Андрей Остальский - Жена нелегала
Джули тем временем то ли дремала, то ли погрузилась в свои невеселые думы.
«Как бы ей тоже, по итогам дня, не захотелось составить мне компанию, — подумал вдруг Данилин. — А что, вдвоем надираться веселей».
Данилин пытался напиться уже несколько вечеров подряд — количество употребленного им алкоголя во много раз превосходило его обычную, весьма скромную норму. Но алкоголь не действовал никак — ни плохо, ни хорошо. Он просто сидел и пил спиртное — как воду. И с тем же эффектом. Данилин слыхал от врачей, что это плохой симптом: значит, эндокринная система встала на дыбы, железы выделяют излишние количества каких-то неполезных гормонов, и все это признак шока или чего-то в этом роде.
Сегодня он твердо рассчитывал повторить эксперимент с алкоголем: просто интересно было, что получится.
Но до вечера надо было еще дожить.
Лиза вырулила на относительно широкий проспект, уходивший куда-то за город. Скоро проспект превратился в шоссе, машин стало меньше, и «Жигули» разогнались, набрав максимальную скорость, на какую только были способны.
Наконец настал момент, которого Данилин давно опасался: сбоку от поста ГАИ отделилась фигура в форме, яростно замахала им палкой. Но Лиза милиционера проигнорировала. Зато около поста тут же притормозила шедшая следом черная «Волга». Оттуда, видел в зеркале Данилин, кто-то выскочил, то ли что-то показал, то ли отдал гаишнику, и инцидент был исчерпан. «Взятка или корочки?» — подумал Данилин, но в общем-то ему было все равно.
Через несколько минут «Волга» уже снова догнала их, а потом они все вдруг свернули направо, проехали через какой-то то ли отдельный поселок, то ли пригород, выехали из него по другой, проселочного типа дороге. Качались на ухабах, снова выбрались на шоссе с относительно нормальным покрытием, двигались по нему назад, в сторону Киева. Теперь уже почему-то не разгонялись, ехали тихо и мирно. Тащились. Шанталь выглядела разочарованной, ей хотелось еще гонок.
Въехали опять в Киев, попали в какие-то районы застройки семидесятых — однотипные блочные дома, делавшие один советский город неотличимым от другого. Шанталь смотрела вокруг с удивлением, Джули — с напряжением. Понимала, что приближается драматический, острый, может быть, страшный момент ее жизни, который может все перевернуть. Кульминация, вершина, после которой вероятен спуск, даже падение вниз. Сидела бледная, с синими губами. Не замечая этого, сильно сжимала руку Шанталь, та вдруг вскрикнула: «Ауч! Мама, мне больно!» Джули отпустила ее, но даже не извинилась.
Лиза тоже заметно нервничала, и Данилин от этих токов вдруг пробудился от своей летаргии. Стал вертеть головой: где они, что они, что происходит? А не происходило ничего особенного. Они въехали в какой-то стандартный большой двор, куда выходили фронтоны сразу нескольких блочных домов. У подъездов стояли скамейки, на которых кое-где виднелись традиционные старушки. «Вот это сидение старушек на завалинках или на скамейках перед подъездами для англичан, наверно, русско-украинская экзотика, эксцентрика, у них нет ничего подобного, они даже представить себе такого не могут», — мелькнула совершенно лишняя, ненужная мысль в голове Данилина.
Но Джули было не до старушек, она озиралась вокруг, не замечая, вероятно, ни двух рабочих в грязных комбинезонах, лениво копавшихся в открытом люке, ни редких прохожих самого разного возраста, пересекавших двор. Какой-то лохматый, давно не мытый студент, а скорее учащийся ПТУ выкрикивал что есть мочи какую-то Яну. Стоял перед окнами одного из блочных корпусов, задрав голову, и орал: «Яна, Яна! Выйди на минутку! Ну извини за вчерашнее! Ну перебрал! Ну выйди, будь человеком!»
«Почему у нас обязательно должен кто-нибудь кричать на весь двор — что в Москве, что в Киеве? Тоже какая-то этнопсихологическая особенность», — думал Данилин, заметив, что даже Джули вдруг вышла из своего транса и уставилась на предполагаемого пэтэушника. «Что с этим человеком? — озабоченно спросила она Данилина. — У него беда какая-нибудь?» — «В голове у него беда», — хотел сказать Данилин, но воздержался, старался плохо не говорить о соотечественниках. Даже бывших. Объяснил: «Девушку вызывает на свидание». — «Оригинально», — пробормотала Джули. «Кул!» — сказала Шанталь. «Кул» по-русски будет «круто», объяснил Данилин.
Шанталь ужасно понравилось, она принялась повторять на все лады: «Кр-уто, кру-у-то», смешно картавя. И занималась этим до тех пор, пока Джули на нее не зашикала.
