Жорж Сименон - Похороны месье Буве
Ее муж, высокий, сутулый, черноволосый, как и она, был одет так, как никто не одевался в этом квартале, во все серое.
— Вот уже двадцать лет, — сказал он, — как моя жена не имеет вестей от своего отца. Можете представить себе, что она почувствовала, когда вдруг прочитала в газете…
— А вчерашней газеты она не видела?
— Так получилось, что мы были за городом, у друзей. И только сегодня после полудня, когда вернулись…
Мадам Жанна так и разговаривала стоя, переводя внимательный взгляд с нее на него и пытаясь угадать, о чем они ее попросят.
— Наверное, смотреть на него не разрешается?
— Кто это может запретить? Ключи у меня. Ведь это я обо всем хлопотала вместе с соседками.
— Я не знала. Я думала, что, может быть, учитывая обстоятельства…
Она взглянула на мужа, словно спрашивая совета.
— Моя жена хотела бы задать вам несколько вопросов. Она очень разволновалась и не знает, с чего начать.
Руку она, во всяком случае, разжала, и смятая банкнота теперь лежала на столе.
— В газете написано, что именно вы вели его хозяйство. Я уверена, что он доверял вам и был с вами откровенен. Он когда-нибудь упоминал обо мне?
— Никогда.
— А о моей матери?
— Тоже нет, и вообще ни о ком.
— Вы хотите сказать, что он вообще не разговаривал.
— Почему же, разговаривал, как все люди, о погоде, о Париже, о том, что происходит в мире, о других жильцах, о молодом Венсане, которого вы видели на лестнице.
— Он был грустный, замкнутый?
— Нет, мадам. Он казался очень счастливым.
— Он получал много писем?
— Никогда не получал.
— А… как бы это сказать… он жил бедно?
Выговорив это, она невольно заглянула в каморку. Фердинанд только что проснулся и в одних кальсонах направлялся к туалетному столику. Консьержка задернула занавеску.
— Он ни в чем не нуждался. Был вполне доволен жизнью. Утром я готовила ему завтрак, который он съедал в постели, прочитывая газету. Потом одевался, выходил, здоровался со мной и шел на прогулку. В это время я убирала у него в спальне. Он был очень аккуратный. Часто я видела из окна, как он прогуливался перед лотками букинистов на набережной. Он знал всех букинистов и любил поболтать с ними.
— Он покупал редкие книги? — спросил муж.
— Не книги. Только дешевые картинки, такие продавали в бакалейной лавке в моей деревне, когда я была девчонкой. Очень часто ходил на бульвар Сен-Мишель купить колбасы, приходил с маленьким свертком и съедал ее прямо у окна.
— Он пил?
— Ни капли спиртного не брал в рот. Не пил ничего, кроме воды. И еще кофе. Но всегда не больше двух чашек в день.
— Он болел?
— Принимал какие-то таблетки, которые всегда носил в маленькой коробочке в кармане, но я никогда не видела его больным, кроме одного раза, когда его свалила простуда, это было два года назад, и три дня он лежал в постели. После обеда он обычно ложился поспать, потом, если была хорошая погода, снова шел на прогулку и почти всегда возвращался к девяти часам.
— У него никто не бывал?
— Никогда.
— Вы уверены, что он никогда не говорил обо мне? Меня зовут Надин.
— Нет, мадам.
— И вы не видели где-нибудь у него фотографию маленькой девочки?
— Нет, мадам.
— Но какие-то его бумаги вы видели?
— Какие бумаги?
— Ну, у всех есть какие-нибудь бумаги, документы, справки, старые письма?
— У него не было.
— Моя мать заходила в квартиру?
— Вместе с инспектором полиции.
— Вы разрешите нам тоже зайти?
Разумеется! Мадам Жанна была даже рада показать им спальню и покойного, как будто назло той, другой. Но они ошибались, если думали, что она позволит им хоть к чему-то прикоснуться.
Консьержка пошла по лестнице первой. Это уже превратилось в ритуал. На лестничной площадке она заставила их подождать, пока сама зажжет свечи. Потом, наконец, ввела в гостиную, где еще утром вытерла пыль, и посторонилась перед дверью в спальню, в которой жужжали три мухи, которых ей так и не удалось поймать, и уже начинал распространяться тяжелый дух.
Ей было приятно продемонстрировать, что она совсем не боится мертвого тела и что они с покойным были друзьями.
— Вот какой он спокойный. И улыбается.
От нее не укрылось то, с каким сожалением они обозрели печати на всех дверцах и ящиках.
— Я уверена, что отец хотел меня найти. Если бы я знала, что мы жили в одном городе!
Мадам Жанна обратила внимание, что молодой женщине не пришло в голову сотворить крестное знамение веточкой самшита, она, видимо, даже не поняла ее предназначение. Как и ее муж. Она только бессмысленно вытирала сухие глаза платком, рискуя оторвать длинные приклеенные ресницы.
