Марио Пьюзо - Крестный отец
Теперь, когда они остались наедине, когда он стал ее законным мужем, когда он мог беспрепятственно наслаждаться ее лицом и телом, о которых мечтал каждую ночь, Майкл не в состоянии был заставить себя двинуться с места. Он смотрел, как она снимает вуаль и кладет ее на стул, как кладет на маленький туалетный столик свадебный венок. На столике было множество флакончиков духов и баночек с кремом, которые Майкл послал сюда из Палермо. Девушка скользнула по всему этому богатству взглядом.
Полагая, что Апполония стыдится его присутствия, Майкл погасил свет. Теперь комнату освещала полная сицилийская луна, и Майкл прикрыл шторы, оставив только шелку для воздуха.
Девушка продолжала стоять возле столика, и Майкл вышел из комнаты и направился к ванной. Потом они с доктором Таца и доном Томасино выпили в саду по стаканчику вина. Он рассчитывал по возвращении застать Апполонию уже в ночной рубашке. Его удивляло, что мать не позаботилась об этом. Быть может, Апполония хотела, чтобы он помог ей раздеться, но для столь смелого поведения она слишком стыдлива и наивна.
Вернувшись, Майкл увидел, что в комнате абсолютно темно: шторы были плотно прикрыты. Наощупь он пробрался к кровати и увидел под одеялом очертания тела Апполонии. Он разделся и скользнул под простынь. Потом рука его дотронулась до шелковистой кожи. Медленно и осторожно он положил руку на ее плечо, она повернулась к нему, и, когда оказалась в его объятиях, их тела, словно наэлектризованные, соединились в одну линию, и он крепко поцеловал ее в мягкие горячие губы.
Она внесла свет в мрачную мужскую атмосферу поместья. Сразу после первой брачной ночи Апполония отослала мать домой и теперь восседала во главе стола, освещая все вокруг молодостью и красотой. Дон Томасино ужинал с ними каждый вечер, а доктор Таца рассказывал, сидя в саду со статуями, усыпанными красными, как кровь, цветами, старые истории. В спальне молодожены проводили лихорадочные ночи любви. Майкл не мог насытиться словно высеченным из мрамора телом Апполонии, ее медовой кожей, огромными пылающими страстью глазами. От нее исходил удивительно свежий аромат, который беспрестанно вызывал в Майкле желание. Иногда они засыпали только перед рассветом. Обессиленный, Майкл часто садился на подоконник и смотрел на обнаженное тело спящей Апполонии. Такие лица он встречал только на картинах, изображающих итальянских мадонн.
В первую неделю после свадьбы они выезжали на своем «альфа-ромео» на короткие прогулки. Но дон Томасино отозвал однажды Майкла в сторону и объяснил ему, что свадьба разнесла весть о нем по всей Сицилии, и что теперь необходимо принять особые меры предосторожности против врагов семейства Корлеоне. У входа в поместье дон Томасино поставил вооруженную охрану, а Кало и Фабрицио охраняли молодоженов внутри поместья. Теперь Майкл и его молодая жена почти не покидали виллу. Он занимался тем, что обучал Апполонию английскому языку и учил ее водить автомобиль, не выезжая, разумеется, за каменную ограду. В эти дни дон Томасино был очень занят.
– У него много проблем с новой мафией Палермо, – говорил доктор Таца.
Однажды вечером, когда они сидели в саду, к ним подошла старая служанка. Она поставила на стол тарелку с маслинами и обратилась к Майклу.
– Это правда, что ты сын дона Корлеоне из Нью-Йорк-Сити, сын крестного отца?
Дон Томасино с огорчением покачал головой, как бы говоря Майклу, что его тайна перестала быть тайной. Но старуха с таким интересом смотрела на него, что он кивнул головой.
– Ты что, знаешь моего отца? – спросил он.
Женщину звали Филомена, у нее было сморщенное, как скорлупа грецкого ореха, лицо и выпяченные коричневые губы. Она улыбнулась Майклу.
– Крестный отец спас мне жизнь, – сказала она. – И ум тоже.
Она показала рукой на свою голову. Видно было, что она хочет что-то добавить, и Майкл улыбнулся, подбадривая ее. Она спросила с дрожью в голосе:
– А это правда, что Лука Брази умер?
Майкл кивнул головой и, к своему изумлению, увидел радость облегчения на лице женщины. Филомена перекрестилась и сказала:
– Да простит мне господь, но я желаю его душе вечно гореть в аду.
Майкл вспомнил, с каким любопытством он относился к Брази, и вдруг почувствовал, что эта женщина знает историю, которую ему упорно отказывался рассказать Том Хаген. Он налил женщине стакан вина и заставил ее сесть.
