Виктор Пронин - Брызги шампанского
– Где я? – спросил Выговский.
Не отвечая, врач вытер испарину со лба, глубоко вздохнул, пытаясь унять сердцебиение.
– Ну что? – спросил милиционер.
– Будет жить, – врач опустился на соседнюю кровать. – Не знаю, долго ли...
В Коктебеле дождь со снегом.
Но снег до земли не долетает, превращается в воду. Я выхожу из номера, только чтобы поесть и купить в ближайшем магазине каберне и коньяк.
Шампанское не помогает – холодно.
На всем протяжении от Тихой бухты до Сердоликовой можно увидеть только одну черную фигурку – Жора после шторма ищет камни, чтобы выточить из них, выскоблить своим ножичком какое-нибудь чудище морское, земное, лесное...
Не знает бедолага, где искать – с меня нужно соскоблить совсем немного, совсем немного, чтобы возникло, проступило такое чудище, какого свет еще не видел...
После обеда дождь прекратился, снег исчез незаметно и неслышно. Выглянуло солнце, и за какой-то час асфальт успел даже просохнуть. Лишь в некоторых местах остались лужи, как слабое напоминание об утренней невзгоде.
Выйдя на набережную, я убедился, что она так же пустынна, как и во время недавнего снегопада. Жора уже не бродил по берегу, в полном одиночестве он стоял у парапета перед писательской столовой, как это бывало каждый вечер в июле, в августе, когда площадь была забита народом, когда шла бойкая торговля, а спустившиеся с гор мохнатые, тощие и голодные хиппи пели, собравшись в кружок и установив в центре черную шляпу для подаяний. И то, что хипповые мальчики и хипповые девочки хотят кушать, ни у кого не вызывало сомнений.
Увидев меня, Жора помахал рукой. Подойдя, я удивился – на парапете были выставлены каменные произведения – от самых целомудренных до самых бесстыдных.
– Как понимать? – спросил я и еще раз оглянулся по сторонам – от профиля Волошина до могилы Волошина на пляже, на набережной, в горах не было не только людей, но даже собак и чаек. Море грохотало, и ветер доносил брызги, даже сюда, на набережную, – каменные изваяния были влажными со стороны моря. – Как понимать?
– А! – Жора беззаботно махнул рукой. – Пусть подышат.
– Любят морской воздух?
– Да, – без улыбки ответил Жора. – Понимаешь, они ведь миллионы лет дышали именно морским воздухом. Иногда на столетия погружались в пучину, потом их снова выбрасывало на берег... А тут всю зиму в грязном мешке, в сарае... Пусть подышат, – повторил Жора. – Выпить хочешь?
– А что есть?
– Мадера. – Жора передернул плечами, будто я спрашивал о чем-то совершенно очевидном.
– Можно, – согласился я.
– Нужно, – назидательно поправил Жора и, порывшись в черной хозяйственной сумке, извлек початую бутылку золотистой мадеры и ресторанный бокал, завалявшийся с летних времен. – Не успел отдать, – пояснил Жора. – Летом верну.
– Неплохая штучка, – я показал на плоскую гальку размером с ладонь, стоявшую вертикально. Одна ее сторона была золотисто-желтой, вторая – мрачно-серой. На обеих сторонах были изображены лица с каким-то мистическим выражением – не то улыбались, не то скалились.
– В прошлом году было полное солнечное затмение, вот я и отобразил, – пояснил Жора.
– Сколько? – спросил я.
– Не продается.
– Почему?
– Самому нравится, – Жора наполнил стакан и протянул мне. Внутри стакана на холодном солнце вспыхнул золотой блик. – Вначале камни я вообще не продавал. А когда набралось около сотни, выбросил в море. По одному забрасывал, как можно дальше от берега.
– Зачем? – я даже поперхнулся вином.
– Когда их снова выбросит штормом на берег, люди найдут и удивятся – надо же, скажут, как море может обработать камень. Надо же, скажут, оказывается, и море может творить! Ведь удивятся? – Жора с таким напряжением посмотрел на меня, будто для него сейчас не было ничего важнее моего ответа.
– Да они просто обалдеют! – искренне воскликнул я. – Окаменеют от удивления! – Я не стал говорить, что уже слышал от него эту историю.
Море продолжало грохотать, водяная пыль долетала до парапета и оседала на наших лицах, на каменных чудищах, покрывая их соленой влагой. Мадера от этого тоже казалась горько-солоноватой, но это ничуть ее не портило, более того, придавало особый привкус, которого, вполне возможно, ей недоставало.
– И часто сюда приносишь? – спросил я, кивнув на ряд камней.
– Бывает, – неопределенно ответил Жора.
– А как определить – надышались или им еще хочется?
– Сами говорят.
– Как?!
– Находят способ, – произнес Жора с некоторой таинственностью в голосе. – Пока выточишь какую-нибудь фигурку, пока соскоблишь лишнее, с ней такое понимание налаживается... Не с каждым человеком, понял? Не с каждым.
