Крейг Макдоналд - Убить Хемингуэя
– Да, – согласился Гектор. – Лучшим. Письмо – я хочу получить его немедленно. В противном случае я начну с твоих пальцев. – Он поднял пистолет. – Я принес много пуль, а эти старые стены очень толстые.
Криди прошел к своему столу. Теперь он заметил, что в камине не только дрова – многочисленные катушки пленок. Гектор пояснил:
– Твоя коллекция по Дозорному дому… – Гектор тоже подошел к столу. – Если ты вытащишь пистолет, Криди…
Агент швырнул Гектору пожелтевший листок бумаги. Он уже поистерся на сгибах… как будто письмо много раз перечитывали. Гектор развернул его только на мгновение, чтобы убедиться, что текст написан корявым, спускающимся вниз, но легко узнаваемым почерком Хема. Он положил листок в карман своей спортивной куртки:
– За это спасибо, Криди. Теперь еще два вещи. Чемодан Хема. Тащи его сюда, или я прострелю тебе коленные чашечки.
Криди посмотрел на большой кольт и предпочел послушаться. Это всего лишь перестановка в сюжете, ничего больше. Удачный шахматный ход, решил Криди, но не весь матч.
Стоя в дверях с давно потерянным чемоданом Хема в руках, Гектор сказал:
– Теперь последнее: утро второго июля шестьдесят первого года. Что ты видел? Мэри действительно застрелила Хема?
Криди пожал плечами:
– Стекло было мутным, мокрым, солнце поднималось и било прямо в окно. Честно? Я больше видел собственное отражение, чем то, что произошло внутри этого проклятого дома. Я просто не знаю.
Гектор решил, что Криди говорит правду… и действительно ли в душе он, Гектор, хотел знать, что там случилось? Если Хем застрелился сам, это мало отличалось от того, что его застрелила Мэри по его же просьбе. Он сказал:
– Ты можешь сказать мне еще одну вещь. Виктория… она действительно покончила с собой?
Криди встретился со взглядом голубых глаз Гектора. У писателя был решительный вид. Он решил, что если скажет правду, то Гектор его пристрелит.
Он явился к Виктории в такой ярости, что плохо соображал, только хотел отомстить. Они поругались, и он задушил Викторию. Он хотел только припугнуть ее. Но убил, прежде чем сообразил, что делает.
Он сунул ее голову в духовку, открыл газ и понадеялся, что смерть девушки сойдет за самоубийство. Все еще глядя в глаза Гектора, Криди сказал: – Думаю, она покончила с собой из-за всего того, что пошло наперекосяк в ее жизни. Думаю, ты в этом виноват.
Гектор подумал… потом подошел и поднес дуло пистолета к виску Криди.
Гектор сидел один в кабинке итальянского ресторана. По окнам бил ледяной дождь, и деревья вдоль улиц Джорджтауна напоминали ледяные скульптуры. Он отпил еще глоток красного вина и вытащил письмо Хема из кармана. Прочитал его в пятый раз.
Бедная милая Пикл!
В этом нет ничего удивительного.
Прости за всю эту грязь.
Тело уже умирало некоторое время (пожалуй, с того момента, как в Бутиабе упал второй самолет), а остальное успешно догоняло эти последние месяцы. Все теперь окончательно распалось на части, и я совершенно разбит и уверен в невозможности выздоровления.
Теперь все кончено, ты же можешь продолжать жить дальше.
Я проводил все утра после последней войны в работе над четырьмя книгами, которые уже не смогу закончить. И эти последние, пустые годы я провел, копаясь в остатках своей памяти в поисках материала, а будил только старые призраки и чувство вины. Горькое сожаление, которое не могут смягчить те бутылки виски, в котором мне теперь отказано, и последние остатки любви ко мне, которые ты в состоянии изобразить.
Писатель, который больше не может писать, не может больше жить.
Те книги, которые я не могу довести до ума, только подчеркивают печальный факт, который нам с тобой давно известен. Я не могу выбраться из этого состояния просто за счет терпения и выносливости, как я столько раз делал это в прошлом. Я уже смирился с тем, что я не из тех, кого ждет belle epoque.
Все сейчас так плохо, дорогая, как не было плохо никогда. Я могу подождать и потерять время в надежде на улучшение, но надежда – это такой соблазнительный, проклятый праздник, который всегда с тобой, что я, скорее всего, превращусь в полную развалину и уже не смогу действовать, когда наконец уверую, что никаких перемен не будет.