— Когда будут похороны, еще неизвестно?
— Мы подготовили все к завтрашнему: приличные похороны, с отпеванием в церкви, но только что явились из полиции и велели подождать.
Посетители снова переглянулись. Им не терпелось выйти на солнце, на свежий воздух, но в то же время они были разочарованы и не решались покинуть дом, как будто еще чего-то ждали.
— Наверное, мне, как и матери, надо сообщить свой адрес полиции?
— Может быть. Это ваше дело.
— Вы уверены, что он жил счастливо?
— Да, мадам.
— Благодарю вас.
Пока мадам Жанна закрывала дверь на ключ и прятала его в карман юбки, посетители успели спуститься донизу. По-прежнему сидящий на ступеньках мальчуган осмотрел их снизу доверху еще более подозрительно, чем консьержка.
В вестибюле они нерешительно остановились.
— Если вы вдруг вспомните что-нибудь интересное для нас… — сказал мужчина, держа наготове визитную карточку. — То есть для моей жены… Она много лет назад поссорилась со своей матерью: если вы видели эту особу, то должны все понять. Из-за матери она почти не знала своего отца. И все же маловероятно, чтобы он не помнил ее и не хотел с ней встретиться. — Тут он, наконец, протянул визитку. — Я буду вам бесконечно признателен. Днем можете звонить мне на работу. А справа — домашний адрес.
И они ушли, она — покачиваясь на высоких каблуках, а он — сутулясь и доставая сигарету из серебряного портсигара. Захлопнулась дверца такси.
Перед тем как машина тронулась, было видно, как они заспорили, точно упрекая друг друга в неловкости.
На карточке консьержка прочла:
ФРАНК ЖЕРВЕ И ВИЛЛИ ГОЛДШТЕЙН
Старинные картины
135 бис, улица Сент-Оноре
Голдштейн был зачеркнут. Зато приписан домашний адрес: набережная Пасси, 62.
Париж сиял, как и накануне, так же трепал тяжелую листву деревьев горячий ветер, так же отражалось в витринах и накаляло крыши солнце.
Бесцветный человечек, похожий на страхового агента или коммивояжера, продающего пылесосы, тихо постучался в окно каморки, как раз когда Фердинанд собирался пообедать на кухне, прежде чем отправляться на работу. Это был месье Бопер.
— Я не побеспокоил вас, мадам Лельяр?
— Входите. Присаживайтесь. У вас есть новости?
— Не много. Скорей уж надеюсь услышать что-нибудь от вас.
Он смотрел на нее так, будто знал, что у нее есть, что ему порассказать.
— Только что приходила его дочка с муженьком. Оставили мне визитную карту. И даже положили на стол сто франков.
— Она ничего не сказала?
— Говорила о документах, фотографиях. Они заходили к нему.
— Больше никто не приходил?
Бопер тщательно переписал адрес в толстую записную книжку, перетянутую резинкой.
— Кроме соседей, больше никто.
— Видите ли, мадам Лельяр, похоже, эти люди правы.
— В чем это они правы? — вскинулась она.
— Настоящий Буве умер два года назад в Индокитае.
— Да разве не может быть двух разных Буве?
— Только не с одной и той же записью о рождении. Я хотел бы точно знать, не рыщет ли тут вокруг вас кто-нибудь еще, кто, возможно, знает всю правду.
— Ну, кроме той старой девы…
— Какой старой девы?
— Я обратилась к ней «мадам», а она поправила: «мадемуазель». Ей лет семьдесят, а то и больше.
— Правильно.
— Что правильно?
— Потому что все, кто знал месье Буве прежде, несомненно, люди пожилые.
— Об этом я не подумала.
— Когда она приходила?
— Вчера ближе к вечеру. Пришла самой первой. Я подумала, что она ищет комнату, такие, как она, обычно ищут маленькую комнатку с окном во двор.
— Вы хотите сказать, что одета она была очень скромно?
— Бедно. Она даже не осмелилась войти. Я сама вышла к ней навстречу.
— И что она вам сказала?
— Почти ничего. У нее так дрожали губы, что она вообще не могла говорить. Очень толстая, лицо бледное и круглое, глаза большие, как у ребенка. Показала газету, как они все, и пробормотала: «Ведь это здесь, да?» Я увидела у нее в руке букетик фиалок. Это меня тронуло. Я спросила: «Вы его знали?» Я подумала, что она живет тут неподалеку и ей приходилось беседовать с ним, когда он совершал свои прогулки по утрам или после обеда. «Вы, — говорю, — хотели бы на него посмотреть?» Она качает головой: нет. А сама, кажется, вот-вот расплачется. Спросила еще, не мучился ли он перед смертью и есть ли на что его похоронить. Я ответила, что есть, что у него были деньги, что я уже начала собирать пожертвования и завела список, тут она принялась рыться в сумочке, но достать ничего не успела, потому что в этот момент появилась вампирша.