– А человека тебе никогда не хочется поскоблить? Меня, например?
– Тебя? – Жора взглянул мне в глаза прямо и твердо. – Нет, не хочется. Много работы. Некоторые камни вообще не поддаются обработке, – добавил Жора, как бы извиняясь. – Какие есть, такие и есть.
– Их тоже покупают?
– Редко. Охотнее берут те, которые изменились до неузнаваемости. Прирученные камни охотнее покупают. Как и людей, – добавил Жора и опустил глаза, чтобы я не прочитал в них нечто такое, с чем ему не хотелось бы делиться.
– Надо же, – пробормотал я. – А ты помнишь, где какой камень нашел?
– Все до единого. Могу показать с точностью до одного метра. Был тут один писатель... Детективы сочиняет... Подарил мне камень, почти готовый член... Зеленый в крапинку... Длинный, чуть ли не полметра... Но я ничего не мог с ним сделать. Не поддается обработке.
– Тебе бы станочек какой-нибудь?
– Не хочу. Я должен руками камень согреть. Как стакан, – Жора улыбнулся. – С хорошим вином.
– Может, пройдемся? – предложил я. – Там какая-то забегаловка открыта.
– Нет, – Жора покачал головой. – Постою.
– Не надышались? Еще хотят?
– Да, – Жора не был настроен шутить.
Уже миновав ресторан Славы Ложко, я оглянулся – Жора стоял там же, возле своих камней. С одной стороны они были сухими, с другой – покрыты соленой влагой.
Как и Жора.
Как и все мы.
Усошин смотрел последние известия совершенно безучастно. Его полуприкрытые глаза могли показаться даже сонными. Он не бегал в возбуждении по кабинету, не причитал и не бросался звонить кому бы то ни было, не подбегал к окну, чтобы задернуть шторы и как-то себя обезопасить. Нет, он сидел, нависнув над столом, и смотрел на экран телевизора. И видел изрешеченный пулями джип, видел, как выносят из него мертвого Здора, на лице которого так и осталась страшноватая улыбка трупа, видел, как вдвигают в машину «Скорой помощи» залитого собственной кровью Выговского. И ни разу не отвел взгляда от крупных планов, которыми упивались и впадали в какое-то счастливое неистовство телевизионные трупоеды. Захлебываясь от радостного возбуждения, диктор докладывал ему все новые и новые подробности покушения на главу фирмы «Нордлес», но ничего, ничегошеньки нового сообщить не мог. И все слова его Усошин пропускал мимо ушей, даже как бы пережидал захлебывающийся от больного азарта голос. Через каждые два слова мордатый корреспондент снова и снова напоминал, что приехал первым, что это он, именно он застал трупы еще теплыми, что при нем они содрогались в агонии, а вот другие корреспонденты оказались не столь расторопными. Они застали труп Здора остывшим, он уже не хрипел и не дергал ногами, не пытался что-то там свое предсмертное произнести.
И мордатый опять показывал залитый кровью пол джипа, простреленную голову Здора, дыры в груди у Выговского. Ему, удачливому везунчику, удалось даже записать хрипы, клокотанье крови в груди Выговского, его мутнеющий, уже потусторонний взгляд. На глазах у всей страны мордатый делал крутую карьеру. Теперь его наверняка пошлют к следующим трупам – сожженным, расстрелянным, раздавленным гусеницами, утопленным, затравленным собаками, повешенным, зарезанным, расчлененным. О, как он будет таращить глаза за дружеской попойкой этим же вечером, потешая таких же, таких же, но не столь удачливых своих приятелей кошмарными подробностями покушения на трассе Шереметьево – Москва...
Усошин терпеливо дождался окончания репортажа и, нажав кнопку, выключил телевизор. Потом нажал другую кнопку и вызвал помощника из приемной. Тот возник в дверях через несколько секунд, молчаливый и исполнительный. Не поворачивая головы, Усошин видел его, но не торопился произносить слова, понимая, что они превратятся в нечто смертоносное, в нечто безжалостное, но справедливое.
– Ты это... – наконец произнес он сипловатым от долгого молчания голосом. – Видел последние известия?
– Да, в приемной.
– И как?
– Круто.
– Наши ребята.
– Я знаю, они были здесь полгода назад.
– Нехорошо с ними поступили.
– Я больше знал Славу Горожанинова.
– Да, и Слава Горожанинов... Что-то происходит... Нам пора, – Усошин произносил совершенно незначащие слова, и даже непонятно было – разговаривал с кем-то или с самим собой. Но чувствовалось – он приближается, приближается к важному решению, и незначащие ответы помощника ему были нужны, чтобы еще раз, еще раз убедиться в том, что он должен поступить так, как задумал, более того, он имеет на это право. – Знаешь, что я тебе скажу... Я вот что тебе скажу... Ты доставь мне этого...