Я часами лежал в то темное время, в которое, как ты знаешь, мне хуже всего, и думал обо всем, взвешивая проклятые, никуда не годные варианты. Бодрствовал я или спал (а с этими таблетками и разрушенной памятью после шоковой терапии все труднее было различать) – я все равно понимал, что это тот ужасный кошмар, от которого нельзя избавиться, проснувшись. Все ведет к усталости, и человек не может справиться с ней (удовлетворительно), если он лишен своего дела.
Поэтому так: самоприговор и самопрезрение, раскаяние и освобождение, которое принесет нажатый курок.
Пожалуйста, убеди мальчиков, что так оно и должно было быть.
Еще раз, прости меня, дорогая, за всю эту чехарду.
С любовью, Эрнест.
P. S. Котенок, уничтожь эту записку, прежде чем позвонишь кому-нибудь.
Гектор перечитал письмо еще раз. Он решил выполнить пожелание Хема – последнее, что он мог сделать для своего старого друга.
Он подвинул пепельницу и достал «Зиппо», зажигалку, которую Хем подарил ему столько десятилетий назад.
Он щелкнул зажигалкой и поднес огонек к углу письма Хема.
Скоро письмо превратилось в кучку пепла. Гектор посмотрел на чемодан… подумал, не прочитать ли что-нибудь из Хема или что-то свое, но ресторан в этот день закрывался рано из-за ледяной бури.
Вздохнув, Гектор надел пальто и шарф, застегнул пуговицы и выскользнул в ледяной шторм. Он прошел примерно ярдов двадцать, когда перед ним возник крутой парень и сунул ему в грудь пистолет.
– Бумажник, – потребовал мальчишка. – И чемодан.
– Ух ты, послушай, сынок, ты ведь…
Сзади появился еще один парень, который ударил его чем-то тяжелым по голове. От удара Гектор растянулся на тротуаре.
Он пришел в себя минут через десять. Приподнявшись, осмотрел ледяную пустынную улицу. Бумажник валялся у ног, только денег там уже не было.
Чемодан Хема исчез. Гектор выругался и встал.
Донован Криди ехал через Силвер Спрингс, стараясь опередить шторм, время от времени поглядывая на драгоценный старый чемодан, стоящий на пассажирском сиденье рядом с ним.
Криди Лос-Анджелес, 1969
Лекарство от преступления не электрический стул, а стул наверху.
Дж. Эдгар ГуверКогда это произошло в первый раз, Криди организовывал наблюдение за штабом писательской мастерской Уоттса. Мастерская представляла собой писательскую группу для молодых черных писателей, которых отыскивал сценарист Бадд Шулберг после катастрофы бунтов Уоттса. Еще один провал: Криди и иже с ним довели расовое напряжение до предела. Они надеялись, что бунты продолжатся… потребуют дополнительного военного и гражданского вмешательства. В случае везения всю компашку можно было бы ликвидировать. Шулберг был первым кандидатом в концентрационной лагерь. Мудак.
Криди наблюдал, как актер Япет Котто покидает мастерскую, и дивился, как это актер может быть одновременно негром и евреем. Криди видел, как некоторые члены мастерской Уоттса шутили по этому поводу.
Бюро глубоко проникло в мастерскую, приписывая группе такие призывы, как «Бей белых!», что давало повод раздавить ее каблуком КОИНТЕЛПРО.
Чуть позднее Криди расплачивался со своим доносчиком, Дартхардом Перри, который работал в магазине пластинок Уоттса. Криди считал Перри своим лучшим кандидатом на уничтожение мастерской. Криди только успел закончить с Перри, как увидел в окне улыбающегося ему Гектора Ласситера.
Криди нервно повернулся, но на него смотрели только черные лица. В тот раз он отмахнулся, решил, что показалось. Ведь все знали, что Гектор Ласситер уже два года, как мертв: его застрелил пьяный журналист, который явился, чтобы взять интервью у умирающего автора детективов, в его дом в Нью-Мексико.
Но затем Криди показалось, что он видел Ласситера в Джорджтауне… потом снова в Нью-Йорке при подписании в печать последнего триллера Криди.
В тот последний раз, когда он подписывал книги покупателям, Ласситер несколько минут стоял в конце очереди и насмешливо ему улыбался.
После этого эпизода Криди почти начал верить в призраков.
Затем, через месяц, он получил письмо, от которого у него по спине побежали мурашки.
Итак, Криди, ты по рождению русский, и я слышал, что ты поддерживаешь отношения со своей красной родиной через Кубу. И еще не помешает вспомнить романчик твоей матушки с евреем из Одессы, в результате чего родился ты. Говорят, сын становится таким же мужчиной, как и его отец. Только я бы здесь слово "«мужчина» заменил на «чудовище». Будь уверен, я сообщу всю эту информацию твоему начальству в тот самый момент, когда она сможет причинить тебе самый большой вред. Так что жди, мудила.
