Нина Васина - Правило крысолова
Бабушка стоит надо мной, согнувшись, упираясь в колени руками, свет от лампы рядом на замерзшей траве — желтый теплый кружок, и это радует, оказывается, я не переношу свечения полированного металла.
— Зачем ты тут? — удивляется бабушка.
— Я тебя искала… Я испугалась, что тебя нет.
— Вставай, у нас мало времени.
— Да. — Я оглядываюсь. — В этом месте времени вообще нет. Оно отсутствует как таковое.
Мы идем по дороге, обнявшись, и лампа освещает нам путь, ветер утих, где-то далеко звонит колокол — в холоде ночи его звук долгий и чистый, как будто только для нас двоих на земле. И бабушка спрашивает:
— Ты все узнала?
— Все.
— Тебе нужно спрятаться, а то ты совсем ослабла.
И мы спрятались вместе под шерстяным верблюжьим одеялом часа на четыре, и я держала ее за руку, и поэтому услышала, как она потихоньку встает, и пошла за нею на кухню, подсмотрела, как она готовит чай, и успела пройти в комнату Питера до того, как бабушка начала собирать на подносе чашки, и легла на его кровать, и дождалась шарканья по ступенькам шлепанцев (из шкуры козы, мехом внутрь) и испуганного вскрика в комнате.
И тогда я встала и опрокинула чашки, и чай вылился на пол, и бабушка села в кресло и застонала, покачиваясь, и я сказала, что дедушка Пит поехал кататься на своем старом автомобиле. Один. И бабушка велела:
— Тебе необходимо срочно выйти замуж. Сможешь до субботы?
От лужи на полу пахло миндалем и чуть-чуть спермой. Это и есть запах цианида? Цианидом опрыскивают осиные гнезда… Я не была в тот момент уверена, что мне нужно срываться с места и бежать искать подходящего мужа. Но бабушка придерживалась другого мнения:
— Жена Латова написала много заявлений, обошла все инстанции и собирается забрать мальчика. Главный ее козырь — ты не замужем. Одиноким редко разрешают усыновление, а уж двоих сразу…
— Успею, — говорю я. — До субботы — успею. Собирайся.
— Куда? — спрашивает бабушка бесцветно.
— Поедем к детям, они в маминой квартире с Лаврушкой.
— Я не могу пока к детям, можно я побуду у тебя? Пару дней.
— Конечно. Там твое сердце как раз тренирует выздоровевшие крылья.
Мы одеваемся, не спеша обходим дом. К утру подморозило. Бабушка запирает двери и выключает фонарь над крыльцом. После его света стало совсем темно, и я с ходу ударилась обо что-то, напоминающее кол.
— Что-то торчит из земли, — предупредила я бабушку сзади.
Она отодвинула меня в сторону. Вдвоем несколько минут мы рассматриваем, что это, пока в порыве узнавания не хватаемся за руки.
Сбоку от тропинки из земли торчит под углом копье. Его наконечник ушел в землю сантиметров на тридцать, и это кажется мне фантастически невероятным, учитывая вес и длину копья. Пока я с натугой пытаюсь не то что вытащить — хотя бы его расшатать, бабушка отмеряет шагами расстояние, уходя в глубь сада. Она находит место, откуда Питер его метнул, и зовет меня, показывая примятую кругом траву в проталинах вчерашнего снега. И следы, уходящие потом к гаражу. Бабушка приседает и закрывает ладонями один след. Когда она убирает руки, отпечатка на корке льда нет, остался только теплый след ее ладоней — заснувшая до весны трава.
* * *Утром я отвезла Антона в колледж и сдала его дежурному учителю. Лора ждала на улице. Она сказала, что от школ любого направления и уровня ее начинает сразу же тошнить. Еще она сказала, что лучшее воспитание и образование — монастырское. Потом она долго упивалась всякими нагрянувшими на нее идеями о внедрении повсеместного церковно-приходского и монастырского образования, поскольку именно при монастырях, по ее мнению, растущий организм может познать одновременно и близость к природе, и обреченность одиночества, и необходимость послушания и противления насилию одновременно. Когда она перешла к обсуждению особенностей религиозного онанизма Достоевского в его романе “Братья Карамазовы”, я переполнилась ею, как только что выловленный утопленник водой и тиной.
— Скажи, что я тебя достала, что я несу всякую чушь, что лучше мне заткнуться, пока окружающие не повесились от тоски, — вдруг завелась она. Вероятно, выражение моего лица не оставляло никаких сомнений в отношении моего самочувствия.
— Напиши мне письмо, — предложила я. — Мне очень интересно все про Ивана Карамазова, напиши это на бумаге.
— Письмо? Зачем, я же рядом!
— Тебя пятнадцать лет твоя мама унижала пренебрежением и раздражением. А моя меня — постоянными нотациями и нравоучениями. Мы еще долго не сможем поговорить. Для меня лучший собеседник — Лом, он был единственным любимым сыночком у матери, всю себя посвятившей этой любви. Он может слушать что угодно и в любых извержениях, потому что смотрит на жизнь распахнутыми от счастья и интереса глазами. А мы — сквозь опущенные ресницы недолюбленных дочерей.
