Андреа Камиллери - Похититель школьных завтраков
Ванная была под стать темно-зеленой комнате: сверкающая, оснащенная биде, ванной с душем и огромным зеркалом, в котором можно было увидеть себя с головы до пят.
Они вернулись в первую комнату, порылись в ящиках письменного стола, открыли несколько папок. Самые свежие письма оказались трехлетней давности.
Этажом выше, в офисе нотариуса Каннателло, послышались шаги. Нотариуса нет на месте, сообщил им тощий и печальный секретарь лет тридцати. Он сказал, что бедный синьор Лапекора приходил в контору просто чтобы скоротать время. В эти дни там убиралась красивая туниска. А, вот еще он вспомнил: в последние месяцы довольно часто его навещал племянник – так по крайней мере представил его бедный синьор Лапекора, когда однажды они столкнулись в дверях. Лет тридцати, брюнет, высокий, хорошо одет, ездит на БМВ цвета серый металлик. Он, должно быть, много жил за границей, этот племянник, потому что говорит с чудным акцентом. Нет, о номере машины он ничего не может сказать, не обратил внимания. Вдруг он переменился в лице, словно смотрел на собственный дом, разрушенный землетрясением. Насчет этого преступления у него есть свое мнение, сказал секретарь.
– То есть? – поинтересовался Монтальбано.
Наверняка это сделал обычный молодой отморозок, которому не хватило денег на наркотики.
Снова спустившись на первый этаж, Монтальбано позвонил из конторы синьоре Антоньетте.
– Извините, почему вы мне не сказали, что у вас есть племянник?
– Потому что у нас нет племянников.
– Возвращаемся в контору, – сказал Монтальбано, когда они были уже в двух шагах от комиссариата.
Галлуццо не решился даже спросить, что они там потеряли. В ванной рядом с темно-зеленой комнатой комиссар уткнулся носом в полотенце, глубоко вдохнул и принялся что-то искать в тумбочке возле раковины. Извлек оттуда пузырек с духами «Volupte»[3] и протянул его Галлуццо:
– Подушись.
– Что надушить?
– Задницу, – последовал неминуемый ответ.
Галлуццо плеснул немного духов себе на щеку. Монтальбано придвинулся поближе и понюхал. Все сходилось, это был тот же аромат жженого сена, который он почуял в кабинете в квартире Лапекоры. Для верности он принюхался еще раз.
Галлуццо улыбнулся:
– Доктор, если нас тут увидят, так ведь… черт-те что подумают.
Не ответив, комиссар подошел к телефону.
– Алло, синьора? Извините, что я вас снова беспокою. Ваш муж пользовался духами? Нет? Спасибо.
В кабинет Монтальбано вошел Галлуццо.
– Пистолет Лапекоры был зарегистрирован восьмого декабря прошлого года. Так как у него не было разрешения на ношение оружия, он мог только хранить его дома.
«Что-то, – подумал комиссар, – его не на шутку беспокоило в последнее время, если он решил купить оружие».
– Что будем делать со стволом?
– Пусть здесь лежит. Галлу, вот тебе ключи от конторы, ступай туда завтра рано утром, зайди внутрь и жди. Постарайся, чтобы тебя никто не видел. Если туниска не знает, что произошло, завтра, в пятницу, придет, как обычно.
Галлуццо поморщился.
– Вряд ли она не знает.
– Почему? Кто ей скажет?
Комиссару почудилось, что Галлуццо отчаянно пытается уклониться от темы.
– Ну знаете, как это бывает, ходят слухи…
– Уж не ты ли, случаем, проболтался своему шурину-журналисту? Смотри мне, если это так…
– Комиссар, клянусь вам, ничего я ему не говорил.
Монтальбано ему поверил: Галлуццо врать не станет.
– Как бы там ни было, в контору все равно ступай.
– Монтальбано? Это Якомуцци. Я хотел поставить тебя в известность о результатах экспертизы.
– Ради всех святых, Якомуцци, дай дух переведу, а то сердце у меня от нетерпения выскочит. Господи, как же я волнуюсь! Ну вот, чуть-чуть поуспокоился. Поставь меня в известность, как ты выражаешься на своем несравненном канцелярите.
– Во-первых, ты неисправимый говнюк, во-вторых, окурок сигареты от обычной «Национале» без фильтра, в собранной на полу лифта пыли не обнаружено ничего необычного, а что касается кусочка дерева…
– …это простая спичка.
– Именно.
– У меня дыхание сперло, я на грани инфаркта. Вы открыли мне глаза на убийцу.
– Монтальба, иди к черту.
– Куда приятней компания, чем ты. Что было у него в кармане?
– Платок и связка ключей.
– А о ноже что скажешь?
– Кухонный, им много пользовались. Между ручкой и лезвием застряла рыбья чешуя.
– И все? А тебе не пришло в голову выяснить, была это чешуя трески или рыбки султанки? Попытайся узнать, не заставляй меня терзаться в сомнениях.
– Да что ты так взвился?
– Якому, попробуй пошевелить мозгами. Если бы мы, не дай бог, оказались посреди Сахары и ты бы сказал мне, что на ноже, которым убили туриста, нашел рыбью чешую, – это еще могло бы, повторяю, только могло бы что-то означать. Но что толку в рыбьей чешуе у нас в Вигате, где из двадцати тысяч жителей девятнадцать тысяч девятьсот семьдесят едят рыбу?
