Джоди Пиколт - Время прощаться
Самое странное поведение у слонов я наблюдала в Тули-Блок на берегах высохшего русла во время продолжительной засухи в том месте, где проходило множество различных животных. За ночь до этого там заметили львов, утром на склоне появился леопард. Но хищники ушли, и слониха по кличке Мареа родила детеныша.
Это были обычные роды – стадо встало в круг задом к слонихе, а когда слоненок появился, все в экстазе затрубили. Мареа удалось, придерживая, поставить новорожденного на ноги. Она вываляла его в грязи и представила стаду – каждая слониха касалась детеныша, приветствуя его.
Неожиданно в русле высохшей реки появилась слониха по кличке Тато. Она была знакома с этим стадом, но членом его не являлась. Я понятия не имела, что она здесь делает одна, без своей семьи. Вдруг Тато подошла к новорожденному, обхватила хоботом за шею и стала поднимать.
Мы постоянно видим, как слонихи поднимают свое новорожденное чадо и заставляют идти, просовывая хобот ему под животик или между ногами. Но тянуть слоненка за шею неудобно, и ни одна мать намеренно этого не сделает. Маленький слоненок выскользнул из хобота Тато, когда она двинулась в путь. Чем больше он выскальзывал, тем выше она его поднимала. В конце концов он с глухим стуком упал на землю.
Это падение явилось для всего стада сигналом: послышался рев, трубные звуки, начался хаос. Члены стада стали касаться новорожденного, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, что он не ранен. Мареа подтянула слоненка и поставила его между ногами.
В этой ситуации я много чего не понимала. Я видела, как слоны вытаскивают своих детенышей, когда те падают в воду. Видела, как слонихи поднимали детенышей, когда те просто лежали. Но я никогда не видела, чтобы слониха несла детеныша, как львица своего львенка.
Не знаю, что заставило Тато думать, что она сможет уйти с похищенным детенышем. Не знаю, таковы ли были ее намерения или же она почувствовала приближение льва и леопарда и решила, что слоненок в опасности.
Не знаю, почему стадо не отреагировало, когда Тато пыталась забрать детеныша. Она была старше Мареа, но при этом не входила в стадо.
Мы дали ему кличку Молатлхеджи. В Ботсване это означает «Потерянный».
На следующую ночь после той, когда я едва не потеряла Дженну, мне приснился кошмар. Во сне я сидела рядом с тем местом, где Тато хотела забрать Молатлхеджи. Пока я наблюдала, как слоны поднимаются все выше, высохшее русло реки начало заполняться водой. Она журчала, становясь все быстрее и глубже, пока не начала плескаться у моих ног. Вдалеке я увидела Грейс Картрайт, которая, полностью одетая, вошла в воду. Она наклонилась ко дну русла, взяла гладкий камешек и сунула его за пазуху. Проделала это же еще раз, и еще, и еще, накладывая камни в штаны и в карманы куртки, – она уже едва могла стоять и наклоняться.
Потом Грейс стала заходить все дальше в реку.
Я знала, насколько глубока река, – поглотит, и не заметишь. Я попыталась закричать, но не издала ни звука. Открыла рот, и из него хлынули тысячи камней.
Неожиданно я оказалась в воде, меня потянуло вниз. Я чувствовала, как течение треплет мне волосы, высвобождая их из косы, как становится трудно дышать. С каждым вдохом я глотала камни – агат и острый кальцит, базальт, сланец и вулканическое стекло. Я тонула, глядя на акварельное солнце…
Я в панике проснулась. Гидеон зажимал мне рот рукой. Пытаясь оттолкнуть его, я пиналась, вырывалась, пока не оказалась на одной стороне кровати, а он на другой – между нами была баррикада из слов, которые мы должны были сказать друг другу, но так и не сказали.
– Ты кричала, – прошептал он. – Всех перебудишь.
Я увидела, что первые кровавые лучи рассвета прорезали небо. Что я заснула в тот момент, когда хотела украсть пару мгновений счастья.
Кода Томас проснулся, я уже лежала в гостиной на диване, обхватив крошечное тельце Дженны, как будто никогда бы не позволила ей проснуться и увидеть, что меня нет.
Он взглянул на меня, совсем сонный, и побрел в кухню в поисках кофе.
Я на самом деле не спала. Я размышляла о том, что все ночи моей жизни были темными, без сновидений, – с одним исключением, когда воображение разыгрывалось и полуночный час становился фантомом моих величайших страхов.
В последний раз такое случилось, когда я была беременна.
ДженнаБабушка смотрит на меня, как будто увидела призрак. Крепко обнимает, ощупывает плечи, волосы, словно проводит инвентаризацию. Но в ее прикосновениях чувствуется злость – похоже, она пытается ранить меня так же сильно, как я ранила ее.