– Расскажи мне о моем отце и Луке Брази, – попросил он. – Кое-что я знаю, но как они сделались друзьями и почему Лука Брази был так предан отцу? Не бойся, расскажи мне.
Сморщенное лицо и глаза Филомены обратились к дону Томасино и тот дал ей знак говорить.
Тридцать лет назад Филомена жила в богатом квартале Нью-Йорк-Сити и работала акушеркой. Женщины никогда не переставали рожать, и работы было много. Она была хорошей акушеркой и при тяжелых родах часто давала советы врачам. У мужа, которого теперь уже нет в живых, была доходная лавка. Она боготворила его, хотя он и играл в карты и бегал за женщинами. В одну длинную ночь тридцать лет назад, когда все честные люди были давно уже в своих постелях, в дверь квартиры Филомены постучали. Она не испугалась. Это был именно тот тихий час, когда осторожные младенцы предпочитают появляться на грешный свет. Поэтому она спокойно оделась и открыла дверь. За порогом стоял Лука Брази, чье имя уже тогда наводило страх. Было известно, что он холостяк. Теперь Филомена испугалась. Она подумала, что Лука пришел за ее мужем, что муж по своей глупости отказал Луке в какой-то мелкой услуге.
Но Лука пришел по обычному для нее делу. Он сказал, что хочет взять ее к женщине, которая вот-вот должна родить. Филомена почувствовала, что здесь что-то не так. Лицо Брази горело огнем безумия, чувствовалось, что в него вселился дьявол. Она пыталась протестовать, сказала, что принимает роды только у женщин, которые консультировались с ней во время беременности, но он ткнул ей в лицо пригоршню зеленых долларов и грубо приказал идти за ним. Она была слишком испугана и не могла ему отказать.
На улице их поджидал «форд», за рулем которого сидел парень такого же типа, что и Лука Брази. Через тридцать минут они подъехали к маленькому кирпичному домику в Лонг-Айленде. Это был домик, рассчитанный на две семьи, но теперь его населяли Брази и его банда. На кухне несколько парней пили и играли в карты. Брази повел Филомену наверх, в спальню. На кровати лежала молодая красивая женщина, по виду ирландка, с накрашенным лицом, красными волосами и раздутым животом. Молодая женщина была очень испугана. Перекошенное ненавистью лицо Брази было самым уродливым, что пришлось видеть Филомене за ее долгую жизнь (тут Филомена снова перекрестилась).
Короче, Брази вышел из комнаты. Двое из его людей помогли акушерке, и ребенок благополучно родился. Мать, обессиленная, заснула робким сном. Позвали Брази, и Филомена протянула ему завернутого в простыни младенца.
– Возьми его, если ты отец. Работа сделана.
Брази сверкнул глазами, на лице его снова появилось выражение безумия.
– Да, я его отец, – сказал он. – Но я хочу, чтобы все это племя подохло. Снеси его в подвал и сожги его в печке.
Филомене показалось, что она неправильно поняла. Ее удивило произнесенное им слово «племя». Что он имел в виду? Что мать ребенка не итальянка? Что она проститутка? Или он запрещает жить всему, что происходит от него? Она подумала, что он просто жестоко шутит, и ответила коротко:
– Это твой ребенок, делай с ним, что хочешь.
Она снова попыталась всучить ему сверток. В это время проснулась мать ребенка и повернулась к ним. Она успела увидеть, как Брази ударяет кулаком по свертку, убивая только что родившегося ребенка на груди у Филомены. Женщина закричала:
– Лук, Лук, я раскаиваюсь!
Брази повернулся к ней. Это, по словам Филомены, было ужасное зрелище. Они напоминали обезумевших животных. В них не было ничего человеческого. В комнате стало душно от ненависти, которая исходила от них. В этот момент не существовало ничего другого, даже только что родившегося ребенка. И вместе с тем, там витала какая-то непонятная страсть. Брази повернулся к Филомене:
– Делай, что я велел, – сказал он. – Я вознагражу тебя.
Со страху Филомена не могла говорить. Она отрицательно покачала головой. Потом ей удалось прошептать:
– Сделай это сам, ты отец, делай, что хочешь.
Но Брази не ответил. Он вытащил из-за пояса нож.
– Я зарежу тебя, – сказал он.
Филомена не помнила, как она очутилась в подвале, рядом с квадратной железной печью. Она все еще держала в руке сверток с младенцем, который не издавал ни писка (быть может, он был еще жив и ущипни его Филомена, заплакал бы; это, возможно, смягчило бы сердце чудовища).
Один из людей Брази открыл дверцу печи, и показались языки пламени. Потом все вышли, и они остались в воняющем мышами подвале наедине с Брази. Он снова вытащил нож. Не было сомнений, что он собирается убить ее. Лицо его казалось лицом дьявола. Он подтолкнул ее к раскрытой печи.
