Андреа Камиллери - Форма воды
Обзор книги Андреа Камиллери - Форма воды
Андреа Камиллери
Форма воды
Глава первая
Рассветные лучи не пробивались во двор «Сплендор», фирмы, имевшей подряд на уборку городских улиц в Вигате. Низкие и плотные облака, затянувшие небо, напоминали серую мешковину, перекинутую с карниза на карниз. Ни один лист не шевелился, сирокко еще не пробудился от своего мертвого сна, и языки едва ворочались. Начальник бригады, прежде чем распределить участки, сообщил, что в этот день, равно как и во все последующие, Пеппе Скеммари и Калуццо Бруккулери будут отсутствовать по уважительным причинам. Причины и в самом деле были более чем уважительные: накануне вечером обоих арестовали за вооруженный налет на супермаркет. Пино Каталано и Capo Монтаперто – молодых техников-проектировщиков, никому в качестве таковых не нужных и получивших место временных «работников экологической службы» благодаря великодушному вмешательству депутата Кузумано, на избирательную кампанию которого оба положили тело и душу (именно в таком порядке: тело совершило гораздо больше, чем жаждала душа), – начальник отправил на участок, оставшийся вакантным после Пеппе и Калуццо. Он назывался выпасом – в незапамятные времена какой-то пастух вроде бы выгуливал там своих коз. Это была длинная окраинная полоса, поросшая густым кустарником и низкими деревьями, типичными для Средиземноморья, и доходившая почти до самого морского побережья. Сзади высился остов большого химического предприятия, его когда-то торжественно открывал вездесущий депутат Кузумано. Тогда казалось, что крепкий ветер больших надежд и неуклонного прогресса раздувает паруса, потом этот ветер быстро превратился в легчайший бриз и затем сник совсем. Он оказался тем не менее разрушительнее торнадо, так как оставил за собой шлейф безработных – получавших временное пособие и безработных в полном смысле слова. Чтобы помешать ордам кочующих по городку черных и не совсем уж черных сенегальцев и алжирцев, тунисцев и ливийцев гнездиться на этом заводе, кругом него возвели высокий каменный забор, над которым все еще были видны постройки, постепенно разрушаемые непогодой, бесхозяйственностью и морской солью и все больше напоминавшие архитектуру Гауди, наглотавшегося галлюциногенных препаратов.
Выпас до недавнего времени представлял для тех, кто еще носил не вполне благородное название мусорщиков, работку не бей лежачего: среди бумажек, пластиковых мешков, жестянок из-под пива или кока-колы, полуприкрытых и неприкрытых какашек иногда можно было найти презерватив и, если хватало желания и фантазии, вообразить разыгравшуюся здесь сценку в подробностях. Но уже примерно с год презервативов тут было море, целый ковер. Это началось с тех самых пор, как некий министр с лицом мрачным и непроницаемым, достойным таблиц Ломброзо[1], взрастил в своем мозгу, еще более мрачном и непроницаемом, чем его лицо, некую идею, которая сразу же, как ему возмечталось, разрешила бы проблемы общественного порядка на Юге. Он поделился этой идеей со своим коллегой, который ведал армией и, казалось, сошел с картинки, изображающей Пиноккио, и совокупно они порешили отправить на Сицилию отдельные воинские подразделения, дабы «контролировать территорию» и подсоблять карабинерам, секретным службам, специальным оперативным отрядам, налоговой, дорожной, железнодорожной и портовой полициям, работникам Суперпрокуратуры[2], группам по борьбе с мафией, терроризмом, наркотиками, грабежами, похищениями с целью вымогательства и прочим, для краткости пропущенным, прочими занятиями занятым. Следствием этой светлой мысли двух государственных мужей было то, что маменькины сынки из Пьемонта, безбородые призывники из Фриули, вчера еще наслаждавшиеся свежим и морозным воздухом родных гор, оказались закупоренными в душных времянках в городках, едва приподнятых над уровнем моря, среди людей, говоривших на непонятном наречии, состоявшем больше из пауз, чем из слов, когда движение бровей исполнено тайного значения, так же как и почти неприметно собирающиеся и расходящиеся морщины[3]. Они приспособились, насколько это им удалось, благодаря их юному возрасту и существенной помощи самих жителей Вигаты, протянувших им руку, – потерянный вид и неискушенность этих пришлых мальчишек вызывали у них умиление. Облегчить им тяжесть ссылки взялся Джеджё Гулотта, человек, одаренный живым умом, который принужден был до тех пор душить свой прирожденный талант сводника и выступать в роли мелкого распространителя легких наркотиков. Получив известия из источников как неофициальных, так и министерских о скором прибытии солдат, Джедже был озарен гениальной мыслью, и чтобы сделать это озарение конкретным и придать ему силу действия, немедленно обратился к тем, к кому следовало в таких случаях обращаться, дабы заручиться всеми необходимыми разрешениями, которые требовались в несметном количестве и добыть которые стоило великого труда. К кому следовало означает: к тем, кто контролировал территорию на деле и кто вовсе не собирался выдавать разрешения о предоставлении концессии на гербовой бумаге. Вскорости Джедже смог торжественно открыть на выпасе свой рынок, на котором торговали свежим мясом и широким ассортиментом наркотиков, по-прежнему легких. Мясо в основном поступало с Востока, где народы, наконец, сбросили ярмо коммунизма, который, как всем известно, подавлял достоинство человеческой личности: по ночам на выпасе – в кустах или на прибрежном песке – это вновь обретенное достоинство каждый раз являло себя во всем блеске. Однако не было недостатка в представительницах третьего мира, трансвеститах, транссексуалах, неаполитанских содомитах или бразильских виадос, тут был товар на любой вкус, чаша изобилия, праздник. И коммерция процветала – к большому удовлетворению военных, Джедже и тех, от кого Джедже получил разрешение и кто за это удерживал соответствующий процент.