– Дженна, бог мой, где ты была?
Жаль, что я не воспользовалась предложением Серенити и Верджила отвезти меня домой, чтобы встреча с бабушкой прошла гладко. А сейчас между нами выросла стена отчуждения – целая гора Килиманджаро.
– Прости, – бормочу я, – у меня были… дела.
Я отвлекаюсь на Джерти, чтобы вырваться из бабушкиных объятий. Собака лижет мне ноги, а после прыгает на меня, и я зарываюсь лицом в густую шерсть у нее на шее.
– Я думала, ты из дому сбежала, – говорит бабушка. – Думала, может быть, употребляешь наркотики. Пьешь. В новостях показывают столько историй о похищенных девочках, о хороших девочках, которые совершили ошибку, например ответили незнакомцу который час. Я волновалась, Дженна…
Бабушка все еще в форменной одежде, но я вижу, что глаза у нее красные, а сама она бледная, как будто не спала.
– Я уже всех обзвонила. Мистер Аллен сказал, что ты не сидишь с его сыном, потому что сейчас его жена с ребенком гостят у тещи в Калифорнии. В школу звонила… друзьям…
Я испуганно таращусь на нее. Кому, черт возьми, она звонила? Если не считать Чатем, больше я ни с кем и не общаюсь. А это означает, что бабушка звонила наугад, чтобы узнать, не осталась ли я у кого-то ночевать, – что еще более унизительно.
Не думаю, что я смогу вернуться в школу осенью. Не думаю, что я вообще смогу туда вернуться в ближайшие двадцать лет. Я обижена и зла на бабушку, потому что и без того нелегко быть неудачницей, чья мать мертва, а отец в приступе безумия убил свою жену, и не стать при этом посмешищем всей параллели восьмых классов.
Я отталкиваю от себя Джерти.
– Ты и в полицию звонила? – спрашиваю я. – Или это по-прежнему выше твоих сил?
Бабушка замахивается, как будто хочет меня ударить. Я непроизвольно съеживаюсь – вот уже второй раз за неделю меня бьет тот, кто должен был бы любить.
Но бабушка и пальцем ко мне не прикасается.
– Марш в свою комнату! – велит она. – И не выходи оттуда, пока я не разрешу.
По пути я сворачиваю в ванную, потому что уже двое с половиной суток не мылась. Открываю такую горячую воду, что крошечную комнатку наполняет завеса из пара, зеркала запотевают, мешая мне видеть себя голой. Я сажусь в ванну, подтягиваю колени к груди и продолжаю напускать воду, пока ванна не становится полной до краев.
Я делаю глубокий вдох, соскальзываю по стенке ванны и оказываюсь лежащей на дне, скрестив руки, как лежат в гробу, и с широко открытыми глазами.
Занавеска в ванной – розовая в белый цветочек – похожа на калейдоскоп. Из моего носа периодически вырываются пузырьки, похожие на маленьких камикадзе. Волосы, как водоросли, развеваются у лица.
«Вот так я ее и нашла, – представляю я бабушкин голос, – как будто она просто уснула под водой».
Воображение рисует сидящих на моих похоронах Серенити и Верджила. Они говорят, что вид у меня был умиротворенный. Наверное, потом Верджил отправится домой и пропустит рюмашку – или шесть – за упокой моей души.
Все сложнее удерживаться под водой. Давление на грудь такое сильное, будто в грудную клетку воткнули нож. Перед глазами пляшут звездочки – такой себе подводный фейерверк.
Неужели она так же себя чувствовала за минуты до того, как утонула?
Я знаю, что она не утонула, ее грудь раздавили – читала результаты вскрытия. Череп треснул – неужели до этого ее ударили по голове? Почувствовала ли она опасность? Остановилось ли время, накатывал ли звук цветными волнами, ощущала ли она движение кровяных телец под тонкой кожей запястья?
Мне хотелось хотя бы раз почувствовать то, что чувствовала она.
Даже если это будет последнее, что я почувствую.
Поняв, что вот-вот взорвусь, что воде пришло время хлынуть в ноздри и наполнить легкие, чтобы я затонула, как подбитый корабль, я хватаюсь руками за края ванны и рывком поднимаюсь.
Тяжело дышу и кашляю так сильно, что отхаркиваю кровь. Волосы спутанным клубком липнут к лицу, к плечам. Я перегибаюсь через край, прижимаюсь грудью к стенке ванны, и меня рвет в мусорное ведро.
Неожиданно я вспоминаю, как купалась в ванне еще крошкой, когда едва могла удерживать сидячее положение и покачивалась, как шалтай-болтай. Мама была рядом, я сидела у нее между ногами, чтобы не упасть. Она намыливала себя, потом меня. Я, как рыбка, выскальзывала у нее из рук.
