он вешал на доску карты, чтобы показать, как германские войска продвигаются через Польшу, но это мало о чем говорило Иветте и Франсуазе, так как Польша была очень далеко от Парижа и у девочек не было отцов, которые могли бы уйти на войну.
Но больше всего Иветте запомнилась еда в магазинах и запахи, которые она издавала. Возможно, это так врезалось в ее память, потому что такого изобилия Иветта не увидит долгие годы. Розовые глянцевитые яблоки, сложенные в высокие пирамиды, соблазнительные пурпурные гроздья винограда, свисающие из ящиков, морковь и ярко-красные помидоры. Свежевыпеченный хлеб и круассаны, мраморный прилавок продуктовой лавки, уставленный десятками видов сыра, ветчиной и паштетами. И множество осенних цветов: жестяные ведра, полные хризантем, георгинов и маргариток.
— Это от Франсуазы я впервые услышала, что нацисты не любят евреев, — продолжала рассказ Иветта. — У нее были родственники в Берлине, и они написали ее матери, что пытаются убежать из города, потому что на евреев совершают нападения, а все их имущество конфисковывают. Но мы с Франсуазой не задумывались о том, что мы — евреи. Наши матери не ходили в синагогу и не придерживались старых традиций. Мы считали себя простыми французами, и то, что происходило в Германии, никакого отношения к нам не имело.
Но начиная с весны 1940 года я заметила, что маму что-то беспокоит. Беспокоит даже сильнее, чем арендная плата и то, что из-за войны у нее перестанут заказывать новую одежду. Однажды я спросила ее об этом, и мама призналась, что боится за нас.
Иветта помнила, что испытывала смешанные чувства, когда германские войска все ближе и ближе подступали к Парижу. В воздухе витало волнение, по Парижу маршировало так много людей в военной форме, на улицах пересказывали истории о героических подвигах. Для них с Франсуазой это было похоже на предвкушение Рождества. Столько предчувствий и надежд, но еще, так как их мамы были бедны, в глубине души появлялся страх, потому что девочки привыкли к тому, что их ожидания часто не оправдывались.