— Не правильная теория! — фыркнула Лора. — Именно у нравственно угнетенных детей, в силу противостояния обстоятельствам жизни в одиночку…
— И про это напиши. — Я перебила ее. — Извини, я держусь из последних сил.
— Ладно, могу тебе помочь. Не изводись и не переживай. Мою мамочку и Латова убил дедушка Питер.
Я затормозила и еле успела уйти в сторону от вишневой “шестерки” сзади.
— Спасибо, — кивнула я, когда убедилась, что хоть и въехала на тротуар, но никого не задела, и машина цела. — Ты мне здорово помогла. Мне теперь намного легче! И зачем он это, по-твоему, сделал?
— Все затем же. В целях воспитания в любимом внуке отстраненного отношения к жизни. Меня-то воспитывать бесполезно, я насчет мамочки иллюзий не питаю с восьми лет. А Антон…
— Прекрати говорить всякую чушь!
— Это не чушь. Я сложила некоторые факты, все так и получается. Котенка — прирезал, — загибает она первый палец. — Вороне вообще голову отрезал. Видит в темноте. И еще, это он научил мою маму правильно скрючиться, чтобы поместиться в багажнике, он так бабушку украл из психушки!
Смотрю на ее четвертый загнутый палец. Обшариваю глазами панель машины.
— Что? — наклоняется ко мне Лора. — Что ты ищешь?
— Ладушкин был прав, — бормочу я, откинув голову на спинку сиденья и закрыв глаза. — Он просил не выбалтывать громко все, что придет в голову!
— А пусть попробуют доказать! — повысила голос Лора. — Это просто мои фантазии, так сказать, неудачные сопоставления фактов из жизни с предполагаемым образом врага!
— Да почему ты считаешь Питера врагом?!
— Он враг, я это чувствую, — переходит на шепот Лора. — Тебе разве не встречались такие мужчины — предельно самоуверенные, объясняющие любой свой неприглядный поступок только им доступной моралью? Женщина никогда не прирежет раненого котенка только для того, чтобы преподнести ребенку урок о бренности всего живого! Он, видите ли, закалял твое сердце!
— Я хочу, чтобы ты перестала говорить о старом и больном человеке в таком тоне.
— Ох уж эти наши любимые больные старички! Давайте их пожалеем! Они так одиноки, так беспомощны! — кривляется Лора. — А никому в голову ведь не приходит спросить, почему этот старик одинок? Почему от него отвернулись его близкие? Почему с Питером не разговаривает сын Макс? Почему от него удрал Руди, когда ему было еще пятнадцать? Я бы менялась стариками, которым больше шестидесяти лет, — заявляет Лора. — Я согласна взять любого чужого и ухаживать за ним, потому что ничего о нем не буду знать! А моего умного, образованного дедушку Питера пусть себе возьмет на сохранение семья, которая не знает, как он закалял сердце своей маленькой внучке! Как он наказывал Руди, запирая его в подвале со страшной крысой и вот такой летучей мышью, обучая его противостоянию “бабскому эсктремизму” — его термин!
Я кое-как завела машину и выехала на дорогу. Руки на руле тряслись.
— А бабушка? — спрашиваю я тихо.
— А бабушку я лично на руках в рай внесу!
От такого заявления пришлось опять затормозить.
— Выходи!
— Ты меня выгоняешь?! — со злорадным удовлетворением спрашивает Лора.
— Нет. Я бросаю машину. Дойдем пешком, тут недалеко, километров пять. Я не могу вести, я угроблю нас обеих.
— А можно я поведу? — умоляюще смотрит Лора. — Я тебя так довезу, ты даже ни одной выбоинки не заметишь! Я не скажу больше ни слова, клянусь!
Стою, держась за открытую дверцу машины. Ноги подкашиваются.
— Ладно. Открой мне заднюю дверцу. Кое-как заползаю на сиденье и ложусь, поджав ноги.
— Лора, — я решаюсь сделать заявление лежа, когда мы уже подъехали к подъезду, — я ничего не смыслю в воспитании детей…
— И слава богу! — радуется она.
— Ты обещала молчать. Давай просто попробуем жить вместе и не навредить друг другу. Ты не трогаешь Антона и не развиваешь в нем чувство неполноценности ни устно — категорическими заявлениями, ни физическим воздействием — рукоприкладство и опробование на нем приемов восточных единоборств отныне запрещены. Я со своей стороны обещаю никогда не делать выводов и не принимать поспешных решений, не обсудив все с вами обоими. Школу, одежду, еду и способы проведения свободного времени выбираешь ты. Новых друзей, которые хотят войти в наш дом, обсуждаем втроем. Способы заработать деньги, собственного мужа и стариков, которых нужно сохранить, выбираю я.