Тем временем Лиза подрулила к располагавшемуся посредине двора скверу. Внутри него виднелась детская площадка, а у входа нелепым образом стояла огромная мусорка. Вот около нее Лиза и припарковала свои «Жигули». С другой стороны остановилась «Волга».
— Теперь слушайте меня внимательно, — сказала Лиза. — Машину мне вчера проверили, вроде жучков нет. Поэтому могу говорить откровенно. Мы с Юрой продвинулись в его реабилитации гораздо дальше, чем я вам дала понять вчера. Он даже может уже немного разговаривать, но только по-русски и по-украински. И по-немецки немного. Английский пока почему-то не восстановился. Мы с ним общаемся в основном жестами и азбукой Морзе. Так надежнее. Нам совершенно не нужно, чтобы его бывшие коллеги и начальники знали, что он уже не совсем овощ. Тот мой коллега, который приезжал, он в основном на Юру посмотреть хотел. Проверить его имел задание. Я попросила Юру изобразить идиота. И он это великолепно сделал. Я до сих пор не знаю, был ли это день такой, ведь у Юры бывают иногда плохие дни, срывы, рецидивы. То ли он, умница, сыграл! Все понял и изобразил то, что требовалось, гениально овощное состояние. Даже улыбался криво и глаза не фокусировал. Коллега уехал в Москву очень довольный. Но, кажется, мы переборщили. В Москве решили, что такого Юру тоже никак нельзя показать. И тогда решили изготовить двойника, тем более под рукой был некто на него достаточно похожий. Надеялись заморочить вам голову окончательно. А потом… Я вынуждена была дать согласие на такую комбинацию, потому что иначе нас вынудили бы уехать из Киева. Обещала не вмешиваться. Но в последний момент решила, что вам надо знать правду. Не знаю, чем это еще для нас кончится… Второе, что я хочу сказать. Не делайте ложных выводов, если он вам покажется сейчас почти нормальным. Он по-прежнему очень болен. Во-первых, у него огромные проблемы с глазами. Он очень плохо видит, возможно, вообще полностью потеряет зрение в ближайшее время. Ну и что касается психики… тоже. И никогда, понимаете, никогда не будет полностью нормален. Но в этом и его спасение — вы понимаете, о чем я?
Джули закивала, а Шанталь только широко открыла глаза и стала шептать матери в ухо, наверно, просила объяснить ей, о чем идет речь, но та отмахнулась: потом!
А Лиза открыла окно машины, закурила. И продолжала:
— Понимаете, это все загадка большая, как и при настоящем аутизме. Не поймешь иногда, чего он хочет, а чего нет. Он знает, что вы здесь, кажется, ему приятно вас увидеть. Но не поручусь. Если он вас не узнает или вдруг отвернется равнодушно и пойдет прочь, не обижайтесь. Он непредсказуем. С другой стороны, он может испытать шок, ему может стать плохо. Я бы не пошла на все это, на весь этот безумный риск, но есть шанс, реальный шанс, что как раз шок может ему оказаться полезным…
И запомните! Чем бы встреча ни кончилась, ни о каких его дальнейших поездках за пределы Украины, тем более в Англию, не может быть и речи. Вы его в следующий раз увидите не скоро, а может быть, и никогда не увидите. Вы должны с этим смириться. Если хотите ему добра. Это мое твердое условие. Согласны?
Джули молчала, сидела, опустив глаза. Шанталь смотрела на мать с выражением ужаса на лице. Как можно такие решения принимать, бесстрашная Шанталь еще не знала, в ее опыте такого не было. Все, что ей приходилось пока решать, казалось всегда поправимым, обратимым. Если даже отказываешься, то необязательно навсегда. Не навечно. Завтра позвонишь подруге и помиришься. В будущем году вернешься в эту школу. И если с бойфрендом разругалась, то можно же и снова с ним зафрендиться! Да запросто! В любой момент. Вон он, тут, поблизости, за углом живет, и его мама каждый день навстречу по пути в школу попадается, здоровается вежливо. Это потом может выясниться, что временное — навсегда. Но в момент принятия решения такой обреченности нет.
Но и тут, тут тоже была зацепка! Было же сказано: может быть! Может быть, «никогда». А может быть, и «когда»! Через несколько лет, было сказано, все может быть. Пусть очень не скоро, пусть через долгие-долгие годы. В конце этого бесконечного пути, потом, когда-нибудь, пусть очень далеко, где-то на выезде из этого бесконечного тоннеля мерцает неверный свет. Но это свет!
И там, за этим световым барьером, возможно, все еще будет, как в сказке — заживет, залечится, перемелется… И как там еще? Будут жить они долго и горя не знать, и добра наживать. И умрут в один день… Какие великие слова: «может быть»!
![Эльфрида Елинек - Перед закрытой дверью [Die Ausgesperrten ru]](/uploads/posts/books/124800/124800.jpg)