– А остальные тридцать почему не едят? – опешил Якомуцци.
– Остальные тридцать – грудные младенцы.
– Алло? Говорит Монтальбано. Позовите, пожалуйста, доктора Паскуано.
– Не кладите трубку.
Самое время завести любимую сицилийскую песенку…
– Алло, комиссар? Доктор просил его извинить, он сейчас занят вскрытием этих двоих из Костабьянки, которых мафия выгнула колесом и привязала ноги к шее[4]. Что касается вашего убитого, доктор просил вам передать, что здоровье у него было завидное, если бы не убили, дожил бы до ста лет. Один ножевой удар, нанесен уверенной рукой. Убийство совершено между семью и восьмью часами утра. Еще что-нибудь?
В холодильнике он нашел макароны с брокколи и, поставил их в духовку разогреваться. На второе горничная Аделина приготовила зразы из тунца. Полагая, что в обед только перекусил, он счел своим долгом съесть все. Включил телевизор, хороший местный «Свободный канал», где работал его друг Николо Дзито, красный внутри и снаружи. Дзито комментировал убийство на «Сантопадре», а оператор давал крупный план пулевых отверстий в рубке управления и темного пятна, которое могло быть кровью. Вдруг в кадре появился Якомуцци, он что-то разглядывал сквозь лупу, стоя на коленях.
«Шут гороховый!» – разозлился Монтальбано и переключил на «Телевигату», где работал Престиа, шурин Галлуццо. И здесь тоже оказался Якомуцци, только уже не на судне, теперь он делал вид, что снимает отпечатки пальцев в лифте, где был убит Лапекора. Монтальбано выругался, вышел из комнаты и швырнул об стену какую-то книжку. Вот почему Галлуццо так мямлил, знал, что новость уже всем известна, но ему не хватило духа сказать об этом. Конечно, это Якомуцци предупредил журналистов, чтобы лишний раз попасть на телевидение. Он не мог удержаться, привычка выставлять себя напоказ у этого типа достигла таких размеров, что в этом отношении он мог сравниться только с бездарным актером или писакой, чьи книги выходят тиражом в сто пятьдесят экземпляров.
Теперь на экране маячил Пиппо Рагонезе, политический комментатор новостей. Поговорим о подлом нападении тунисцев на наше судно, которое мирно рыбачило в итальянских территориальных водах, то есть на священной родной земле. Вернее, конечно, не на земле, а в море, но в любом случае на родине. Правительство, будь оно не таким мягкотелым, как нынешнее, где заправляют крайне левые, жестко отреагировало бы на подобную провокацию, которая…
Монтальбано выключил телевизор.
Раздражение, вызванное выходкой Якомуцци, никак не проходило. Расположившись на веранде с видом на пляж, он выкурил одну за другой три сигареты, глядя на залитое лунным светом море. Пожалуй, голос Ливии его успокоит, поможет заснуть.
– Алло, Ливия, как дела?
– Так себе.
– У меня был тяжелый день.
– Ах вот как?
Что за муха ее укусила? И тут он вспомнил, что утренний разговор завершился размолвкой.
– Я тебе звоню, чтобы извиниться за свое хамство. И не только из-за этого. Если бы ты знала, как я скучаю…
Кажется, перебрал.
– Ты правда по мне скучаешь?
– Да, очень.
– Слушай, Сальво, в субботу утром я сяду на самолет и еще до обеда буду в Вигате.
Ужас, только Ливии здесь не хватало.
– Ну что ты, милая, для тебя это так хлопотно…
Если уж она что-то вбила себе в голову, то становилась упрямее калабрийки. Сказала – в субботу утром, значит, приедет в субботу утром. Надо будет завтра позвонить начальнику полиции, подумал Монтальбано. Прощайте, спагетти в чернилах каракатицы!
На следующий день часов в одиннадцать, так как в комиссариате ничего не происходило, Монтальбано лениво побрел на спуск Гранет. В первом магазине на этой улице вот уже шесть лет торговали хлебом. Булочник и его помощник слышали, что владельца конторы в доме № 28 убили, но не были с ним знакомы, даже не видели никогда. «Быть такого не может», – подумал он и, как настоящий легавый, принялся задавать вопрос за вопросом, пока до него не дошло, что синьор Лапекора до своей конторы добирался по другой стороне улицы. Поэтому в продуктовом магазине в доме № 26 прекрасно знали – а как же! – бедного синьора Лапекору. Знали и туниску – как ее звали? – Кариму – да, красивая женщина! При этих словах хозяин и его служащие не сдержали улыбки. Ну конечно, руку на отсечение мы не дадим, но такая милашка одна в доме с таким мужчиной, как бедный синьор Лапекора – для своего возраста он был еще ой-ей-ей! Да, племянник у него был, наглый такой, надменный. Он часто парковал машину прямо впритык к двери магазина, и однажды синьора Миччике, которая весит сто пятьдесят килограммов, застряла между машиной и дверью… Нет, номер не помним. Вот если бы было как раньше, «ПА» – значит, из Палермо, «МИ» – из Милана, тогда другое дело…