Пино и Capo направлялись к своему участку, толкая перед собой тачки. До выпаса было полчасика ходьбы, особенно если плестись, как они, нога за ногу. Первые пятнадцать минут парни шли не открывая рта, уже взмокшие и липкие от пота. Потом Capo нарушил молчание.
– Этот Пекорилла дерьмо, – объявил он.
– Страшнейшее дерьмо, – уточнил Capo.
Пекорилла был бригадиром, ответственным за распределение участков для уборки. Он, естественно, питал глубочайшую ненависть к образованным, самому-то ему удалось добыть свидетельство об окончании трех классов на пятом десятке, и только благодаря Кузумано, который поговорил с глазу на глаз с учителем. И потому он устраивал так, что работа самая тяжелая и неблагодарная всегда доставалась троим обладателям аттестата зрелости, работавшим под его началом. Как раз в это самое утро он послал Чикку Лорето на причал, с которого отправлялось на остров Лампедуза почтовое судно. Это означало, что бухгалтеру Чикку придется списывать со счетов тонны отбросов, которые голосистые оравы туристов, разделенных со времен Вавилонского столпотворения языковым барьером, но единодушных в своем полном пренебрежении к гигиене личной и общественной, оставили после себя в ожидании посадки за субботу и воскресенье. И не исключено, что на выпасе Пино и Capo тоже обнаружат бедлам после двухдневной увольнительной армейцев.
Дойдя до перекрестка улицы Линкольна с бульваром Кеннеди (в Вигате существовали также двор Эйзенхауэра и переулок Рузвельта), Capo остановился.
– Заскочу домой посмотреть, как там ребятенок, – сказал он приятелю. – Подожди меня, я мигом.
Он не стал ждать ответа и исчез в дверях одного из тех мини-небоскребов, которые не превышали двенадцати этажей и выросли почти одновременно с химзаводом и вместе с ним очень скоро пришли в жалкое, если не сказать – руинированное, состояние. Тем, кто прибывал с моря, Вигата представлялась уменьшенной копией Манхэттена: и вот, наверное, объяснение ее топонимики.
Ненё, ребятенок, бодрствовал, ночью он спал максимум часа два, все остальное время таращил глаза, никогда не плакал, а кто хоть раз видел младенца, у которого не текли бы слезы? День за днем его подтачивал какой-то недуг, а вигатские врачи не могли ни понять причин болезни, ни прописать необходимых лекарств. Нужно было увезти его куда-нибудь, к какому-нибудь крупному специалисту, но денег не было. Нене, поймав взгляд отца, нахмурился, на лобике у него появилась складка. Малыш не умел говорить, но в его глазах ясно читался немой упрек тому, от кого он ждал и не получал помощи.
– Ему вроде малость получше, температура падает, – сказала Тана, чтоб муж немного успокоился.
Небо прояснилось, теперь палило такое солнце, которое могло расплавить камни. Capo уже раз десять опорожнил свою тачку на свалке, само собой образовавшейся там, где когда-то был запасной выход с завода, и не чуял за собой ног. Дойдя до тропинки, которая вилась вдоль забора и выводила к шоссе, он увидел что-то ослепительно сверкающее. Парень нагнулся, чтобы рассмотреть получше блестящий предмет. Это оказалась подвеска в форме сердца, большущая, усыпанная бриллиантами, с очень крупным камнем посередине. В ушко подвески была продета цепочка из цельного золота, порвавшаяся в одном месте. Правая рука Capo молниеносно схватила вещицу и бросила ему в карман. Правая рука, как показалось Capo, действовала сама по себе, без приказа мозга, который еще находился в состоянии шока. Парень распрямился, весь мокрый, и стал озираться вокруг, но не увидел ни единой живой души.
